Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

В то время, когда мадам Флоранс поучала меня, декларируя с подходящим ханжески-серьезным выражением лица все эти скучные нравоучения, я зевала не переставая. Наконец она заметила, что я откровенно клюю носом, и велела мне отправляться в мою комнату и прежде всего совершить церемонию с биде. Я не могу удержаться и не сделать краткого отступления от моего повествования, дабы сказать здесь, что так называемые честные и добропорядочные женщины нам, дамам полусвета, а если говорить проще, продажным девицам и шлюхам, обязаны очень и очень многим. Они не только обязаны нам наличием столь удобного предмета, как биде, но и изобретением огромного, прямо-таки невероятного количества всяческих очаровательных маленьких хитростей, делающих жизнь более приятной. Они обязаны нам также существованием и постоянным совершенствованием искусства увеличения женских чар и прелестей, дарованных каждой представительнице женского пола при рождении самой природой, искусства выставления напоказ и подчеркивания всех достоинств и искусства сокрытия всех недостатков. Ведь это именно мы научили их украшать себя драгоценными камнями, перьями редких птиц и цветами. Мы научили их постоянно преумножать свои чары в глазах мужчин, появляясь перед ними всякий раз в новом обличье, мы научили их уверенной, свободной и легкой поступи, искусству вести приятную беседу, умению преподнести себя в выгодном свете, держать осанку и в любой ситуации не забывать про хорошие манеры. Мы, дамы полусвета, во всем являемся для них примером, и потому они уделяют нам столько внимания и столь пристально за нами наблюдают. Ведь именно от нас они получают новинки моды и все эти безделицы, коими они бывают так очарованы. Короче говоря, нас можно сколь угодно долго чернить, хулить и поносить, но нельзя не признавать очевидного: добропорядочные женщины приятны и милы только потому, что они научились подражать нам. Они привлекают к себе внимание только тогда, когда их добродетель приобретает некий запашок греховности и когда в их поведении и манерах начинает проявляться нечто от поведения и манер шлюхи. И да послужит это мое отступление вящей славе нашей, да послужит оно тому, что нам воздадут должное по справедливости, и да заставит оно общество принести нам извинения за столь часто наносимые оскорбления! Однако же вернемся к нашему повествованию.

Мадам Флоранс, в столь красноречивых выражениях провозгласившая себя ярой противницей праздности и лености, не дала мне времени на погружение в тягостные, черные мысли. Она поспешно вошла ко мне и заговорила сладеньким голоском:

— Дитя мое, в мои намерения не входило докучать вам просьбами через столь краткий промежуток времени, но нужда заставляет меня это сделать. Ваши приятельницы все заняты тем, что ублажают ораву вертопрахов-плюмажников, как мы именуем между собой наших бравых вояк. Но дело не в них, вам я не хотела их представлять хотя бы потому, что платят эти ветреники довольно плохо, а я вовсе не желаю принуждать вас работать даром. Итак, речь не о них, а о том, что ко мне несколько неожиданно нагрянул очень милый человек, субарендатор одного очень крупного откупщика из числа моих самых верных и надежных друзей. Это мой старый знакомый, наш завсегдатай, один из лучших клиентов, и еженедельно я получаю от него два золотых луидора, так что мне бы не хотелось обидеть его отказом, проявив по отношению к нему крайнюю степень неблагодарности и нелюбезности. Ну, что вы думаете на сей счет, милочка? Двумя луидорами пренебрегать не следует, в особенности когда для того, чтобы их заработать, требуется такая малость.

— Не такая уж и малость, как вам кажется, — буркнула я в ответ. — Если бы вы испытали то, что довелось испытать мне, вы бы так не говорили. Уверяю вас, мадам. Если бы вам причинили такую боль, что причинил мне господин президент, боль, которую я до сих пор ощущаю. (Надо сказать, что у меня действительно было такое ощущение, будто в некоторых местах у меня содрали кожу.)

— О, дитя мое, — прервала мадам Флоранс мои сетования, — не стоит опасаться всех и каждого, уверяю вас, многие клиенты не столь опасны, как господин президент. Тот, кого я вам предлагаю развлечь, удовлетворится легким флиртом и шутливой игрой, милыми проказами, уверяю вас! Ему не требуется ничего сверх того! Я вам ручаюсь в том, что его ласки будут весьма непродолжительны и необременительны. Уверяю вас, вы с ним прекрасно поладите! Ну так как, вы согласны? По рукам?

Мадам Флоранс, получив наконец мое согласие, вернее, вытянув его из меня будто клещами, представила мне самого жуткого с виду сборщика налогов, каковых мне и вам доводилось встречать. Да, вид этого «красавца» был прямо-таки убийственный! Вообразите же себе квадратную голову, сидящую на широченных плечах грузчика за неимением шеи как таковой, на столь же квадратной физиономии — маленькие глазки, в коих светятся недюжинные хитрость и жестокость. Над глазками располагается очень узкий лоб, изборожденный глубокими морщинами и отделенный от этих двух злобных буравчиков лохматыми, кустистыми бровями. Чуть ниже красуются крючковатый нос хищной птицы, широкий тройной подбородок и обвислые щеки. Вообразите себе также выпирающий живот в форме груши, поддерживаемый двумя толстенными ляжками, переходящими в неожиданно худосочные кривые ножки, заканчивающиеся в самом низу плоскими ступнями, ужасно напоминающими гусиные лапы. Все эти разнородные части, словно взятые взаймы у совершенно непохожих друг на друга людей, и составляли единое целое, а именно тело сего финансового гения и любимца фортуны. Я была настолько поражена видом сего монстра, двигавшегося, к тому же, словно марионетка, что даже не заметила, когда и каким образом из комнаты исчезла, буквально испарилась мать-настоятельница нашей обители.

— Ну так что, — рявкнул с порога держатель субаренды, — так и будем стоять? Неужто мы тут для того, чтобы сидеть или стоять сложа руки? Что это вы застыли как вкопанная? Ну же, черт побери, подойдите-ка ко мне поближе, у меня не так много свободного времени, чтобы заниматься созерцанием ваших прелестей или пустыми разговорами! Меня ждут дела и мои собратья по профессии. Так провернем наше дельце поживее. Так, давайте ваши ручки… Вот так, возьмите это и держите… Ах, какая же вы неловкая! Сожмите кулачок и подвигайте им. Вот так, вот так! Чуть покрепче и побыстрее… Нет, остановитесь… Теперь начните сызнова… Быстрее… Тише… Ну вот, прекрасно…

Когда сии упражнения были закончены, он швырнул мне пару луидоров и пустился наутек столь же поспешно, как бежит тот, кто спасается от преследующих его кредиторов.

Когда я размышляю над тем, сколь жестоким, чудовищным и странным испытаниям подвергаются порой те, что именуют себя дамами полусвета, я не могу вообразить себе, что может быть что-либо ужаснее, отвратительнее, унизительнее их положения. Я полагаю, даже участь каторжника или придворного шута и то в тысячу раз легче. И действительно, что может быть хуже выпавшего нам жребия быть обязанными удовлетворять любые прихоти первого встречного, непременно улыбаться болванам и наглецам, которых мы в душе презираем, ласкать и нежить предметы, вызывающие у людей добропорядочных всеобщее отвращение?! Разве можно представить себе положение более жалкое, чем наше, когда нам ежедневно и ежечасно приходится потрафлять весьма странным извращенным вкусам и прихотям, постоянно носить маску фальшивой любезности и приветливости, скрывать истинные чувства, смеяться, петь, пить вино, предаваться всяким мерзостям разврата, по большей части против своей воли и с превеликим отвращением? Как мало и плохо знают нас те, кому наша жизнь представляется непрерывной чередой увеселений и удовольствий! Те вечно пресмыкающиеся, раболепствующие, всеми презираемые карлики и шуты, что обитают при дворах властителей мира сего, те жалкие людишки, что удерживаются там только благодаря тому, что ежедневно и ежечасно совершают самые низменные, самые постыдные поступки, принуждая себя к самой грубой лести и к вечному притворству, не испытывают на своей шкуре и половины тех унижений и мук, что испытываем мы! Уверяю вас, та горечь, что накапливается в их уязвленных людской жестокостью сердцах, не идет ни в какое сравнение с той горечью, что накапливается в наших исстрадавшихся душах. Я смело берусь утверждать, что если бы наши страдания зачлись нам в качестве расплаты за грехи в этом мире, то среди нас не нашлось бы ни одной, что не была бы достойна занять место в мартирологе, то есть в списке мучеников, и не имела бы права претендовать на звание святой! Увы, так как движущей силой и целью проституции является низменный денежный интерес, то в награду нам достаются чаще всего презрение, публичное унижение, самые тяжкие оскорбления и позор. Чтобы понять, сколь ужасно и отвратительно наше ремесло, надо самому побыть в шкуре шлюхи. Я не могу без содрогания вспоминать, сколь суровым испытаниям подвергалась сама в первые дни моего ученичества, или послушничества, если угодно. Да и то сказать, я ведь оказалась не в самом дурном положении, а ведь скольким пришлось во сто крат хуже, чем мне! Правда, кое-кто ныне с победоносным видом разъезжает в золоченой карете, обитой изнутри бархатом. И кто теперь может подумать, что эта особа в баснословно стоящем туалете, чья показная роскошь так и бьет в глаза, нагло подчеркивая извращенный вкус ее негодяя покровителя, гнусного распутника, так вот, повторяю, кто может теперь подумать, что эта особа в прошлом была всего лишь забавой для лакеев? Кто может сейчас вообразить, что эта же особа была когда-то объектом гнусных притязаний самого низкого сброда и была принуждена сносить все их самые мерзкие выходки? Кому может теперь прийти в голову, что у нее на теле до сих пор остались следы от ударов, нанесенных этими негодяями? Да, как бы ни казалось наше положение приятным и даже притягательным для стороннего наблюдателя, оно от этого при всем его внешнем блеске не перестает быть самым унизительным и самым ужасным из всех, в какое только может попасть человек.