Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

Виктор знал, что увидеть вечный зацеп в чертежах обыкновенный человек с налету не в состоянии, ‒ даже самый сообразительный; это вообще очень трудно, ведь кончик решения всегда находится в какой-нибудь мельчайшей деепричастной мысли, которую различить может только тот, кто думает на том же языке, что и его создатель.

Поэтому его хотя и возмутило, однако ничуть не удивило, что бедолага шлифовальщик запорол эту работу, ‒ он думал другим, обычным языком. И, конечно, ничего не видел. И видеть не мог.

И этим бедолагой, скорее всего, оказался Витька. Шлифовал, конечно, не сам, но, видимо, именно он подсунул детали обычному шлифовальщику. Это можно было легко определить по характеру той напряженности, которая чувствовалась между Витькой с одной стороны и двумя его соратниками с другой. А может, и сам. Уж очень виноватым он выглядел. Есть такие любители казаться мастерами на все руки.

Виктору вдруг стало жаль его. И снова захотелось как бы защитить… Особенно в тот момент, когда разговорник передал Витьке слово для разъяснения непосредственных причин и следствий содеянной гадости. Эту глубокую растерянность в его глазах он уже однажды видел, ‒ тогда, когда Катька заставила его раздевать себя перед ним и для него же, Виктора. И вот теперь почти то же самое повторяется…

Ну какого черта лезть в такие дела напропалую!? Детали-то не просто дорогие, ‒ бешено дорогие. Здесь простым выговором не отделаешься…

Однако, ощущение жалости продолжалось недолго, ‒ до того самого момента, пока их взгляды, наконец, не встретились. Виктор просто опешил от неожиданности. И никак не мог сообразить, почему он сразу не понял главного, ‒ тем самым емелей как раз и был этот самый Витька!

‒ Какого же х… ты это позволил? ‒ недоумевающим тоном спросил он его, совершенно забыв, где они находятся и кто находится рядом с ними.

Дама подскочила своими бухгалтерскими глазками, как ошпаренная. Глаза шефа выпятились двумя пятаками из орбит в явной готовности выкатиться оттуда на стол. А уговорничьи моментально сузились, что-то лихорадочно просчитывая в воздухе над чертежами.

‒ Я такие вопросы не решаю, ‒ совсем потупившись, ответил Витька.

‒ Извините, ‒ растерянно пробормотал Фролов всем присутствующим, когда до него дошло, что именно он только что сказал. И тут же вспомнил о священном правиле, установленном шефом, ‒ накручивать, накручивать накручивать…

И стал старательно накручивать.

И вскоре заметил, как у шефа отлегло от сердца, хотя пятаки все еще блестели возмущением по поводу его безобразной выходки. Да еще при даме. До этого он и сам от Виктора ничего подобного не слышал.

‒ Сможем исправить? ‒ своим, хорошо натренированным "правильным" тоном спросил он его.

‒ Не попытаться исправить такую вещь, ‒ не только грех, но и преступление. Сделаем все, что только возможно. Даже если это невозможно. Даже за бесплатно.

"Что ты несешь, придурок? ‒ прочитал он в блистающих негодованием пятаках шефа. ‒ Кто тебя просит выпендриваться?"

Но вслух тот ничего такого, естественно, не выговорил. Оставил на потом.

‒ Хорошо, ‒ сказал, ‒ попытаемся забесплатно. Насколько это возможно.

И они приступили к обсуждению деталей.

"Забесплатно" вылилось в сумму, от которой титаники покрылись белыми пятнами, но, тем не менее, после некоторой торговли согласились, ‒ правда, с минимальным задатком. И даже выглядели очень довольными, с облегчением заполняя бланки договора и ничуть не сомневаясь, что уже через два часа пришлют их заверенными личной подписью директора.

Витька к канцелярии отношения не имел и с удовольствием откликнулся на предложение смыться в кафе напротив, ‒ до обеда оставалось всего около получаса. Там он сразу раскололся более подробной информацией, ‒ он был так возбужден, что мог бы выдать сейчас Виктору все секреты, какие только знал. Это действительно были суставы для промышленного робота, ‒ элемент небывало крупного заказа одной очень серьезной иностранной фирмы, над которым они работали совместно еще с двумя отечественными. Сустав придумал он, Витька, и чертежи делал он, а под шлифовку без его ведома (да и кто он такой, чтобы у него спрашиваться, ‒ уже с полгода авторами значились совсем другие люди) ‒ сунули своим шлифовальщикам, а те, естественно запороли уже практически готовые детали, в которые до них уже было вложено три месяца работы и сотня тысяч гривен. Витька, конечно, заранее знал, что эта работа ‒ не для них, и на чертежах написал, где должна осуществляться шлифовка, ‒ он ведь и нарисовал им этот сустав только тогда, когда увидел аппарат Виктора. Но копировальщица почему-то сыгнорировала эту запись. Естественно, не по собственной инициативе, но уволили сегодня утром именно ее. А вчера и на него, Витьку, начали бухгалтерскую простыню расписывать, ‒ оказалось вдруг, что автор "этой херни" на самом деле он, и именно он подсунул им технологическую туфту, поскольку ее шлифовка заведомо и принципиально невозможна; и именно он ‒ тот самый казачок, которого начальство пыталось выловить уже несколько месяцев, поражаясь небывалой осведомленности враждебной российской фирмы в их делах. В общем, в конторе всеобщий траур, директор рвет на себе лысину, срыв заказа для института практически катастрофический, да и не только для их института… Только сегодня утром директору пришло в голову обратить часть своего внимания на Витькину запись в исходных чертежах и согласиться на его бред.

‒ Как же ты такое отдал для каких-то иносранцев? ‒ изумился Виктор.

‒ А ты думаешь, что там кто-нибудь допрет? Я, честно говоря, поражаюсь, как это ты без моих пояснений допер. А там не допрут. Сто процентов. Они ведь не учат русский язык. Да даже если и учат, что с того? Чтобы до той заковылинки допереть, на нем думать надо. И даже этого недостаточно. Или нет? Вон, самолет Сухого уже сорок лет не могут расшифровать, хотя все чертежи уже на руках и русских конструкторов у них теперь, как грязи.

Ничего о самолете Сухого Виктор не знал. Но промолчал. Заковылинка и в самом деле была труднодоступна, ‒ по одним чертежам ее не прочитаешь, здесь чувство необходимо. И Фроловский аппарат. Недаром запороли, закономерно. И неизбежно запорят, если попробуют слепо копировать.

Между ними вдруг возникла какая-то странная душевная близость, как будто они оказались "стоящими на одной ноге", как выразился некогда один литературный классик устами своего персонажа.

Витька тоже это почувствовал, хотя и не мог знать, что значит для Виктора все, что хоть как-нибудь связано с идеей вечного зацепа. И к бару неожиданно побежал, ‒ принес две по сто коньяка.

‒ Давай за удачу.

Это можно было. Вполне. Еще в кабинете они поняли, что проблема решается. Сложно и хлопотно, но решается. И теперь оба находились в эйфории. Почему бы не поддать?

Но коньяк почему-то перенес их мысли совсем в другое пространство. Одновременно, без их согласия. И оба это сразу же почувствовали.

‒ Да, странно все произошло, ‒ первым нарушил молчание Витька. ‒ Я, знаешь, от ревности с ума схожу. И не подозревал, что такое со мною может быть…

Он помолчал, а затем каким-то обреченным голосом спросил:

‒ Ты… отнимешь ее… у меня?

‒ В каком смысле? ‒ насупился Виктор. Он сначала и не понял, свою Катьку он имеет в виду или свою идею зацепа.

‒ Ну, вообще. Во всех смыслах.

Черт-те что завертелось в голове у Виктора. Начинается…

‒ Почему тебе такое пришло в голову? ‒ ответил он вопросом на вопрос.

‒ Не знаю… Со мной всегда так. Все лучшее в моей жизни так или иначе в конце концов достается кому-то другому. Или само уходит, или кто-то присваивает.

‒ Я не присваиваю. К тому же… Формально я мог бы такой же вопрос задать тебе. Не задам, потому что не боюсь. Если бы боялся, не позволил бы такого…

Он жалобно усмехнулся.

‒ Не мне с тобой тягаться… в таких соревнованиях.

Он говорил совсем беззлобным, скорее обреченным тоном.