Познание французского языка (СИ)

— Ну, почему? Почему?

Она гладит и нежно целует мое зареванное лицо.

— Мир жесток! Ты взрослеешь и тебе пора рассчитывать только на саму себя, как это делают настоящие и взрослые женщины.

— Ну, почему она? Она? Да, как она могла?

— Эх, девочка! Ты еще сама не испытала того, что чувствует и как хочет женщина, потому тебе многое будет еще не понятно. А вот мне все понятно!

— Что, что тебе понятно?

— А то, что ей так давно не достает, чего ей так хочется больше всего в жизни, то рядом и само в руки дается ей и так ее соблазняет…И не каждой, особенно, для молодой и покинутой всеми молодой женщины хватает выдержки и к себе уважения, чтобы не принять и устоять. Не каждой…

— Но, у нее же, есть все! И потом, семья, а как же папка и я?

— А вот так! Сорвалась, не устояла и с головой, как обычная баба, в этот водоворот страстей и такой ей желанный, соблазнительный омут…

— Так что же, она с ним и в омут? Что и даже не по любви?

— А кто его знает, что у женщины в голове? Вот и ты, порой, сама ничего не понимаешь и ко мне лезешь и лезешь…

— И вовсе не лезу, скорее наоборот, это ты ко мне…

— Ну, вот, наконец-то чухался мой Котенок! Так ты, чей, а Котенок? Ее или уже со мной?

— Знаешь что! Иди ты…Ну, что у тебя за манеры? Я же к тебе с такой болью, за разъяснением, а ты?

— А что я? Я, как всегда! У меня все хорошо! Вот посмотри на меня! И я не одна и со мной рядом пригрелся такой хорошенький и миленький котенок, потому мне так хорошо!

— Ага, хорошо, а из твоей груди так и брызжит твое молоко…

— Что?

Потом она не стесняясь, при мне. — На подержи, — говорит, почему-то мне, хотя может халат свой спокойно сбросить, хотя бы и на пол.

Обнажилась, покоряя меня своими телесами, а потом, прямо передо мной, завела руки за спину и …

— Ну и где же здесь, что ты увидела у меня? — спрашивает, опуская на руки бретельки лифчика и удерживая внушительные опустевшие тряпичные мягкие чашечки лифчика в руках. При этом плавно покачивает передо мной своими отвислыми и прекрасными образованиями, полными, отвисающими, молочного цвета и с такими сморщенными, нежно-розовыми и выступающими сосками.

— А ты не на меня, а сюда смотри! Откуда у тебя эти следы на чашечке? — переключаю ее внимание.

— Да, откуда? Что-то я ничего не понимаю? Ты что-то об этом знаешь, скажи?

— Нет, дорогая теперь уже, ты! Ну и расскажи, почему это у тебя молоко из груди? Ты, что же, родила? Тогда расскажи мне кого и когда и я поздравлю тебя.

— А! — машет, как-то неопределенно рукой, наклоняясь, подбирает вещи, рукой придерживая отвисающие груди.

— Что, а? Скажи? Нет, ты не отворачивайся, говори!

— Что? — смотрит на меня с вызовом из-за плеча, покачивая обнаженной грудью. А потом!

— Так ты хотела? Вот так? — неожиданно резко ко мне повернулась, раскачивая своими грудями и…Я и опомниться не успела, как она меня ткнула лицом в свои обнаженные и горячие груди, захватив мою голову. Я была не готова к тому повороту событий и уже задыхаться стала в ее вымени, как она, отпуская меня…

— Ну, что поняла? Поняла, как ведет себя баба, если ей хочется так …

— Пусти, ты, дура! Ну, что ты вытворяешь? — вырвала голову и тут же отползла от нее в сторону на безопасное расстояние.

— Ты что, правда решила меня изнасиловать? Зачем ты меня тыкаешь в свои груди? Причем здесь я?

— Да, ты права! Прости, не сдержалась.

— Ну и как мне, что еще от тебя ожидать? Ну и, что ты мне хочешь сказать?

Она, молча, одевается, а потом, как ни в чем не бывало, повернулась ко мне спиной.

— Помоги мне?

— А ты что же сама не можешь? По моему, тебе пора рассчитывать только на саму себя, как это делают настоящие и взрослые женщины, — ехидно ее передразниваю, цитируя ее же высказывание.

Но она так и стоит с оголенной ко мне спиной, сдерживая руками свои волнительные образования.

— Ну? Ну, я прошу тебя?

И я уже взялась руками за половинки лифчика, нащупывая застежку, как она мне.

— Мне больно, прости, не хотела тебе говорить.

— Что больно, как я делаю?

— И от того тоже.

— Это почему же, ведь я так все тебе осторожно… — говорю, а сама действительно нежно и бережно стягиваю лифчик и свожу вместе половинки защелки, как она мне.

— Нет, не застегивай! Больно!

— Что такое? Что с тобой происходит? Почему тебе больно? У тебя что-то серьезное с грудью?

Она молчит, а потом, просто халатик сверху набрасывает на голое тело и запахивает, оборачиваясь ко мне, откладывая лифчик в сторону.

— Не хотела тебе говорить, но… тебе пора знать и рассчитывать, только…Вот и я, видимо не рассчитала, потому залетела, только сделала аборт, потому и больно, и молоко из груди, и кровит тоже…

— Да ты, что?! Прости, я не знала!

— Ну и причем здесь ты? — и снова потянулась за сигаретой.

— Ты знаешь, для настоящей б….. аборт, как насморк!

Ну и высказалась? Зачем она так? И я, на ее грубую, самоуничижительную поговорку тут же реагирую, мне становится жалко ее! Я ведь понимаю, что она так специально себя и от жалости, грубо так обзывает. Потом мы молчим, она курит и я на нее уже совсем по — другому смотрю и переживаю за нее.

— Это больно?

— А, пустяки! На бабе, как на собаке, все быстро заживает. Только ты на меня так не смотри, подумаешь, аборт, с кем не бывает.

— Со мной не бывает…

— А с тобой еще рано! Потому, чтобы идти на аборт, надо хотя бы…

— Я все поняла. Можешь не продолжать. А твое молоко, оно что, так и остается в груди? А оно там, не того?

— Да в том-то и оно, что его как-то надо сцедить, а я, как только возьмусь за грудь, так аж ноги сводит, так все болит и ноет, и ноет…

— А давай я тебе помогу.

— Ну и чем же ты мне сможешь помочь? Разве что… А что, это хорошая мысль!

Потом, спустя несколько десятков минут, она благодарит за мою помощь и ее поцелуй, тут же находит мои молочные губы и от того нам с ней так сказочно хорошо, что она тут же мне шепчет, пока я снова припадаю к ее соску…

— Ах, ты моя деточка, ах ты моя крошечка… — так она мне, как только я начинаю снова…

При этом она уже уложила меня на спину, голову на ноги и приподнимая их, наклоняясь надо мной и сует мне …

Ну, вы поняли, что я для нее сделала, сдаивая ее груди, освобождая теплое нежное вымечко от ее, так никому и не нужного ее молоко.

Конечно, все это не проходит бесследно для нас! И она… Но о том, я не буду, пока…

Ну, а что же с теми, о ком я от нее узнаю? А вот об этом сейчас, расскажу.

Двойное предательство

Любое предательство очень болезненно! А тут? Домой даже ноги меня не несут и я, так бы и осталась с Васелиной, если бы мне не надо было…А что же мне надо еще?

Итак, все ясно! А может, она ошибается? Откуда-то радостные, с надеждой на лучшее, появляются такие жалкие мысли.

Ну, что же, все надо самой проверить и убедиться в этом. Потому, как только я подхожу к дому, то никак не могу отделаться от ощущения непоправимого несчастья.

Ну и как я с ней буду разговаривать, как? Как я вообще с ней буду, после того, как я о ней такое узнала? Это что же, мне надо будет ей, как прежде, так и говорить, мамочка, мама? Нет! Ну какая она мне после всего… А он, он ведь тоже хорош! А ведь, если бы не эта дурацкая сауна….

Теперь я переключилась на злополучную сауну и поняла, что в том, что произошло и моя есть вина. Ведь, если бы я его с собой не брала, то он бы… Да, что там теперь говорить?

Эх, а ведь я зря тогда так и оставила без осуждения его связь с Кончитой. И потом, это ее фехтование с ним? Постой! А если и моя ему? Ну, ему же нравится это шпагоглотание? От этой смысли, я даже вся залилась краской, так меня горячим обдало, от этой догадки.

Потому я не иду, а крадусь. Подошла к двери, прислушалась, стою и никак не решаюсь войти. А если я прямо сейчас, вот зайду и увижу их вместе? Что им скажу?