Вопросы цены и стоимости (СИ)

Ничего не понимающий, Равиль даже не пытался сопротивляться: во-первых, с сумасшедшими не спорят. Во-вторых, слова про приятеля, у которого поселился сам Августин, его странным образом успокоили - может, у них так принято. Парень - из компании Айсена, может, они вообще в свободное время бродячих кошек отлавливают, чтоб накормить и в хорошие руки пристроить, вот наметанный глаз за него и зацепился. Мол, тоже - накормить и пристроить... идея показалась настолько забавной, что юноша не удержался и фыркнул.

Густо поддержал его открытой улыбкой: смешок вышел нервным, но это все равно было лучше застывшей мертвенной отрешенности.

- И чего это мы "выкаем", как при дворе? - оптимистично поинтересовался парень, гостеприимно распахивая дверь перед Равилем и пропуская его перед собой. - Чтобы быть благородным человеком, не нужно расшаркиваться как индюку!

- Хорошо, - согласился юноша даже с некоторым разочарованием: представшее жилище не поражало воображение, было далеко от роскоши и прямо говорило, что его хозяин личность исключительно творческая, ибо чтобы сотворить такой бедлам, да еще и жить в нем - способности должны быть исключительными.

- Не обращай внимания, - махнул рукой Августин, одновременно отсылая кивком высунувшуюся откуда-то девицу и раскладывая на столе аппетитное содержимое корзинки. - Кантор любит, чтобы у него все было под рукой...

Равиль хмыкнул: судя по стройному ряду бутылок, последнее относилось в первую очередь к ним. Ничего угрожающего и настораживающего он пока не заметил, и стоило немного расслабиться, как проснулся интерес - ему ведь нравились песни этой страны, пусть сам он и не умел ничего такого, а теперь он в гостях у одного из поэтов... Он все еще осматривался, цапнув со стола колбаску, и только через пару минут понял, ЧТО ответил на вопрос нового знакомого об имени... И замер.

- Красивое имя, - как ни в чем не бывало заметил Густо. - Еврейское, так?

Равиль медленно поднял на него глаза... Августин невольно сглотнул, а потом вспыхнул:

- Да ты что?! Мне какая разница!!!

Побелевший юноша обессилено ткнулся на подвернувшийся кстати стул, уронив тяжелую голову на руки.

- Прости, - но закончил с нажимом. - Я крещен. В крещении Поль.

- Как скажешь, - Густо дернул ртом, про себя изумляясь: сколько же еще тайн у этого парня!

Однако потрясение видимо пошло на пользу, и Равиль немного оттаял. Грея в ладонях стакан, он с увлечением слушал красочные рассказы о трубадурах, о самом Эспри, подвизавшемся на этом поприще с 13ти лет, и анекдоты о норове хозяина квартиры, где они сидели, и у которого оказывается учился даже Айсен...

- А ты его давно знаешь?

- Года два, - прикинул Равиль, - но можно сказать, что со вчерашнего вечера...

- Года два? - удивился Августин. - Так вот откуда у тебя акцент, ты тоже на Востоке жил!

И прикусил язык, потому что юноша снова переменился в лице и подобрался.

- Прости! - Густо даже вскочил. - Ты не думай... Я не лезу! И спрашивать больше не буду! Просто...

Молодой человек беспомощно запнулся, впервые не зная, как подобрать слова и объяснить, почему ему так хочется, чтобы этот бледный паренек хотя бы улыбнулся. И без всяких заморочек. К тому же, трудно объяснить то, чего не понимаешь сам до конца, а между тем Равиль серьезно и напряженно ждал продолжения.

- Не буду, и все, - путано закончил Августин, найдя как выкрутиться и уйти от щекотливой темы. - Кстати, может приляжешь? На часок. А то не в обиду, но вид у тебя, как будто с тобой всю ночь черте-что творили!

И опять, видно, попал на больное, потому что юношу откровенно передернуло. Пунцовый от неловкого смущения Густо замолк с несчастным видом, уже боясь даже открыть рот, но Равиль лишь коротко взглянул на него и неожиданно согласился с усмешкой.

***

Редкий человек, разменяв тридцать пятый год, может честно сказать о себе, что ни за один поступок в жизни ему не было стыдно, а кто говорит так - либо дурак, либо слаб памятью. К Ожье ле Грие не относилось ни первое, ни второе, он не был глуп, и на память тоже никогда не жаловался.

Память его была тверда, как кремень, и с завидной регулярностью напоминала то, что хотелось бы навсегда забыть, отзываясь пинком в старую незаживающую рану, которая упорно не хотела становиться шрамом. Она тянула и ныла, Ожье усмехался себе - мол, как у стариков на плохую погоду, только смех выходил сквозь зубы, и мэтр Грие мог дать свое честное купеческое слово, что время, считающееся, как известно, лучшим лекарем, на самом деле ловкий шарлатан и ничерта не лечит! От его рыжекудрой болезни по имени Равиль - лекарства не существовало, как от чумы...

Только смерть. Иногда хотелось убить его собственными руками - не образно, без шуток. Почувствовать, как замирает под пальцами бьющаяся голубая жилка, увидеть как с трепетом опускаются длинные ресницы, чтобы уже не подняться больше, царапнув до крови взглядом дымчатых глаз... И быть может тогда, отделенный неодолимой преградой, навсегда затерявшийся среди теней прошлого, лисенок наконец вынет остренькие зубки из чужого сердца.

Наваждение рассеется... Он перестанет чувствовать будто наяву, на грани дремы и бодрствования, - как кусачий звереныш прижимается к нему во сне, сопит, уткнувшись носом куда-то в грудь, только взлохмаченные кудри торчат во все стороны. Ожье очень наделся забыть и не вспомнить однажды, как маленький рыжик ерзал у него на коленях, стреляя глазками, как выгибался под ласками, обхватывая своими стройными ножками, всхлипывал и кричал, кончая... А главное, что однажды он наконец перестанет думать о том, что сейчас это все познает другой.

Перестанет ненавидеть своего соперника, свое юное проклятие, весь окружающий мир за то, что все не так, и себя самого... Раз за разом спрашивая себя, в чем он ошибся, мужчина находил один ответ и злобно интересовался: ну что, наигрался в благородство?! На кой хрен сдалось снимать с парня ошейник, какого дьявола носился с ним как дурень с писаной торбой! Надо было по правде посадить на цепь у своей постели, и никуда бы лисеныш не делся!

И счастлив бы был, что пощадили и при себе оставили... Ох, Господи, на луну впору выть! Хотелось ведь, чтоб от души, хотелось его настоящего, а для того рыжику еще найти себя нужно было... Нашел? Нашел, как видно! И ушел.

А тебе осталось только локти кусать поминая последними словами те дни когда невозможное рыжее чудо ночевал под твоей крышей. Ведь пальцем тронуть не смел, неловким вздохом задеть опасался... Доосторожничал! Что мальчишка вильнул хвостом и ушел в чем был, чтоб, дескать, даже повода для попрека не оставить.

Так получается, что и упрекнуть его не в чем: ты ему кто, - не отец, не хозяин, чтобы за ошейник обратно приволочь да дурь из головы выбить, и уж точно не любовник. Опекун... Все, что давал - давал сам, за полу никто не дергал, милостыню не клянчил, да и не денег потраченных жалко, он хоть целый приют содержать может, не обеднеет. Просто настал момент, когда мальчик решил, что опека ему больше не нужна...

И оказался прав. Судя по тряпкам, любовник, пусть и паскуда порядочная, но в черном теле его не держал, за конторку не усаживал и спину гнуть не заставлял. Повзрослел лисенок, похорошел - хоть сейчас на икону! Бледноват, конечно, под глазами опять тени, но ведь волновался, это видно... к тому же, с дороги и, само собой, бессонные ночи в постельных игрищах тоже способны утомить... Аж зубы свело, - так сжал челюсти, когда его увидел!

Все такой же гордый, лисенок подошел предупредить, что свояк на него зубы и когти точит - и опять тебе плюс, малыш, добра не забываешь... А сам чем ответил? То, что чувствовал Ожье сейчас, даже стыдом назвать было трудно! Глаз сомкнуть не смог: так и стояло перед ними помертвевшее лицо в обрамлении сияющих золотом каштановых кудрей, изумленно застывший взгляд человека, получившего внезапный и подлый удар в сердце...

Сам не мог сказать, как язык повернулся. Обернувшись сквозь толпу, едва не бросился к мальчику, но рядом возник лучащийся довольством Таш, и опять накатило совсем другое. Ожье ушел с празднества, как только смог. Не дождавшись песен Айсена, не сделав ничего из того, что планировал... Заперся у себя в конторе и пил не пьянея почти до самого рассвета.