Бертолетова соль агентуры глубокого укрытия

будет полностью наша! – то ты не останешься в стороне и переменишь свое мнение о

дегенератах, потому, что именно они ведут толпу человечества вперед, а такие, как болтун

Климов и неудачник Рид – назад, в хаос и равноправное столпотворение. Сегодня во время

заседания решится многое, и ты сыграешь в этом главную роль. Так считаю и я и те, кто выше

меня. Выбрось из головы влияние прошлого. Выбрось, и поймешь, что я прав. Я прав?

- Да, наверное. Я согласна работать сегодня. Признайся, ты же знал, что меня несложно

уговорить?

В глубине городского парка Лондона разговаривали мужчина и женщина.

Я не уверена, - сказала она. – Я не уверена, что эта твоя штуковина, - указала на геликоптер, - не

подведёт.

- Не подведёт, - уверенно ответил он. – Можешь мне верить.

- А зачем ты покрасил его в чёрный цвет?

- Маскировка. Возможно, пройдёт как ворона, если смотреть в оптику.

- Ты или шутишь, или издеваешься.

- Да нет, всё гораздо проще, чем ты думаешь… Никто толком не знает рельефов последних

моделей вертушек и самолётов. Особенно частных, такого крошечного калибра. Тем более, он у

меня пластиковый, и радары толком сигнал не зафиксируют.

- Хорошо, я поверю тебе. Когда будет начало операции?

- Как решишь ты. Десантировать придётся тебя. За тобой право выбора времени.

- Да, я это понимаю. – Помолчала. Спросила: - Прикрытие готово?

- Зачем ты спрашиваешь? Всё давно готово. Все ждут твоего решения. Последнее слово за

тобой. И если ты думаешь, что отряд готов рисковать, то глубоко ошибаешься. – Он посмотрел

ей в глаза и сказал негромким голосом:- Ты для нас бесценна. Ты для меня бесценна. Я без тебя

– ничто. А все остальные – тем более.

- Я знаю, как ты умеешь говорить. Но ты прав, я для вас бесценна. А для тех, куда мы полетим, тем более. Ты согласен?

Он помолчал, жуя, травинку. Ответил:

- Я знаю это. Но ты меня не подведёшь. Мы в курсе, что тебя хотят перекупить люди из

варшавской Сети.

- Да, хотят. А это плохо?

- Как сказать… Как сказать… Для тебя, возможно, хорошо. И я тут ничего поделать не могу. -

Вытащил сигарету и закурил. Добавил:- Выбор за тобой. Можем прекратить операцию прямо

сейчас. – Он вытащил сотовый телефон и включил его. Она подошла ближе и обняла пилота

геликоптера. Положив голову ему на плечо, прошептала:

- Глупышка, разве я могу тебя бросить? Ты думаешь, мне так нужны деньги?

- Я не знаю, - холодно ответил пилот. – Но насилия с нашей стороны не будет. Деньги нужны

всем. Не каждый об этом говорит в слух.

- Я говорю об этом в слух. Мне они не нужны. Мне нужен ты. Но один, без отряда, без

геликоптера, без прикрытий, без радаров… Ты понимаешь меня?

- Не очень, - хмуро ответил пилот. – Ты снова морочишь мне голову.

- Да, - согласилась она. – Но ты это любишь, верно?

Он молчал.

- Ты любишь, когда я тебе морочу голову? Я знаю, тебе это нравиться. Единственное, что тебе не

нравиться, это реальная реальность. А она сейчас предстанет перед тобой.

- Да. Но я сделаю всё, что от меня зависит.

- Ты любишь меня?

- Нет.

- Неправда, милый… Ты меня любишь, и только поэтому мы сейчас взлетим.

- Ты согласна?

- Да.

Пилот, глянув на часы, произнёс в сотовый телефон:

- Девять двадцать. Операция началась.

Пара села в геликоптер и тот, взвыв винтами, взлетел в темноту неба.

В Нью-Йорке, в глубине пригородного леса разговаривали мужчина и женщина.

Махаон, большая красивая бабочка, проплыл прямо перед её лицом, обдав лёгким ветерком

своего мира.

- Милый, - сказала она. – А зачем нам ехать так далеко?

- Надо.

- Но я привыкла жить здесь, мне не хочется переезжать так далеко. Я не хочу жить среди людей, язык которых не понимаю, скажи мне, что случилось и что делать?

- Учи язык.

- Его нельзя выучить, ты же знаешь.

- Да, нельзя. Тому, кто пытался. Но мы не пытались.

Махаон снова медленно проплыл мимо лица Ариадны, глянув на неё добрыми глазками. Так ей

показалось.

- Карлос, милый… Карлос… Не нужно торопиться…

- Когда ты надумаешь торопиться, будет поздно, дорогая, - жестко ответил мужчина и завёл

двигатель конвертоплана. Винты машины глухо загудели, обдав окружающее пространство

низкочастотной вибрацией. Трава пригнулась. Махаон улетел. Солнце медленно вставало на

горизонте.

Громада мегаполиса маячила китайской стеной на горизонте, умертвляя своими наростами

окружающий естественный мир. Начинали работу утренние рабы, суетившиеся и несущиеся

плотной толпой к метрополитену, чтобы не опоздать на работу, которая даст символы, за

которые можно существовать в пределах каменного мешка; есть, пить и даже размножаться.

Но не думать. Этого не продавал никто. Да и спросом продукция подобного рода не

пользовалась. Думать? Ха! Посмотри на придурка!

Ракетные системы плотно окружали город, охраняя его, как думалось генераторам этой идеи, от

существ, также желающих есть, пить и размножаться. Ракеты размножались тоже. Рабы,

обслуживающие их, гордо бродили по территории прилегавшей к установкам с ядерными

боеголовками. Эти рабы были наполнены гордостью. Они не такие как все! Они, казалось им, могут что-то изменить в мире. Если захотят рабы, командующие ими. И если захотят рабы, стоящие на самом верху иерархической лестницы ярмарки тщеславия. Которым, возможно,

посоветуют рабыни, управляющие ими из кровати, посредством терапии осязания и точек

гиперсексуальности.

Есть, пить, совершать акт совокупления, - что может быть прекрасней, что? Никто не мог себе

представить чего-либо, могущего заменить эти компоненты эрзац-счастья. Никто даже не мог

попытаться представить, что есть в мире что-либо, кроме каменного мешка, набитого

желаниями, грызущих своих носителей как саблезубые крысы, и кидающихся на каждого, кто

попадал в поле их влияния, в зону их поражения, в радиус досягания животной длани твари, готовой сделать всё с попавшим в её силки, в её капкан, в её стальную петлю.

Носители желаний полностью управлялись ими. Рабы-роботы, с сосательным рефлексом, с

предстательной железой, желающей массажа, с комплексами разрушения, уничтожения,

унижения. Но только не созидания. Чистые холёные самки рабов сверкали свежестью грязи

желания со всех мониторов, на каждом углу мегаполиса. Это возбуждало самцов работать на

других самцов, которые тоже работали, и тоже, возможно на самцов, но может и на самок, а

может и на бесполых существ. Которые тоже иногда мелькали на мониторах, являя собою

подтверждение незыблемости рабства и прелести сосательного и прочих рефлексов.

Замкнутое кольцо отторжения, неединения, озлобления, самоуничтожения, перверсий и страстей

изгибалось и дрожало от возбуждения, готовое выплеснуть свою сперму куда угодно, где угодно

и в кого угодно.

Цивилизация продолжала своё развитие.

Конвертоплан взмыл в воздух и унёс в даль беглецов, бывших, наверное, сумасшедшими.

Две общались на ночном морском берегу.

Его горящие глаза приблизились к ней.

- Послушай, не стоит принимать так близко к сердцу то, что я сказал.

- Ты не любишь меня.

- Да, не люблю. Но я вообще никого не люблю.

- Никого, это значит меня.

- Я не могу любить. Я не способен на это. Но я могу говорить правду.

- Лучше бы ты соврал. – Она заплакала.

Ночь звеняще перебирала рассыпанными звёздами. Стрекотали цикады. В воздухе плавали

мигающие фонари светлячков. Они стояли на берегу заброшенного пляжа в Гагре. Городе,

обросшем войнами.

- Послушай, - прошептала она. – Давай забудем то, что ты сказал. Забудем, и всё. Не надо меня

любить. Зато я люблю за двоих. За тебя и за себя.