Жюльетта. Том I

Потом, прижавшись губами к моему истерзанному телу, он слизал струившуюся ручьями кровь и заговорил уже спокойнее:

– Но ты же видишь, Любен, что я еще не готов и должен продолжать до тех пор, пока плоть моя не отвердеет, а когда она отвердеет-, я буду пороть эту шлюху, пока не кончу. Вот такой у нас план. Но наша сучка молода, и она выдержит.

Ужасная церемония возобновилась, но с некоторыми изменениями: Любен перестал ласкать хозяина и, взявши в руки хлыст из воловьей кожи, атаковал герцога, который, не оставляя меня в покое, получил множество ударов, не менее сильных, чем те, что обрушивались на меня. Я была вся в крови, она густо стекала по моим бедрам и растекалась темно-красной лужицей у меня под ногами, заливая помост; пронзенная множеством колючек, исхлестанная прутьями, я уже не знала, в какой части моего тела боль была сильнее. Наконец, палач, утомившись от истязаний и изнемогая от вожделения, опустился на кушетку и приказал развязать меня. В полубессознательном состоянии, пошатываясь, я приблизилась к нему.

– Теперь ласкай меня, – сказал он и бросился целовать следы своей жестокости. – Хотя подожди: ласкай лучше Любека, мне даже приятнее видеть, как кончает он, чем делать это самому.

Но предупреждаю: хоть ты и очаровательна, однако вряд ли сможешь довести его до этого.

Любен немедленно приступил к делу. Гирлянда все еще терзала меня, вызывая жгучую боль, и негодяй все сильнее прижимал ее к моему телу по мере того, как я его возбуждала; он расположился таким образом, чтобы его семя, выжатое моей умелой рукой, было сброшено на лицо хозяина, который тем временем, не переставая вонзать шипы в мою кожу и щипать мои ягодицы, преспокойно удовлетворял сам себя. Наступила кульминация: сперма лакея забрызгала лицо герцога, но его собственная все еще оставалась у него в чреслах, припасенная для последней, еще более сладострастной сцены, которую я опишу в подробностях.

– Убирайся отсюда, – приказал он мне сразу после того, как Любен выпустил пар. – Мне надо развлечься с самой молоденькой, а потом я опять позову тебя.

В соседней комнате я нашла двух других девушек, которые прошли экзекуцию прежде меня, но – Боже ты мой! – в каком они находились состоянии! Они выглядели еще плачевнее, чем я: достаточно было взглянуть на их тела – прелестные, юные, нежные, – чтобы содрогнуться от ужаса. Бедняжки тихо плакали, горько сожалея, что согласились на такое предложение, а я ощущала нечто, похожее на гордость за свою стойкость и выдержку, и думала только о материальном вознаграждении за пережитые мучения. Оглядевшись, я увидела незаметную, неплотно прикрытую дверь спальни герцога и тихонько, крадучись, проскользнула туда. В глаза мне сразу бросились три вещи: пухлый, очевидно начиненный золотом кошелек, великолепный бриллиант и очень изящные часики. Я быстро открыла окно и увидела внизу напротив невысокое строение, примыкавшее к стене рядом с воротами, через которые мы приехали сюда. С быстротой молнии я сдернула с ноги чулок, завернула в него все три предмета и бросила сверток в кусты, растущие в углу между стеной и пристройкой. Он приземлился в самую гущу листьев и скрылся из виду. После этого я вернулась к подругам. Как раз в этот момент за нами пришел Любен, чтобы достойно увенчать церемонию жертвоприношения, верховный жрец требовал к себе все четыре жертвы сразу. Самая юная из нас уже прошла через муки, и ее ягодицы выглядели ничуть не лучше, чем у нас, а все ее тело, с головы до ног, сочилось кровью. Постамент был убран, Любен заставил всех четверых лечь на пол в середине комнаты; он быстро и умело разложил нас вплотную друг к другу, так что восемь наших круглых, хотя и изрядно истерзанных холмиков, надо полагать, представляли собой волнующее зрелище.

Подошел герцог, и Любен начал ласкать ему член левой рукой, а правой поливать горячее масло на наши ягодицы. К нашему счастью, оргазм хозяина наступил быстро.

– Жги их, испепеляй, поджаривай их! – кричал его светлость, сбрасывая свою сперму, которая смешивалась с раскаленной жидкостью, превращающей наши тела в копченый окорок. – Жги этих похотливых самок, я кончаю!

Из этой мясорубки мы вышли в таком удручающем состоянии, что его лучше всего описал бы хирург, который в поте лица трудился десять дней, чтобы стереть печать, оставленную герцогом на наших телах. К счастью, на мои ягодицы попало всего лишь несколько капель кипящего масла, так что я доставила лекарю гораздо меньше хлопот, чем остальные из нашего квартета, а самую юную мучители отделали так, будто она побывала в ванне с кипящей смолой.

Несмотря на раны, которые вызывали невыносимую боль, я сохранила самообладание и, когда мы вышли из дома, улучила момент, нырнула в кусты, схватила сверток и незаметно сунула его под юбки; таким образом, страдания мои оказались вознаграждены, и я могла поздравить себя с успехом. Встретившись с Дювержье, я сурово попеняла ей за то, что она подвергла меня столь опасному испытанию; какое право имела она поступать так, гневно спросила я, если знала, что я больше не собираюсь жертвовать собой ради ее блага. Вернувшись домой, я сразу легла в постель и приказала передать Нуарсею, что нездорова и хочу, чтобы несколько дней меня не тревожили. Он ни капельки не был влюблен в меня, как, впрочем, ни в кого другого, еще меньше он был расположен тратить время на то, чтобы утешать и выхаживать больную, и, лишний раз подтверждая свое великолепное философское безразличие, Нуарсей так ни разу и не подошел к моей постели; зато его жена, более мягкая по натуре и более дипломатичная, дважды навестила меня, правда, воздержавшись от слез утешения. На десятый день я почувствовала себя совсем хорошо и выглядела лучше, чем прежде. В тот день я проверила свою добычу – в кошельке было триста луидоров, бриллиант стоил минимум пятьдесят тысяч франков, а часы – тысячу. Теперь, вместе с прежними накоплениями, я была обладательницей приличного состояния, которое могло приносить мне двенадцать тысяч в год, и я решила, что с таким приданым пора действовать самостоятельно, а не оставаться игрушкой в чужих жадных руках.

Прошел год. За это время я кое-что предприняла самостоятельно, и весь доход от своих амурных приключений полностью оставила себе. К сожалению, однако, ни одно из них не дало мне возможности проявить свои способности к воровству, а в остальном я по-прежнему оставалась верной ученицей Нуарсея, мишенью его похотливости и заклятым врагом его жены. Хотя наши отношения отличались взаимным безразличием, Нуарсей, никого никогда не любивший, питал глубокое уважение к моему уму и продолжал оказывать мне лестные знаки внимания; все мои желания исполнялись незамедлительно, и, кроме того, мне выделили на карманные расходы двадцать четыре тысячи франков в год, к этому надо прибавить двенадцать тысяч ливров ежегодной ренты, и вы согласитесь, что дела мои шли совсем недурно. Мужчины меня интересовали мало, и интимнейшие свои желания я удовлетворяла с двумя очаровательными женщинами, с которыми часто встречалась и предавалась самым изысканным и экстравагантным наслаждениям.

Однажды одна из моих наперсниц, которая особенно мне нравилась, сказала, что некий молодой человек, ее кровный родственник, оказался в большой беде и что мне достаточно замолвить слово перед своим любовником, и тот, благодаря своей близкой дружбе с министром, может одним махом решить это дело. Она добавила, что если я соглашусь, несчастный юноша сам придет ко мне и все расскажет. Что-то дрогнуло в моем сердце, возможно, это было желание сделать хоть кого-то счастливым – фатальное желание, за которое Природа, не бросившая в мое сердце ни одного семени добродетели, должна была покарать меня на месте, – и я согласилась. Вскоре юноша пришел, и – о, Боже! – каково было мое изумление, когда я увидела перед собой Любена. Я с трудом скрыла свое беспокойство, а он уверил меня в том, что бросил службу у герцога, рассказал какую-то дикую и в высшей степени запутанную историю, и я обещала сделать для него все, что смогу. Предатель ушел, очень довольный, как он сказал, тем, что наконец-то, после долгих поисков, нашел меня. Несколько дней о нем ничего не было слышно, и все это время я ощущала какое-то смутное волнение и даже растущее недоверие к протеже моей альковной подруги, которая, как позже оказалось, заманила меня в ловушку, хотя я так и не узнала, намеренно она это сделала или нет. В таком состоянии я пребывала, когда однажды вечером на пути домой из театра «Комеди Итальен» мою карету остановили шестеро мужчин, направили на сопровождающих слуг пистолеты, заставили меня выйти и втолкнули в стоявший в стороне фиакр, крикнув кучеру: «В „Опиталь“!» [62]