Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

Он поцеловал сначала Иринкину. Мягко и бережно. Потом Катькину. Мягко и бережно. Потом снова. Потом опять. Гладил руками. Облизывал языком. Трепал губами и пальцами. Втягивал в рот. И еще и еще. А они шли ему навстречу, шевелились и выпячивались, втягивались и снова трепетали, и все пытались прильнуть друг к дружке, но в таком положении у них это плохо получалось, и тогда он стал помогать им, соединяя их попки, а они были так податливы его сильным рукам, что с его помощью все стало получаться, и тогда он стал раскрывать их так, чтобы они зияли, и соединял отверстием в отверстие, и сильно прижимал за попки, чтобы оба отверстия слились в одно, и они смыкались, и целовали друг дружку почти так, как губами рта, и смачно чмокали при этом чуть ли не с такой же звонкостью… и он тоже целовал их поочередно с такой же звонкостью… и снова удивлялся, почему их называют срамными, ‒ ведь они такие красивые, такие нежные, их сок так приятен, и уж никак не противнее слюны во рту, и ничего в таких поцелуях нет ни зазорного, ни аморального, ни в какой иной мере предосудительного, совсем наоборот, совсем наоборот… даже с Катькой, как бы чужой девушкой ‒ частной собственностью совсем другого мужчины, и с Иринкиной мамой, привычной, близкой и родной по жизни, и такой нежданно-негаданно сладкой в соитии, и со своей дочуркой, Светланкой, ‒ Боже, как ему было тогда больно, не только болью, высосанной из ее тела, но и своей собственной, схватившей его за то, что он сделал такое со своей дочерью… а потом эта боль прошла, "там ведь то же самое тело, что и плечи, и щеки…", родное и близкое, и тот поцелуй из болезненного превратился в его ощущениях в символ близости самой что ни на есть высшей степени… потому, что у женщины там ‒ оно особенное, святое… а у дочери… еще выше святого…

А тем временем тела обеих женщин перед ним, ‒ его жены, и его любовницы, ‒ словно слились в одно.

Катькина голова плавно заволновалась над Иркиной. Они целовались. С такой нежностью и такой страстью, с какою целовались бы с ним. Он видел это по Иркиным рукам, обвившим Катькину спину.

И пусть. Пусть целуются. Лесбиянки откуда ни возьмись… Пусть любятся так. Пусть как угодно любятся. И что угодно друг с дружкой выделывают. Ведь это всего лишь тела, в которых они живут… и если уж любишь свое тело, значит веришь, и значит, можешь позволить ему его желания… а Иринкино тело ‒ его собственность, и он любит его, безумно любит, а значит, должен позволять ему его желания… любые желания, разрешенные природой, а большего, чем разрешено природой, оно и в принципе не может желать…

Он лишь на полминуты оставил их как бы самих, а они это тут же почувствовали и заелозили нетерпеливо попками, призывая его вернуться к участию.

Он привстал на колени и его напряженная желанием плоть плавно вошла в Иринкину. И сразу же вслед за этим переместилась в Катькину. И снова вниз. И опять вверх.

Они так тесно соединились лобками, их отверстия так призывно зияли своими скользкими устьями, что он легко переходил из одного в другое без дополнительной помощи. Ему даже вдруг почудилось, что перед ним одна женщина с двумя влагалищами, совсем по-разному обнимающими его плоть. Одинаково страстно, одинаково нежно, одинаково горячо, но как-то по-разному.

А потом они как бы приспособились к ритму его толчков и стали поочередно выставлять каждая свое конусовидное устье к нему, заходившись друг на дружке, словно две потирающие себя ладони. После каждого принятого толчка уступая его для другой. Так тонко предчувствуя все изменения его ритма, так синхронно реагируя на него, что от этой безошибочной синхронности ему стало даже жутко, будто теперь все втроем они слились в одно трепещущее тело…

И даже когда он остановился в Катьке, они обе это предощутили. И обе замерли, пока он искал, а затем шевелил головкой Катькину матку. И потом, когда он точно так же нашел и шевелил Иркину.

Он поменял их местами и все повторилось с самого начала. И у них снова все получилось. Еще лучше.

А потом они опять стали меняться, и Катька насвеже взбила подушку, чтобы Иринкина попка оказалась как можно повыше, и развела ее зависшие ноги до предела, а сама уселась своей промежностью над ее лицом и потребовала от Виктора, чтобы тот целовал Иркину девочку у нее на виду. И они стали целовать ее по очереди, и трогать руками, и друг друга тоже целовать, и шептаться, сообщая друг другу о своих ощущениях, и об Иринкиных прелестях, и о том, что происходит в промежности у Катьки, как и чем она чувствует Иринкины губы или язык, и как им всем троим приятен этот особенный запах, смешанный запах трех тел, и запах каждого в отдельности тоже, и вкус тоже, а потом Катька вдруг потребовала, чтобы он рассказал, как сюда, в Иркину дырочку, входили члены тех мужиков, ‒ надо же, Ирка уже обо всем ей проговорилась, ‒ а он не знал, как об этом рассказывать, ему почему-то стало стыдно перед нею за то, что он такое позволил, а Катька как бы успокаивала, шептала: да ладно тебе, на них же были презервативы, это, мол, совсем другое, подумаешь… и что в попку вставляли, тоже ‒ подумаешь… но только Иринка от этого очень переживает, ей тоже очень стыдно, перед тобой и перед самой собой, гораздо стыднее, и ты должен ей помочь избавиться от этого стыда, вот, погладь, поласкай… слышишь, прости ее! ‒ и она донельзя развела Иркины ягодицы и Виктор стал послушно делать все, что она ему говорила…

И вдруг застыл. Потом поднял голову и снова застыл. И оба, как по команде, вытаращили глаза.

Иркины губы зашевелились. Она никогда раньше не умела этого делать. Так умела только ее мама. И ее дочь. Нет, не так. Очень похоже, но не так.

Ему вдруг почудилось, что она что-то беззвучно шепчет… Он даже повернул непроизвольно голову набок, чтобы прочитать слова, ‒ с ума он сошел, что ли? ‒ но так же вслед за ним сделала и Катька, а удивление в ее глазах быстро сменилось таким восторгом, что казалось, ‒ она сейчас завизжит…

А он таки прочитал… Нет, конечно, это не были обычные слова. Это были совсем не слова, а что-то совсем иное. Но ему-то… он-то знал их! Всегда знал. С незапамятных времен. Задолго до своего рождения знал, в какой-то другой своей жизни…

‒ К-как… к-как она это делает? ‒ вдруг выдохнула Катька тонким шепотом.

Он не ответил.

Он приподнялся и приложил свою удивленную, слегка расслабленную плоть к шепчущим ему э т о губам. Они тут же сами раскрылись и обхватили его головку, укрыв собою со всех сторон и всасывая внутрь. И потом снова выпятились, захватывая и засасывая следующий сантиметр. И еще раз. И еще несколько раз, ‒ пока не поглотили целиком, до самого корня.

А он и не двигался. И почти уже не удивлялся. Только мурашки по всему телу от восторга побежали…

Катька видела все это, все поняла, мигом соскочила с Иринки, чтобы он опустился на нее своим телом.

А та смотрела вверх такими же расширенными глазами, а увидев перед собою глаза мужа, прошептала:

‒ Она сама… Это она сама… как живая… Ты чувствуешь?

Он чувствовал. Еще как чувствовал! Она и раньше умела черт-те что делать своим влагалищем, но то, что она выделывала сейчас…

Через полчаса они, выморенные и довольные, разлеглись, разбросав ноги и руки, куда у кого получилось. Никто из них и не думал кончать, ведь впереди была вся ночь. И каждому хотелось накопить в себе как можно больше своей влаги, чтобы в избытке потом оросить ею двух остальных.

А потом развязались на время отдыха женские языки, и стали ведать всякое и разное, по ассоциациям и некстати, кстати и откуда ни возьмись. И они узнали, что первым мужчиной у Катьки был ее настоящий жених, то есть, они тогда уже подали заявление в ЗАГС и готовились к свадьбе, а она была сильно в него влюблена и согласилась расстаться с девственностью, не дожидаясь первой брачной ночи; а потом оказалось, что у него запах от тела, а никто кроме нее этого жуткого запаха не чувствовал, и какой был бы ужас, если бы она ему преждевременно не дала и они бы поженились и, не дай Бог, родили бы ребеночка. А с Витькой она с удовольствием родит, Витька будет классным отцом, и он ей совсем не противен, а даже наоборот. И много услышали почти обо всех других парнях, побывавших в ее гнездышке, то как бы мимоходом заглянув, то как бы с намерениями задержаться надолго, а еще один как бы и насовсем, но уж очень он оказался занудистым. Но никто из них даже дальним подобием не похож на Иринкиного мужа, потому что он вообще как бы из другой совсем жизни, а его долбомет так здорово умещается в ее девочке и делает ее девочку такой фантастически похотливой…