Воин Храма (СИ)

Слова Кадана взбудоражили его, и, как ни старался, Леннар не мог выкинуть их из головы. Не помогали даже молитвы, сколько бы раз он их ни повторял.

По ночам он едва засыпал — а когда смыкал наконец веки, его тревожили дикие, языческие сны. Тело Кадана, обнаженное, распростерлось перед ним на резных сундуках среди гобеленов и мехов, и Леннар раз за разом врывался в него. За маленьким окошком высоко под потолком светила луна и медленно падал снег. И во сне Леннару казалось, что между ними творится волшебство.

Эти образы часто преследовали его и днем. И потому, когда Леннар поднял голову от крупа коня и увидел юношу, стоявшего в паре шагов от него, он не был удивлен.

Взгляд Кадана был мягок. И будто ласковое прикосновение ладоней скользил по обнаженным плечам рыцаря.

— Вы очень красивы, — сказал Кадан вместо того, чтобы объяснить, как попал сюда, — ваше тело должно служить людям, а не богам.

— У меня всего один Бог. И я служу ему душой.

— Точно ли это так? — Кадан шагнул вперед.

— Вы вздумали испытывать меня?

— Я бы не хотел, чтобы вы воспринимали наши беседы как войну. Ни одно из моих слов не было направлено против вас.

— Но моя вера и мои принципы для вас ничто?

— Я не знаю… — Кадан задумался и сделал еще шаг. Он оказался опасно близко, и Леннар теперь чувствовал запах его духов — чарующий и пьянящий, как летний зной, и тем более заполнявший обоняние, что все последние дни за стенами замка стеной стоял бесконечный дождь, — видите ли… они довольно смешны. Вы служите своим обетам день и ночь… но ведь прямо сейчас и здесь вы ей не нужны. Полагаю, она немного подождет… если несколько минут вы просто поговорите со мной.

Леннар резко встал, не желая смотреть на собеседника снизу вверх.

Кадан оказался несколько выше, чем казалось издалека — но по-прежнему оставался хрупким, как девушка, под множеством слоев тканей, скрывавших изгибы его тела — и в то же время позволявших при каждом движении угадывать их.

— Вы смеетесь надо мной, — тихо сказал Леннар.

— Вовсе… — договорить Кадан не успел. Леннар толкнул его к стене и накрыл собой. Кадан тяжело дышал, и Леннар чувствовал, как противоестественно и запретно член юноши восстает и упирается ему в бедро.

— Я мужчина, шевалье Локхарт. Я принес обеты не поддаваться страстям. Но что вы станете делать, если я не удержусь?

Глаза Кадана вспыхнули огнем, и он подался навстречу, плотнее вжимаясь в грудь Леннара.

— Покажите мне, что станете делать вы. Я подстроюсь под вас.

— Вы одержимы или безумны.

— Одержим вами и безумен от вас.

Леннар сам не знал, почему терпит это все. Кровь бешено стучала в висках, а губы Кадана были так близко и так манили к себе, что он сам не заметил, как оказался втянут в долгий и сладкий порочный поцелуй.

Кадан застонал ему в губы и попытался обнять за шею, и только когда пальцы его коснулись затылка Леннара, рассылая по телу дрожь, тот очнулся от наваждения и рванулся прочь.

— Я здесь не для того, — резко выдохнул он и сделал шаг назад.

— А для чего? — Кадан подался следом за ним.

— Ваш отец знает.

— Но я — нет.

Леннар молчал. Он знал, что глупо доверять мальчишке — столь взбалмошному и дикому, но именно сейчас разум плохо подчинялся ему, и он сказал наконец:

— Я должен передать королю Роберту письмо. Помогите мне, если в самом деле… — он замолк. Кадан ничего такого не обещал, и теперь Леннар уже корил себя за признание.

— Я помогу, — тихо сказал Кадан, — если вы подарите мне еще один поцелуй, прямо сейчас. И еще один — потом.

— Что вы можете сделать…

— Я поговорю с отцом. Он слушает меня. Но… прежде… — он наклонился вперед и прикрыл глаза.

"Я делаю это ради Ордена", — напомнил себе Леннар и коснулся губ юноши — но уже в следующую секунду утонул в объявших его теплых волнах и забыл обо всем.

ГЛАВА 4

Поцелуй все еще продолжал огнем гореть у Леннара на губах, когда вечером того же дня весь двор собрался в главном зале, чтобы послушать песни бардов.

И хотя Кадан считался пока только лишь учеником, от взгляда Леннара не укрылось то, что большинство обитателей замка предпочитает слушать его, а не пожилого наставника Талиесина с его волынкой.

Кадан пел чисто, без всякого музыкального сопровождения. Он сидел в центре зала, подогнув колени как девушка, и свет свечей, стоявших вокруг него, очерчивал его фигуру густыми тенями, так что все присутствовавшие могли получать удовольствие, разглядывая его — от этой мысли Леннар испытал в районе сердца неприятный укол. Новые страсти являли себя ему. Он хотел, чтобы Кадан пел только для него, и чтобы он один мог смотреть на него в такие часы. Кадан походил сейчас на духа пламени — душа, лишенная тела, обнаженная для всех.

"Моя душа", — проскользнуло у Леннара в голове, хоть он и не понимал смысла этих слов. Кадан никогда не был его. Да и быть не мог.

Кадан, должно быть, не видел людей, окружавших его в зале, утонувшем в темноте. Но взгляд его все время, пока он пел, был направлен Леннару в глаза — как будто он мог разглядеть его в окружающей темноте.

Он пел о героях древности и о королевствах, которые некогда располагались на этой дикой земле, о замках из серого камня и гигантских базальтовых глыбах, вздернутых из земли великанами. И Леннар не успел заметить то мгновенье, когда Кадан затянул балладу, которой не слышал, походу, никто из гостей — о северных землях, о свирепых завоевателях, о кровавых набегах — и о том, как норманнский воин увел за собой шотландскую девушку в плен.

По позвоночнику Леннара пробежала дрожь, как будто грани миров с треском соприкоснулись и встали на место — и тут же ощущение прошло, а песня вызвала злость. Все в ней было не так. А как должно быть — Леннар не мог сказать. Он слушал и слушал, борясь с желанием поправить каждый слог, и, наконец, не выдержал: рывком поднявшись с места, стал пробираться прочь. Он не видел, потому что повернулся к певшему спиной, как полнится разочарованием взгляд синих глаз. Только услышал, как Кадан сбился на одной из строк. И все же он довел песню до конца — и только когда прозвучали последние слова, поднялся на ноги, вежливо откланялся и попросил позволить ему отдохнуть.

Талиесин завел другую балладу, а Кадан выскользнул за двери и стал пробираться по лабиринту коридоров в поисках тамплиера.

Он отыскал Леннара легко — тот стоял на крепостной стене, глядя на север, туда, где свинцовые волны бились о гранит стен.

Бесшумно скользнув по лестнице, Кадан замер около него и помолчал некоторое время, давая Леннару возможность первому начать разговор. Так и не дождавшись, он произнес:

— Вам не понравилось, как я пел? Мне казалось, были довольны все.

— Вы так много думаете о себе? — Леннар развернулся, и Кадан с удивлением обнаружил на его лице злость. Никто и никогда не смотрел так на него. Тут же глаза его наполнила обида, но он и не подумал отступать.

— Мне кажется, я пою достаточно хорошо, чтобы нравиться всем, — сухо сказал он, — а эта баллада была написана специально для вас несколько дней назад. Поэтому я рассчитывал, что именно вы оцените ее.

Леннар поджал губы. Ему стало неловко, но злость не прошла.

— В ней все не так, — отрезал он.

— Потому что вы француз — а не норманн?

Леннар вздрогнул. Он не ожидал, что Кадан заговорит с ним так прямо, но все же ответил:

— Потому что вы — не девушка. И вас никто не похищал.

— Но вы похитили мое сердце. Разве нет?

Леннар молчал. Он не знал, так это или нет. Зато не мог отрицать, что сам шотландец похитил сердце у него.

— Кто вы такой? — прошипел Леннар, толкая его к одному из зубцов и припечатывая руками по обе стороны от лица. Но в глазах Кадана не появилось страха, который он ждал, напротив, их заполнило непонятное Леннару пьянящее безумие. — Вы колдун? Вы очаровали меня?

Лицо Кадана просветлело, и он поднял бровь.