Сексуальная жизнь Катрин М

В основе такого умственного усилия лежат глубоко скрытые личные, интимные мотивы и побуждения, которые поднимаются на поверхность сознания и становятся видимыми лишь по прошествии некоторого времени. В моем случае этот процесс продолжается по сей день. В интервью я не задерживаюсь на деталях и, экономя время, сразу начинаю говорить о зрелости, о прожитом, о понятом и т. п. Но если быть более точной, то я взялась за написание «Сексуальной жизни Катрин М.» вскоре после того, как впервые в жизни оказалась в ситуации, когда мне пришлось задать себе некоторые вопросы, касающиеся собственной сексуальной жизни. Вплоть до этого момента меня надежно защищал непробиваемый панцирь наивной невинности, но однажды, неожиданно обернувшись, я увидела себя, распростертую на кровати, и себя, стоящую рядом с кроватью, и в этом скользящем между двух «меня» взгляде почувствовала свою уязвимость. Поиск удовольствия постепенно изменил направление. Прошлое может очень быстро оказаться задвинутым глубоко в самые потаенные уголки подсознательного, а у меня не было тогда ни способа, ни инструмента для того, чтобы размышлять над произошедшей переменой, и постепенно я стала задумываться о том, что не беспокоило меня раньше: хорошо ли, плохо ли я поступала? Такое положение вещей привело к появлению некоторых признаков настоящего раздвоения личности, я металась между моей былой невинностью и искушением морализаторства (но ведь на пути к святости испытание искушением неизбежно, и лишь его преодоление позволяет двинуться дальше!). До этого в области сексуального я никогда и ни с кого не брала пример, не следовала установленным другими правилам, но теперь неожиданно начала осознавать нависшую надо мной опасность незаметно усвоить чужие модели. Книга явилась способом заявить и утвердить неповторимость и уникальность моей собственной схемы и одновременно помогла сгладить острые углы поначалу казавшихся непримиримыми противоречий, которые я пустила плыть по воле волн небыстрого течения моего текста, неумолимо прокладывающего себе русло и громоздившего собственные берега и перекаты. Эффект получился самый неожиданный и весьма противоречивый: дистанция, существовавшая между книгой и автором, растворилась без следа, и это позволило им сосуществовать в полной гармонии.

Многие современные произведения искусства строятся как сочетания разного рода образов и тем более поражают наше воображение, если речь идет о фотографиях (обычных или цифровых), и особенно если эти фотографии — портреты. Вот пример: автор наложил одни на другие множество фотографических изображений одного и того же человека, сделанных в разные годы его жизни. Зритель отдает себе отчет в том, что произведение состоит из множества разных элементов, но не способен, однако, определенно сказать, где именно проходит граница между различными составными частями. Очевидно, что произведение пластического искусства воспринимается одномоментно и цельно и по этой причине обладает способностью сгущать и конденсировать время. Очевидно также, что гораздо более зависимым от линейного понимания времени видам искусства, в особенности литературе и кинематографу, несравненно тяжелее вырваться из объятий принципа «повествовательности», и происходит это крайне редко. Я все же попыталась. Если бы я предприняла попытку написать эту сексуальную биографию, повинуясь хронологическому принципу, то как автор, вне зависимости от моего желания, очень быстро очутилась бы вытесненной за рамки повествования и была бы вынуждена глядеть со стороны на перспективу, в которой для меня не было бы места, подобно классическому живописцу, который почти всегда самоустраняется из создаваемого им пейзажа или даже иногда витает где-то над ним. Но создающий перспективу не только неизбежно интерпретирует, он к тому же находится в идеальном положении для того, чтобы выносить суждение. Эту власть дает ему отстранение. Принимая во внимание изложенные мной выше глубоко личные обстоятельства, подтолкнувшие меня к написанию этой книги, мне было необходимо избежать подобной опасности. В мою задачу не входило ни судить, ни объяснять, а менее всего — оправдывать. Нет и быть не может никакого «процесса» (во всех смыслах этого слова), так как наличествует только строгое изложение фактов — и ничего более. Автопортреты, сделанные в разные периоды моей жизни смешиваются и накладываются один на другой, создавая единый сложный образ. Время сгущается и конденсируется на одной поверхности all over,и в точности так же, как Поллок [33]писал картину и существовал внутри нее, я писала книгу и была целиком внутри.

Я набросала темы, послужившие основой конструкции книги, — именно так, как вы их видите в названиях глав, — на странице… записной книжки. Пять или шесть слов расположились в четыре линии на одном-единственном чистом листе — самое лапидарное резюме себя самой, какое мне было доступно, издевательски выуженное из запутанных недр неразборчивых записей. Определение этих тем — того единственного общего, что связывает все мои автопортреты разных эпох, — стало моим первым творческим жестом и единственным моментом, когда мне все-таки пришлось отступить и обозреть будущий текст с некоторого отдаления. Затем я принялась за кропотливую работу поиска точных слов. Такие изыскания требуют глубокого и тщательного исследования воспоминаний и чувств — собственная честность и беспристрастность познается в процессе правки текста. Именно поэтому (даже когда работа над книгой продвинулась уже достаточно далеко) я ни на секунду не могла бы вообразить, какими будут последние страницы (описание положений тела, запечатленных на мгновенных фотографиях «Полароида» и фотограммах, и, наконец, развоплощение в смутных образах видеоизображения), хотя ретроспективно они кажутся мне вполне логичными. Эти страницы проясняют важность отношения к своему собственному «я» как к персонажу, находящемуся по ту сторону зеркального стекла, а также, несомненно, давая толчок спиралевидному движению мысли, ведут к пониманию психических и методологических источников книги. Необходимо сказать, что некоторая потаенная, сокровенная хронология, рожденная интроспективной работой мысли, которую в свою очередь повлекла за собой работа собственно над текстом, в моей книге все же присутствует. Я никогда не вела дневников, но у меня хорошая — в особенности зрительная — память.

Обычно я не в состоянии начать писать, прежде чем невообразимое количество заметок, примечаний и наблюдений набирает критическую массу, неизбежно превращающуюся в невыносимый груз, под тяжестью которого я начинаю задыхаться, и тогда работа над текстом становится моим единственным спасением. Работа над «Сексуальной жизнью Катрин М.» не составила исключения — я заполняла страницу за страницей, выгребала все, что возможно, из моих собственных воспоминаний, затем дополняла их и подвергала тщательному анализу, проводя очные ставки с тем, что сохранила память других. Со многими бывшими партнерами я сохранила дружеские отношения, и мне не составило большого труда набрать несколько телефонных номеров, назначить пару встреч в баре или ресторане и расспросить поподробнее. Все находили затею с книгой забавной и интересной и были готовы помочь. Кто-то снабдил меня видеокассетами, которые я с интересом просмотрела, а один знакомый доверил личный дневник. А когда тянуть было более невозможно и пришла пора задаваться конкретными вопросами о том, как именно писать эту книгу, Жак посоветовал воспользоваться теми же приемами, которые служат мне при написании критических статей. Что и было сделано.

Мне иногда говорят, что «уж смелости вам не занимать». Смелости у меня ровно столько, сколько нужно, чтобы выполнить работу, требующую времени, усердия и внутренней честности. Но мне совершенно ясно, что речь идет скорее о «смелости по отношению к окружающим, общественному мнению и т. п.». А вот на это самое мнение мне всегда было глубоко наплевать. Я безумно нуждаюсь в собственном отраженном образе, когда речь идет о поисках удовольствия, однако, как только поиски перемещаются в сферу интеллектуальной деятельности, я слепо иду прямо к цели, и ничто не способно меня остановить. Я глубоко убеждена, что качество выполненной работы в значительной степени делает значимость как самого автора, так и коллажа образов (выдуманных, вымечтанных, спроецированных), создаваемых им самим или другими, весьма относительной. Последняя инстанция — это инстанция самого текста и, уж конечно, не общественности и не мнения. Можно сколь угодно посмеиваться над моим нарциссизмом, но что с того, если он помог мне написать книгу? Можно называть меня (как случалось) «шлюхой», «нимфоманкой» или «безумной девственницей» — все это пройдет и все это неважно, потому что в книге этого нет. Нельзя не согласиться и с утверждением, что, не будучи членом какого-либо синдиката, цеха или любой другой иерархически структурированной социальной группы, гораздо легче распоряжаться как заблагорассудится собственным телом; таким образом, сохраняя финансовую независимость «Арт-Пресс», мы обеспечиваем себе не только свободу выражения, но и личную свободу в более широком понимании этого термина. Однако общественное давление может осуществляться и через другие социальные ткани — матримониальный союз, например. Читателю, конечно, уже понятно, что я и Жак избежали этой опасности. Для того чтобы я смогла написать эту книгу, будучи рядом с Жаком, а он, по ее окончании, смог бы ее прочитать, нам необходимо было выкарабкаться из капкана механистичной рутинности совместной жизни.