Познание французского языка (СИ)

Может, от того я почувствовала, как постепенно начинает неметь мое лицо.…Встала и поняла, что я опьянела окончательно и меня слегка качнуло.

— Нет, никакая я не пьяная! Ну, не пьяная я!

Ого, думаю.… Это что же, я сама и всю эту бутылку вина?

Хорошо еще, что сдержалась и не закурила, а то бы меня… А впрочем, чего там, меня и так слегка покачивало, и словно какая-то волшебная вата укутала… Я, как в пелене тумана какого-то, не реальная и прямо, скажу вам, картина… Да, картина…

Глазами вокруг повела.… Ах, черт, меня что-то мутит… Тьфу ты! Теперь — не спать и главное, не закрывать глаза, а то меня точно стошнит. И как это я так набралась?

Я что же, спиваюсь? Нет…! Ну, я же не горькая пьяница? Ну, какая же я… Ну и что? Я же ее не залпом выпила, а потихонечку, в течение всей этой ночи… — пытаюсь себя оправдать.

Так, стоп! Лечь-то можно, только вот… И опять поплыли невольные воспоминания…

Она, ее француз, река Лимпопо и вода….

Утром. — Д. з…з…з!

Я его разобью! Нет, я его утоплю! — это я так в сердцах на будильник, который неожиданно резанул по ушам и стал таким противным, словно приставучий мужик! Нет, точно ведь, приставучим! Подумала и, еще не открывая глаз, пытаюсь его обезвредить и дать себе хотя бы еще полчаса… А будильник никак не успокаивался и, несмотря на все мои усилия его заткнуть и заставить отключиться, он все верещал и верещал так противно и мерзко….

— Ну, точно ведь, как мужик приставучий! Ну, ты у меня и получишь!

Все! Открываю глаза…

Яркий свет неприятно резанул глаза и заставил меня скорчить нелепую рожицу… Так, морщиться нельзя, нельзя, успокойся и потихонечку, а теперь давай уже открывай глаза….

— Ну, здравствуй! — так, кажется, надо говорить себе каждое утро?

Ну, так, так! И что? Даже на него рассердиться нельзя?

На кого, на кого? Да на этого, твоего противного Валерьяна! Вот, на кого!

Господи! Итак, каждое утро… — подумала про себя, раздирая глаза… И, конечно же, опухшие — после этой, очередной своей бессонной ночи, и такие, наверное, и еще с мешками…

Потом, все — как всегда… Единственное отступление в это утро, от заведенного ритма — то, что я надолго застреваю перед зеркалом. Еще бы! С таким лицом мне появляться на работе нельзя… Ну да!

— Я что же, старею? — и снова зависаю у зеркала перед своим отражением…

Нет! Я хорошая! Я милая, я добрая… Ну и что паутинки в уголках и мешки под глазами, как при месячных… Зато, вот какая я улыбчивая… Скорчила рожицу, выдавила из себя…

На меня уставилось довольно противное отражение, с кислой улыбкой до боли, до самых печенок знакомое…

— Ну и что, ты на меня с таким неприятным видом уставилась? Что?

Господи!.. — подумала… — я что же, схожу с ума? Сижу и разговариваю со своим отражением!

Нет! Никаких больше разговоров! Встала… Стою и чувствую себя словно развалина… И даже хороший макияж не может скрыть моего безобразного настроения…

Все! Не хныкать! Взять себя в руки и…

Давай уже, Жанночка, топай на свою работу ненаглядную… Иди уже! Пора!

Господи! Ну и капуха же я! — глядя на часы. А еще и неряха… — говорю про себя, оглянувшись на смятую и не застеленную постель, на раскрытый диван и фотографии, что так и лежат рассыпанные…

— Я потом уберу все, мамочка! Потом! Я люблю тебя, мамочка… — и снова неприятно и жалко закололо в носу…

Глава первая. Около университетские истории

Абитуриентка

— Так, ну и что там у нас? — спрашивает, как бы себя, Жаннет.

А Жаннет, это «Жанка — Дырка», так девчонки постарше, студентки учили нас называть преподавательницу французского в университете, на кафедре иностранных языков, как очень вульгарное и переделанное из имени — Жанна Д Арк. Но мы все из суеверного, и можно сказать — даже, трепетного страха перед ее именем, все же, боялись ее имя так коверкать и поэтому все мы, в разговорах между собой, звали ее проще — Жанна Дарк или еще проще, просто как — Жанка.

А Жанка, она ведь еще и заведующая кафедрой французского языка, куда мы, девчонки из разных областей и краев, стремились попасть еще с детства.

Вот и я такая же, как и все мы, приехала и сдавала экзамены. Но одни набрали достаточно баллов и были зачислены, а другие, такие как я, стояли сейчас за дверью кафедры и переживали, при этом — одни уже были счастливы и все с радостью, а другие — как я, с волнением и необъяснимой к себе жалостью. …

А потом, меня вызывают, вошла, стою и молчу.

— Ну и что же мы будем с тобой делать дальше? — спрашивала Жаннет, подняв на меня свои колючие серые и безжалостные, но довольно выразительные глаза.

— Не знаю… — мямлю жалостливо.

А Жаннет еще раз все листает и листает мое тонюсенькое дело — абитуриентки Красивой Светланы Алексеевной, такого-то года рождение, уроженки такой-то деревни и области.

— Это сколько же тебе, красивая? — так снова спрашивает, как бы вкладывая в мою фамилию двойной смысл, что мол, ты такая красивая или такая фамилия — Красивая, отрываясь от бумаг и еще раз меня всю, окидывая оценивающим взглядом.

— Восемнадцать…. — все так же безвольно мямлю, с дрожью в голосе. — Восемнадцать было в мае. — А потом, собравшись с духом, добавляю:

— Перед самым поступлением и окончанием школы…. Вот. — Почему-то добавляю это свое провинциальное — «вот».

Дальше она со мной переходит на французский зык, и хоть я не все понимаю, о чем она меня спрашивает, но все равно, неожиданно смело и ясно, да еще с хорошим прононсом в ответ ей:

— Ви! Ви! — Что на французском языке означает — Да, да, мол, согласна.

А что — да? Тоже мне профессор, стоишь и дакаешь!

Раньше надо было свое умение показывать, а теперь-то что? Злюсь на себя, потому что не все улавливаю из ее быстрых и молниеносных вопросов, которыми она меня просто засыпает на прекрасном французском. У меня даже, и я это чувствую, раскраснелось от напряжения и переживаний лицо, и я ей, после ее вопроса о родителях, как выдала, чему научила меня мама, с перепуга видно так все у меня вышло складно…

— Ну, что? — спрашивают меня сразу же несколько таких же, как и я девчонок с неопределенной судьбой, как только я выхожу за дверь. — Что она сказала? Приняла?

— Сказала, что я буду до первой сессии вольнооперде…,— запнулась, смущенно, потому что мы так между собой перед этим шутили и я, неоднократно повторяя, коверкала это слово, как все мы — играясь, потому невольно выпалила, но тут, же поправилась, — вольноопределяющейся…

— А?….— тянут одни разочарованно, а другие, с усмешкой и унижающе гадко, — вольнооперделяющейся….— слышу от них с издевкой.

Я уже хочу поправить их, как тут вспомнила, что она мне напоследок, перед самым выходом из кабинета передала, чтобы я позвала следующую девчонку и я, поднимая смущенное лицо, говорю, почему-то глядя в глаза, одной из взволнованных девчонок:

— Мадмуазель Тенардье! Тенардье, следующая должна зайти….

— Я? — Переспрашивает та, на которую я невольно уставилась, а она среди всех выделялась.

— А ты мадмуазель, Тенардье?…

— Да она, она! Пропустите девки, мадмуазель.… Вот еще что придумала Жанка? Ей, видите ли, мало нас унизить отказом, так она еще и с издевкой нам, мол, мадмуазели мы все для нее, мадмуазели, как будто мы самые настоящие б… Недаром о ней все…

Дверь приоткрывается, и я слышу, как Жаннетт громко:

— Мадмуазель Тенардье! Тенардье, я сказала!

— Я Тенардье, я! — сказала очередная жертва или избранница? И отталкивая нас, исчезает за дверью…

Потом все невероятно…

После меня и Тенардье Жанка никого не приглашает, вместо того сидит там одна, молчит за дверью, а мы все топчемся, не решаясь заглянуть и спросить. И только одна из девчонок, та, что была такая грубая и довольно высокая, которую сразу же все почему-то прозвали Малышкой, взялась за ручку двери, оттесняя нас в сторону, да громко так, никого не стесняясь.