Грустное кино

– Будь оно все проклято, – выл тогда Лес Харрисон, – так ты всю свою карьеру загубишь! И уйма славных парней вместе с тобой в сточную канаву уйдет! – Затем он запинающимся голосом, чуть ли не благочестиво, добавил: – Парней, которые рассчитывали на эту картину, чтобы попасть в общее распределение… семейных парней… с детишками… младенцами…

Тон Леса, естественно, изменился, когда нажим публики переместил фильм из «Литтл Карнеги» в большую сеть кинотеатров «Лоев», ломая всю предрасположенность.

Однако в последний раз это было совсем круто: мужские гениталии. Да, нечто вялое, более-менее допустимое, и все-таки оно было там, на серебряном экране, можно сказать, реальней, чем в жизни.

Этого уже было слишком много даже для тех, кто восторженно приветствовал Б. по мере прохождения им предыдущих вех истории кинематографа. «Н-да, – бухтели они, – на сей раз он слишком уж далеко зашел!»

Но Борис, разумеется, видел дальше всех. Никакой эрекции и никакого проникновения – как объяснить эту небольшую оплошность музе созидательного любовного романа?

С этой точки зрения порнофильмы, которые они только что посмотрели, пусть и невольно, но все же имели больше связи с кардинальными эстетическими вопросами и проблемами, представленными кинематографом дня сегодняшнего, чем фильмы от главных кинопроизводителей, включая самого Бориса. Он сознавал, что свобода выражения и развития в кинематографе всегда плелась в хвосте свободы выражения и развития в литературе, пока, уже в самое последнее время, не стала тащиться в хвосте того же самого еще и в театре. Эротизм самой что ни на есть эстетичной и креативно-эффективной природы изобиловал во всех формах современной прозы – так почему же он не был достигнут или хотя бы серьезно испробован в кино? Не было ли в самой природе эротизма чего-то чуждого кинематографу? Чего-то слишком личного, чтобы поделиться этим с аудиторией? Возможно, единственный подход здесь мог быть сделан с противоположной стороны.

– Послушай, Сид, – спрашивал теперь Борис, – эти фильмы, которые мы только что посмотрели… ты не думаешь, что их можно улучшить?

– Чего? Улучшить?Ты что, шутишь? – Недосказанность, похоже, вечно отталкивала Сида. – Черт, да я лучшую пизду в туристском лагере для пожилых граждан видел! Проклятье, я почти всю дорогу даже толком не понимал, что я смотрю – порнофильм или выставку собак! Ха, жопой клянусь, их можно улучшить! Для начала хоть мало-мальски приличную пизду раздобыть!

– Ну да, а что еще?

– Чего? В каком смысле «что еще»? В смысле – все остальное?

– Как раз об этом я и говорю, – сказал Борис, – обо всем этом в целом. Не только о том, как выглядит девушка – это только один аспект… а кроме того, та рыженькая была совсем даже ничего, она могла бы выйти очень эффектно. Но ее растратили попусту, просто растратили.

Сид больше не мог этого выносить – он швырнул сигарету за ограду балкона и треснул кулаком по ладони, словно признавая этим горестным жестом свое полное поражение.

– Блин, Б., едрена вошь! – процедил он сквозь сжатые зубы. – Вот ты сидишь тут, пока все в мире на тебя работает, и заботишься о том, как бы сделать так, чтобы какая-то вонючая блядь в вонючем порнофильме лучше смотрелась! Да ты что, блин, совсем с ума спятил?!

Таким вот нетерпеливым и разочарованным Сид стал с Борисом. За прошедшие два года он подкатывал к нему с колоссальным числом прибыльных, пусть даже и не совсем оригинальных, сценариев и идей – идей, которые казались уникально подходящими к его гению и престижу мастера… а он только отмахивался. В частности, одним из так называемых «главных проектов» Сида был монументальный «художественно-документальный фильм» под названием «Всемирные проститутки». Этот двадцатичетырехчасовой фильм в десяти сериях предполагалось снять во всех столицах и метрополисах обоих полушарий.

– Если иметь в виду вечно любезную тебе привлекательность для публики, – заявлял тогда Сид, – то у этого ребенка есть все! Секс, путешествия, человеческий интерес! Черт, да мы дадим публике столько злоебучего человеческого интереса, что он у нее из жопы полезет!

Он также заявлял, что тщательнейшим образом изучил проект. «При существенных личных расходах», – всегда добавлял Сид, мостя дорогу к солидному возмещению из первого же аванса, который попадет им в руки. Как ему представлялось, десять серий фильма потребовали бы на съемку порядка двух лет.

– А теперь врубись, – сказал однажды Сид, мрачным взором оглядывая комнату, будто собирался разгласить дату начала Третьей мировой войны. – К тому времени как мы доберемся до выпуска фильма на экран, все сцены с проститутками изменятся – новые шлюхи, новые цены, всякая такая ерундень, – и мы сможем начать все заново! Как с той старой картиной «Причуды»! «Всемирные проститутки – 1968»! «Всемирные проститутки – 1969»! Это же, блин, в заебательский институтпревратится!

Какое-то время эта идея, казалось, и в самом деле интересовала Б., но когда отчаянный, перенапряженный Сид («Я взял его, я взял его, я взял Царя Б.!» – заявил он тогда киностудии с колоссальным восторгом и, как после выяснилось, с типичным преувеличением) наконец-таки откровенно на него нажал, Борис отказался.

– Не думаю, что меня очень интересуют проститутки, – почти с грустью признал он. – Не думаю, что я их понимаю.

– Тогда мы возьмемся за пафос, – настойчиво умолял Сид. – Черт, да мы дадим публике столько злоебучего пафоса, что он у нее из жопы полезет!

Но Б. покачал головой.

– Есть у меня догадка, что все проститутки похожи, – произнес он с улыбочкой, которая словно бы предназначалась специально для Сида и мигом вогнала его в глубокую депрессию. Впрочем, Сид был бы ничем, не будь он капитальным жизнелюбом, а потому он быстро выпрыгнул из депрессии, да еще с добавочными «классными штучками».

Но все эти штучки были пока что не для Б. – он искал чего-то другого, чего-то большего – амбициозного, если так больше подходит. И сегодня вечером ему показалось: он это что-тонашел.

– Знаешь, чем я хотел бы заняться? – сказал Борис с заученной неспешностью, когда они с Сидом сидели, развалившись, на омытой луной, исхлестанной волнами террасе громадной гасиенды Крошки Мари, а мимо сквозь свет от свечей и аромат сосен и гардений проплывали или проскакивали девушки, в мини и макси, в леопардовых леопардах, в бикини и шортах. Все они играли в прятки и все хотели, чтобы их нашли или хотя бы заметили – пусть даже всего на одну секундочку. – Я хотел бы сделать один из тех, – Б. кивнул в сторону просмотрового зала. – Один из тех порнофильмов. Сид какое-то время тупо на него поглазел, затем взглянул на погасший косяк у себя между пальцев.

– Эта трава круче, чем я думал, – хмыкнул он, отбрасывая косяк. – Значит, один из тех сделать хочешь?

Борис кивнул.

– Так, значит, очень хорошо, – сказал Сид с какой-то нездоровой иронией. – Лучший режиссер в мире хочет снять порнофильм. Это классно. Да, очень забавно. Я хочу сказать, это по-настоящему весело, правда? Ха-ха-ха… – Ему пришлось преобразовать свой натужный смех в звук болезненной отрыжки.

Борис просто смотрел вперед – в бесконечную звездную ночь и темные воды Тихого океана. Лицо его ничего не выражало, а мысли были где-то далеко.

– Я сегодня с Джоем Шварцманом столкнулся, – уже с какой-то холодной ненавистью продолжил Сид, – так он рассказал мне, как ты то дельце с «Метро» просрал. – Дельце, следовало отметить, которое сам же Сид и предложил и в котором принимал деятельное участие.

Откуда-то из дальней комнаты донесся невероятный жалобный вой экстраординарной солистки «Пластик Оно Бэнд». Борис ничего не сказал, даже вроде бы и не услышал, но по-доброму кивнул этому звуку.

– Ладно, – сказал Сид, приободренный наркотиком до самовыражения. – Ладно, договорились, ты святой! Ты охуительно, заебательски, безумно святой!Ты отвергаешь картину за десять миллионов долларов – «Дантов Ад», а ведь это черт знает какой сценарий, знаешь ты это, ведь правда же знаешь? Итак, ты ее отвергаешь, а на следующий день говоришь о том, чтобы снять порнофильм! Это, скажу тебе, очень забавно, очень находчиво. Еще одна глава в легенде… в «Легенде о Царе Б.», да? Как тебе такое название?