Ревность

После этого сна я вспомнила сцену, на этот раз из жизни, относившуюся к моему отрочеству. Долгие годы у моей матери был друг, проводивший у нас много времени в отсутствие отца — иногда по нескольку дней. Мы с братом так с ним сблизились, что называли его папашей. И хотя нас никто не предупреждал, мы никогда не упоминали о нем в присутствии отца, и это доказывает: еще до того, как мы могли понять суть их отношений с матерью, мы догадывались, что они греховны и запретны, а потому их нужно скрывать. Но уже в том возрасте, когда секс стал более понятным, я случайно застала папашу и мою мать, обнимавшихся украдкой в дверях квартиры. Я шла по коридору, ведущему в комнаты, и увидела их в другом его конце в дверном проеме. Мать стояла спиной ко мне, но когда я закрываю глаза, чтобы представить себе эту сцену, передо мной возникает ее размягченное лицо и тот особый взгляд, который появляется от чувства спокойной уверенности и сознания, что ты любим. Я была потрясена, но уже не могу сказать, чем именно: сомневаюсь, что я подумала о предательстве по отношению к отцу, как можно было бы истолковать этот поцелуй, поскольку давно было условлено, что у каждого из них «своя отдельная жизнь». Я слышала разговоры, да и сама знала, что у отца есть эта жизнь, то есть любовницы; мне скорее кажется, что я просто почувствовала страх перед открытием сексуальности, какой возникает при половом созревании — отражение крайней целомудренности, желания защититься, пока подросток сам еще не оказался в зависимости от открывшихся ему сексуальных ощущений и испытывает особые чувства, обнаружив, что родители, несмотря на их пресловутую мудрость и авторитет, тоже им подвержены. Если бы вместо того, чтобы излагать все это в книге, я решила бы показать этот сюжет в театре, то одни и те же декорации подошли бы сразу для двух сцен — сцены сна и сцены воспоминаний. Все это остается в нашей психике наряду с образами, позволяющими различать лица, предметы, пейзажи и подсознательно выстраивать аналогии с другими, похожими на них, но более абстрактными структурами: пространствами, которые мы «узнаем» вне зависимости от внешнего оформления, будь то обои в квартире родителей или светло-кремовые стены в кабинете психоаналитика. Иначе говоря, если мы ежедневно приспосабливаем пространство к нашим нуждам, управляем им, подчиняя собственной воле, то это потому, что все мы — немного Журдены ^[30]от архитектуры, но существуют и не поддающиеся нам участки пространства, они живут внутри нас и как бы замыкают нас изнутри. Я была приговорена к пространству узкого коридора, откуда невольно наблюдала за этой парой — в обрамлении двери.

М. посоветовал мне прочесть роман Маргерит Дюрас «Пробуждение Лол В. Штайн».

Он впервые порекомендовал мне книгу! Я всегда собиралась прочесть Дюрас, может быть потому, что ее книги так же загадочны, как сны, они требуют от читателя погружения в глубины собственной личности в поисках недостающих кусочков головоломки, а еще и потому, что я предпочитаю, чтобы литература воздействовала на меня не слишком явно и активно. Жак прокомментировал «Пробуждение Лол В. Штайн» таким образом: это роман, который всегда вызывал «большой интерес у психоаналитиков». Я погрузилась в него; на этот раз, как говорится, магия подействовала.

Разумеется, мы не ожидаем, чтобы разные виды искусства доставляли нам одинаковое удовлетворение; сама же я именно благодаря чтению наслаждаюсь открытием пейзажей и исследованием различных миров, а посредством произведений изобразительного искусства скорее постигаю образы. Естественно, что всем нам хочется отождествлять себя со скульптурами или картинами, нашими застывшими, но вечными альтер эго, тогда как, напротив, книги — недолговечные и наделенные внутренней мобильностью, вызволяют нас из собственной оболочки, заставляя путешествовать. Пейзажи Пуссена великолепны, но меня в них трогает, прежде всего, расположение тел и свежесть лиц; я никогда особенно не любила Каспара Давида Фридриха ^[31]; если мне очень нравится американская абстрактная живопись крупного формата, то только потому, что она по-своему обращается к телу. Я бы мечтала иметь внешность и одеяние как у юношей с портретов маньеристов, но кем я могла бы представить себя, читая «Моби Дика»? Ахавом? Рассказчиком? Ни тем ни другим! Я отправляюсь в море, не слишком заботясь о них. А может быть, только чистосердечный рассказчик Пруста способен взволновать нас? Верно ведь, что Сван вызывает скорее интерес, чем симпатию? Тогда по мере того, как роман постепенно раскрывает свою топографию, мы погружаемся в него, как в лабиринт. Даже неприязнь, которую я испытываю к хватающим за душу персонажам Бернаноса, скорее, вызвана пропитывающей их приземляющей и затхлой атмосферой, чем их повадками святых или грешников.

Кроме того, мы «входим» в книгу, которая является трехмерным предметом, для того чтобы, едва начинав перелистывать страницы, найти в ней четвертое измерение — время. Какое удовольствие — держать в левой руке ее большую часть, гуще насыщенную информацией, потому что в ней сконцентрированы все напечатанные буквы, а также погруженное в темноту уже пройденное пространство, являющее собой прошлое, к которому возвращаешься. Мне всегда не терпится еще раз физически прочувствовать плотность сбывшегося времени, времени рассказа, к которому добавляется время, отданное его чтению и являющееся частью времени моей жизни: тем, что отведено на вбирание в себя мира романа, который иногда искажает то, что меня окружает, и скоро заставит меня сожалеть о поспешном завершении чтения, поскольку будет безумно больно расставаться с этим миром. Я никогда не читаю без перерыва одну книгу за другой: я оставляю несколько дней на вживание в новое место, подобно тому как, выйдя из кино, какое-то время идешь молча; я совершаю переход границы, и это требует соблюдения карантина.

Я сразу увидела улицы города, куда возвращается Лол В. Штайн, чтобы бродить там, подстраивая свои шаги к шагам какой-то парочки: я соотнесла их с местом жительства автора, изображенным на обложке книги карманного формата, которую я купила, — деревянный настил на пляже в Трувиле. Эти улицы будят воспоминания о приморских городах, пустующих в межсезонье, я лично обязательно представляю их себе на Атлантическом побережье, но в Бретани, в Кибероне. Образы, которые я черпаю в своей памяти, остались от каникул, проведенных там в детстве. Поскольку родители снимали жилье на три месяца, эти каникулы были длинными, и, начиная с середины сентября, по дороге на пляж мы проходили через широкие, уже почти опустевшие улицы с огромными виллами; к обеим их сторонам примыкали сады, стены которых были увенчаны каменными решетками. Конечно же, я мечтала о жизни, которая в один прекрасный день позволит мне войти в эти виллы.

Я проживала сцены, где Лол В. Штайн прячется в поле ржи и выслеживает пару, которую видела в окне гостиницы: с моей стороны это был чистый плагиат. Почти наверняка моделью тому послужила известная картина Эндрю Уайета ^[32]«Мир Кристины» — молодая женщина лежит в траве, издали наблюдая за домом на возвышении — правда, я никогда особенно не ценила творчество этого художника. Наше подсознание не всегда считается с нашими вкусами. Но пейзаж следовало дополнить деревьями, поскольку гостиница, где встречалась парочка, называлась «Лесная», а также перенести действие на ночное время, но такие детали заимствовались из источников побанальнее. Мне кажется, что у меня произошло наложение рекламных изображений роскошных отелей среди высоченных деревьев на иллюстрации к детским сказкам, где в лесной чаще светятся ослепительные огни замка.

В моем сознании все перемешалось, и эти две декорации обрели лапидарность, свойственную стилю Маргерит Дюрас. А оценив усилия, предпринятые писательницей, чтобы точно разместить своих персонажей в пространстве: не только одних по отношению к другим, но и внутри этих декораций — по отношению к таким деталям, как, например, дверь в комнату, стеклянная дверь на террасу, бар, украшенный зеленью, парковка машин — я пришла к заключению, что эти произвольно размещенные среди архитектурных набросков и макетов фигуры хотя и выглядят застывшими, но на самом деле подвижны; я очень люблю такой вид изображения, он как бы фиксирует пространство между фигурами и скрепляет их между собой в этом пространстве. Их незавершенные жесты создают впечатление, будто само пространство замерло в их руках; между ними существует некая взаимная соотнесенность. Или соотнесенность с миром, как у доверчивого и незащищенного ребенка, неспособного ни отстраниться от направленного на него удара, ни оторвать глаз от завораживающего его зрелища; он сохраняет неведение новорожденного по отношению к своему короткому прошлому, еще не зная, что его тело наделено самостоятельностью; и забывчивость героини Маргерит Дюрас, ее немногословность и пассивность — как знаки подобного соотнесения. В мире, где все принудительно, единственный выход — стать таким же твердым, как то, что хочет нас раздавить, — попросту говоря, окаменеть.