Вкус любви

Из манежа раздаются пронзительные крики малыша.

— Прошу тебя, не плачь. Смотри, ты напугала ребенка.

— Как раз о нем я и думаю. О нем и обо мне. Я прошу лишь об одном: чтобы мне не было стыдно быть твоей женой.

Месье, вынужденный молчать, не знает, куда смотреть. Эстель тихо произносит:

— Это очень просто. Взгляни мне в глаза. Я не хочу краснеть из-за того, что ношу твою фамилию, и не хочу, чтобы однажды Шарль задался вопросом: что за женщины названивают нам домой? И когда ты лжешь мне, а незнакомка бросает трубку, узнав, что ты женат, мне становится стыдно. За тебя и за меня, и ко всему прочему, мне это причиняет боль. Мне стыдно и больно любить тебя. Поэтому не делай так больше. Если ты любишь меня, если любил, скажи правду. Скажи, что ты спишь с другой женщиной, и это она тебе звонила. Иначе я сойду с ума.

Месье поднимает на нее свои серые глаза, и на мокром от слез лице этой женщины, знакомом ему до боли, он видит ожидание, полное отчаяния. В ее черных глазах маячит пропасть, в которую Эстель вот-вот упадет, если он когда-нибудь скажет ей то, о чем она просит. То, что, как ей кажется, она хочет услышать. Она икает, как маленькая девочка, ее грудь судорожно вздымается, а в нескольких метрах от них надрывается их ребенок, напуганный ссорой. И Месье понимает, какой хаос он посеет, если скажет эти слова. Сколько горя причинит Эстель, которую он так страстно любит, которой так восхищается по многим причинам. И, поскольку он не чувствует в себе силы и смелости подвергнуть их жизнь подобному риску, он медленно говорит ей, не сводя с нее глаз:

— В больнице есть одна женщина — пациентка, которая пришла ко мне на прием в марте по поводу искривления носовой перегородки. Я ее прооперировал, и она еще несколько раз приходила на послеоперационный осмотр. Я занимался ею большую часть времени. Мы неплохо ладили, и я дал ей свой домашний номер на случай, если у нее снова появятся боли. Она влюбилась в меня, о чем сообщила мне во время последней консультации. Я резко оборвал наше общение и перестал ее принимать.

Эстель с серьезным видом слушает историю, которую рассказывает ее муж, и осознает, что никогда не узнает, правда это или выдумка от начала до конца. Слезы высыхают на ее щеках, стягивая лицо, словно маской. Шарль перестал плакать, и теперь из манежа доносится его беспокойное лопотание.

— Я ничего тебе об этом не сказал, потому что случай несерьезный. У пациентки обычный невроз. Теперь, когда у нее есть мой домашний номер, я не знаю, что можно сделать, кроме как сменить его. Завтра позвоню из больницы и припугну ее. Милая…

Он касается рукой ее щеки. Словно укушенная осой, Эстель выгибается и отступает к спинке дивана.

— Ты спал с ней?

— Нет, — не моргнув глазом, отвечает Месье.

Ей почти стыдно за то, что тяжесть, давившая грудь, постепенно уходит. Может, он с ней и не спал, и что с того? Что это меняет, если поразмыслить? Разве он не будет думать о том, и, Боже мой, именно это ее убивает — он тысячу раз изменяет ей в мыслях… Теперь чувство облегчения кажется ей таким хрупким и неразумным, что она не решается смотреть на своего мужа из страха потерять последнюю волю к сопротивлению в этих глазах, обожаемых ею. Эстель знает: он настолько умен, что даже если продолжает врать, она не поймет этого по его лицу.

— Почему я должна тебе верить? — наконец спрашивает она.

— Ты должна мне верить. У меня нет никаких доказательств, но ты должна мне верить. Господи, этой женщине пятьдесят лет!

И Эстель действительно смутно припоминает хрипловатый голос звонившей — курильщицы или старухи. Но как отличить правду от лжи? Как узнать, не предвидел ли он этого, будучи искусным ловеласом? Месье любит женщин, это бесспорный факт, и для такого молодого мужчины дама пятидесяти лет является пикантным трофеем.

Когда он наклоняется к ней, чтобы обнять, измученная Эстель вскакивает с дивана.

— Оставь меня. Если ты сейчас до меня дотронешься, мне кажется, я закричу.

— Пожалуйста, верь мне, — говорит он, пытаясь обнять ее.

— Оставь меня!

— Я не позволю этой старой шлюхе портить нам жизнь! Я натравлю на нее полицию! — бросает Месье с яростью, которой она в нем еще не видела.

— Полицию? А на каком основании? Все это твоя вина. Ты дал ей свой телефон. Здесь не поможет ни судья, ни полицейский, — устало отвечает Эстель.

Она идет за Шарлем, прижимает его к груди и закрывает глаза от нахлынувшей волны любви, ощущая среди ароматов Mustek [25], исходящих от детской головки, запах своего мужа.

— Пойду уложу малыша, — произносит она бесцветным голосом. — Если ты голоден, в холодильнике должна остаться вчерашняя паста. Просто разогрей.

— Эстель, останься со мной, — потерянно просит он. — Поговори со мной.

— Мне нужно побыть одной, — также потерянно отвечает она.

И с младенцем на руках, грустно напевая в маленькие ушки ничего не понимающего ребенка, она с трудом покидает комнату, словно ее пригвоздили к месту. Она мечтает об одном: лишь бы не слышать голоса Месье, тихо зовущего ее: «Эстель, Эстель, Эстель». Она входит в их спальню, словно идет на бойню.

Несколько часов спустя, когда уже совсем стемнело. Месье находит ее в кровати, которая еще не разобрана, с сухими глазами, недвижимым взглядом, она лежит так давно. Их малыш мирно сопит в своей кроватке, как медвежонок. Прежде чем она успевает что-либо сказать или сделать, он прижимается к ней своим длинным телом и крепко обнимает, лишая желания сопротивляться. Затопленная этой волной внезапной нежности, она чувствует, как к горлу подступают слезы.

— Я так люблю тебя, — рыдает ей в шею Месье. — Поверь мне, милая, безумно люблю тебя. Я не хотел причинить тебе боль.

И эти слова мужа вперемешку со всхлипываниями и слезами действуют на Эстель сильнее, чем образ другой женщины в его объятиях. Она осознает, что он невольно во всем признался, и, повернувшись к нему в слезах (Господи, как же это больно), изо всех сил обнимает его, вырвав из себя последнее требование:

— Не давай больше наш номер своим пациенткам, я думала, что сойду с ума.

— Клянусь тебе, моя принцесса, — отвечает он, и они долгое время лежат так, покрывая друг друга поцелуями, понимая: только что пришли к молчаливому соглашению.

Призрак другой женщины по-прежнему витает в их спальне, и Месье, чувствующий это сильнее Эстель, шепчет:

— Скажи мне, как сделать тебя счастливой. Я не могу видеть, что ты грустишь по моей вине.

Она закрывает глаза, обхватывает ногами его спину, возвышающуюся над ней, вытирает ресницы о дорогую ткань его костюма, от которого исходит лишь его успокаивающий запах.

— Я хочу заняться с тобой любовью.

Единственно верное решение, подсказанное ей потрясающим инстинктом жизни, который бьется в ней как второе сердце, — принять в себя этого мужчину целиком, чтобы он принадлежал только ей, ведь оба их тела неподвластны обидам. И Месье, всегда испытывающий желание, когда видит свою жену или прикасается к ней, тут же становится очень твердым.

В ту пору он, возможно, еще не был неутомимым исследователем, которого я знаю, постоянно изобретающим все новые извращения, раздвигающим все дальше границы дозволенного. Во всяком случае, этим вечером он просто хочет доставить ей удовольствие самым простым и благородным способом, без экзотических изысков и цветистых слов. Он чувствует под своими пальцами твердые соски, сами собой освободившиеся из бюстгальтера, и это, возможно, единственное место на теле Эстель, напоминающее о нанесенной обиде, — все остальное под его руками не внушает опасения причинить ей боль. Она сохранила после беременности крепкое тело с красивыми формами, взывающее к всевозможным ласкам и любым позам. Эстель может все вынести, все принять, она в состоянии справиться со всеми атаками; ее нежная как шелк кожа не боится ничего.

Он никогда не видел в ней мать собственных детей, в его глазах она навсегда осталась той девушкой с юга, которая сводила его с ума, вызывая желание. Даже если он наблюдал, как в течение девяти месяцев раздается и тяжелеет ее тело, как она бродит по квартире в пижаме, как ее тошнит и она рвет в окно машины. Он был с ней рядом, когда она раскрылась надвое с лицом, искаженным болью и напряжением, издавая пронзительные крики, разрывающие сердце.