Долгий сон

— Мы полагаем, что осознание будет еще более полным после наказания.

— Да.

— Все виды наказания, которые вам определены в результате тайного голосования господ присяжных, предполагают полное и безусловное обнажение всего тела. Вы будете обжаловать это решение?

— Нет. Я должна быть наказана голой.

— Будьте добры снять платье.

Наталья быстро выполнила распоряжение, оставшись в скромном лифчике и тонких трусиках.

— Вы будете просить о наказании один на один?

— Нет. Я заслужила публичное наказание.

— Снимите лифчик и предъявите членам комиссии груди.

Щелкнув замочком и аккуратно убрав в сторонку лифчик, девушка по очереди подошла к каждому из шести присяжных и позволила потрогать красивые полушария грудей с крупными сосками.

— Ни у кого нет отводов или возражений по наказанию грудей и сосков обвиняемой?

— Нет. Груди выглядят крепкими и, на мой взгляд, вполне способны перенести назначенное наказание, — ответил Боис Сергеевич.

— Красивые груди, — смутился сосед Володька. Еще бы, его первый раз позвали вот так вот, в полной мере судить и наказывать Наташку, до этого он только пару раз мельком видел ее при порке на лавке в сарае, и когда она полола сорняки голышом.

— Хорошие, развитые груди, однако соски показывают возбуждение обвиняемой, — покачал бородой Дмитрий Николаевич.

— Вы правы. Наказание грудей будет увеличено на десять процентов по всем пунктам. Еще какие-либо замечания у членов суда есть? Если нет, прошу обвиняемую обнажиться полностью.

Наташа без промедления спустила трусики, мельком поймав одобрительный взгляд дяди Сережи. На этот раз члены комиссии столь же внимательно и придирчиво ощупывали, мяли ее зад и промежность. Краснея и потея, первый раз запустил пальцы между ног и сосед Володька, поразившись, какими податливо-горячими были ее половые губки. На бритом лобке Натальи коротко топорщилась едва отросшая щетинка, но в вину это ей не поставили, поскольку отчим справедливо предупредил комиссию — девушка не выбрила лобок по его распоряжению. (О том, что распоряжение было «в целях более качественной чистки обуви», он решил умолчать).

Перед началом наказания ей предстояло проделать эту процедуру: кто-то из комиссии, по жребию, удалит оставшиеся волоски сухой и тупой бритвой. Внимательно были проверены не только бедра, ягодицы и промежность — опытные челны комиссии осмотрели также запястья и лодыжки Натальи — потому что это был весьма важный вопрос фиксации тела наказанной.

Там же, посреди общей комнаты, ей пришлось дважды, в быстром и затем в замедленном темпе, провести ту самую серию упражнений по гимнастике, которую она пропустила на тренировке. Вышколенное, тренированное и закаленное наказаниями тело девушки с такой грацией извивалось и изгибалось на полу, что дрогнуло даже закаленное сердце Бориса Сергеевича — и когда Наталья в очередной раз, в замедленном темпе, перешла из стойки на руках в шпагат, а затем буквально вывернулась наружу, высоко и открыто вскинув волнительно обнаженные бедра, он ворчливо снял обвинение «по пункту два…»

Перед тем, как отвести обвиняемую, точнее уже приговоренную, в зал для наказаний, комиссия продолжила легкий ужин, совмещенный со жребием — кому готовить девушку к исполнению приговора. Как и следовало ожидать по закону подлости, это оказался вовсе не дядя Сережа, одно присутствие которого так заметно волновало Наташу. Жребий подготовить ее лобок к порке, то есть попросту побрить начисто, выпал, как она и боялась, соседу Володьке. Тот едва дождался, пока Наталья выйдет из душа и сухо вытрется. После этого она легла на спину, широко раскинув ноги и приподняв навстречу лоно. К счастью, поза девушки не позволяла видеть ее прикушенные губы — настолько неумело орудовал Володька действительно тупой бритвой. К концу бритья промежность девушки была красной от сильного раздражения, и с общего разрешения Ксения Львовна побрызгала на влагалище спреем. Наталья выгнулась еще сильнее и глухо застонала — боль от спрея была длинно-огненной и сухой.

И вот, наконец, все проходят в хорошо знакомую Наталье и почти всем присутствующим комнату наказаний. Кто-то усаживается, кто-то стоит у стенки, а девушка занимает место посреди гостей, стоя на коленях и закинув руки за голову. Это вычитанная то ли отчимом, то ли Борисом Сергеевичем в книжках «Поза послушания и ожидания приговора».

— Обвиняемая, напоминаю, что вы признаны виновной по трем пунктам. Согласованное мнение комиссии, за вычетом самого легкого и самого сурового наказания, выглядит следующим образом:

По первому пункту — сто ударов мокрыми ремнями, распятой на косом кресте, двумя исполнителями одновременно. Исполнители — Борис Сергеевич и Дмитрий Николевич, согласно выпавшего жребия.

По второму пункту — наказание розгами в виде повторяющегося движения ползком «сквозь строй» господ заседателей — общим числом в 40 ударов каждым исполнителем.

По третьему пункту — наказание легкой многохвостой плетью грудей в 20 ударов и промежности в 30 ударов, жребий выпал Ксении Львовне.

И последнее: недельный жребий владения вами выпал… — Ксения Львовна сделала театральную паузу, развернула бумажку и с откровенным вздохом сожаления огласила: Сергею Ипатьевичу.

…Пока ее руки привязывали к кресту и готовили к порке ремни, дядя Сережа под видом укладки рассыпавшихся волос шепнул на ухо:

— Мы выиграли дело, зайка. Вся неделя — наша!

2005 г.

Ягода-Маринка

Маринка пошуровала кочергой в печке, подумала и подкинула туда еще парочку полешков. Баня — это тебе не ванная: как деда говорит, тут пар стенки до скрипа распирать должен… Как они с дедом парятся, это не всякий умеет! Спасибо, научил всяким-разным плескалкам и поддавалкам — вон и квас в кружке, вон и пиво старое, вон и черемуховый запарник, а вон… Ой, надо краюшку ржаную на железке печной заменить — старая высохла, а свежая дух даст. От одного запаха взлета-а-а-аешь и над полком виси-и-и-ишь…

Выскочила в предбанник, убрала на спину еще не расплетенную косу и накинула на плечи коротюсенький халатик (давно из него выросла, вот он и перекочевал из дома в баню, не поймешь, то ли полотенце, то ли одежка…). Застегиваться и не пыталась — сочные груди едва прикрылись, когда спереди пальцами ткань прихватила и шмыгнула в тихих сумерках через двор к дому. Сверкнула в дверях тугим и голым, когда край «халатика» зацепился за что-то, и вскоре появилась обратно, прижимая к груди все, что забыла сразу — краюшку ржаного, пару толстых свечей в старой стеклянной баночке, фигуристую «фунфырку» шампуня и толстое махровое полотенце.

— Ягода мали-ина… — мурчала сама под нос, вприпрыжку двигаясь к бане.

За кустом смородины, у задней стены бани, почудилась неясная тень. Что-то вроде светлое, или просто луна на секундочку плеснулась между тучек… Присматриваться было лень, скрипнула дверью предбанника и снова окунулась в ароматы скобленого дерева, нагретой душистой воды и развешанных по всем углам трав.

Затеплила свечку — провод от лампочки отгорел, а возиться с розетками она не умела — потом вторую, пристроила повыше, чтоб не попало брызгами воды, потом уложила наконец краюшку ржаного, засопела от удовольствия… На секунду замерев, прислушалась — то ли скрип, то ли шорох у задней стенки. Ладно, фигня… Верный не лает, значит все тихо. С наслаждением потянулась, провела ладонями по бедрам, огладила груди, потом потискала их ладонями, отчего-то прикусывая губы и зажмурившись… А потом утонула в клубах пара, под хлест веника и собственные, тихие и восторженные взвизги. Выскочила из парилки в мыльную, бухнула сверху ушатик холодной воды, повизжала еще раз, потом на закуску еще разок и наклонилась, отжимая русалочью волну волос. Когда наклонилась, чуть не ткнулась носом в маленькое темное окошечко, врубленное посередке над вторым венцом сруба. Глаза в глаза: ее, распахнутые от удивления, и с той стороны — тоже глаза, вытаращенные от восторга…