Нея

— Морис! Сюзанна просила передать, чтобы обождал в гостиной. Самое большее через четверть часа она будет готова.

А как насчет отца? Интересно, он тоже трогает раздутые и треугольные груди мамы? Или он живет один в своей комнате, потому что она не разрешает ему больше делать такое? Наверное, его это обижает. Возможно, он не любит женщин. Я знаю, существуют гомосексуалисты, которые не воспринимают женщин, они любят других мужчин и смотреть на них голых. Но у гомосексуалистов довольно высокие голоса, их манера поведения похожа на женскую. Отец не такой. Во всяком случае, иногда я слышу, как он шутит по поводу гомосексуалистов и их дам сердца, а это значит, что он таковым не является. Правда, мама и папа уже старые. Их не заботит секс и все такое. Это как если бы поздно ложиться спать: они не представляют, как счастливы бы они были, если бы могли вовсе не спать, как только им этого захочется, или же видеть друг друга голыми, если они не хотят при этом обидеть кого-то. Однако, возможно, и я, та, которая каждый раз хочет ложиться спать в полночь, постепенно привыкну к этому, и, может быть, со временем созерцание милого треугольника поросли не будет вызывать во мне никаких ассоциаций.

Тетя Алина пришла к ланчу и теперь выражает свое беспокойство:

— Нея действительно плохо выглядит. Я считаю, что она слишком много работает…

— Чего ты так волнуешься? — раздраженно перебивает мама. — Ребенок в добром здравии. Если бы только она часами не читала в постели каждую ночь…

— Это несправедливо, мама, прошлой ночью я выключила свет в одиннадцать…

— Нея кажется мне белой, как лилия, с розоватым оттенком, — говорит Морис, чтобы разрядить обстановку.

Я смотрю на него и краснею. Совсем скоро он, несомненно, будет трогать грудь Сюзанны.

— А почему мне не иметь молочную шею и зубы, похожие на нитку жемчуга, — сердито и резко бросаю я, чувствуя беспокойство и досаду.

Не знаю почему, но иногда Морис меня раздражает.

— Во всяком случае, мне не нравится такая непонятная осенняя погода.

— Она, конечно же, плохо на тебя действует, — говорит тетя Алина. — Эта холодная телятина и рисовый салат — неплохая мысль, — добавляет она.

— Что мне нравится, — комментирует мама, — так это наша чудесная минеральная вода «Фанташе»…

Когда продали бабушкин дом, маме с присущей ей настойчивостью удалось включить в договор купли-продажи пункт, дающий нам право при ее жизни получать свежую весеннюю воду из парка. Раз в неделю посыльный мальчик из фирмы отца находит время, чтобы наполнить у нас четыре большие оплетенные бутыли этой знаменитой минеральной водой. Это почти что религиозный напиток здесь, его употребление больше похоже на ритуал, нежели просто на традицию. Благодаря этой воде, по-видимому, мы никогда не болеем, а если все же мы заболеваем, то потому, что просто мало ее пили.

Морис и папа затеяли длинную дискуссию о производительности труда. Я слушаю. В своих сочинениях я стараюсь употреблять в основном их лексикон, даже если эти слова не всегда имеют отношение к школе. Я высокомерно выставляю их напоказ, отыскивая в своей памяти. В классе они обеспечивают мне соответствующую репутацию: «Берите пример с Неи, она знает, как точно использовать нужное слово…»

Дома у нас обычно не бывает полуденного отдыха. Но по четвергам, возможно потому, что я дома и надо мной никогда не висят обязанности по домашнему хозяйству, у меня создается впечатление, что я нарушаю обычный дневной распорядок. Мама заявляет, что не хочет оставлять меня одну, и вместо того, чтобы отправиться за покупками, начинает заниматься всевозможными трудоемкими работами, так что я вижу ее даже реже, чем обычно. Если она начинает что-то делать, уже ничто не может ее остановить. Она забирается в чулан, где хранится куча всевозможного барахла, накопившегося за последние двадцать лет. При этом мое присутствие ей просто необходимо. Отец по обыкновению закрывается в своем кабинете, но после обеда вместо разгадывания кроссворда ухитряется смотреть начинающийся в три часа сериал по телевизору или читать детективы.

— Нея, любовь моя, как насчет того, чтобы прилечь ненадолго? — говорит тетя Алина.

Я не упускаю возможности исчезнуть. Окно моей комнаты выходит на запад, солнце после обеда заливает комнату. Я задергиваю шторы. Темнота как бы воссоздает прохладу каникул.

Закрыв дверь, я могу различать шаги домашних: мамы, немного тяжеловатые, и нерешительные — отца, легкую скользящую походку Сюзанны. Я как будто в прострации. Тетя Алина ушла. Морис, скорее всего, сказал, что ему надо прочесть отчет, он обычно так поступает. Являясь «консультантом по коммерции», он не обязан слишком строго следовать служебному расписанию и теоретически наносит визиты своей клиентуре в течение всего дня. Однако, поскольку он влюблен в Сюзанну, я не знаю, идут ли и теперь его дела хорошо, но фактом является то, что он ухитряется все организовать так, чтобы можно было остаться у нас на все послеобеденное время. В нашей семье ненавидят нежничанье обрученных пар. Поэтому Морис придумал этот предлог с чтением отчетов. Отец считает вполне нормальным, что он идет напролом и таким образом в какой-то степени посягает на нашу собственность. Мама всегда поражается редкостному пониманию нанимателей Мориса и бросает грубые намеки по поводу того, как обрученные проводят время на самом деле, когда остаются одни в квартире. Уже не единожды Сюзанна приходила в бешенство от поведения матери и ее едких комментариев. Во всяком случае, когда наши влюбленные полагают, что находятся вне постороннего наблюдения, Морис проскальзывает в комнату Сюзанны. Я видела их. Снаружи есть пожарная лестница, огибающая верхний этаж квартиры на уровне балкона, проходя как раз рядом с окном моей сестры.

Конечно, Сюзанна не задергивала шторы — она вообще никогда ничего тщательно не делает, — и я могла незамеченной взбираться на пожарную лестницу и вытягивать шею, чтобы разглядеть их лежащими на кровати. Она снимала юбку и панталоны, а он пялился на ее сокровенные места и гладил их. Она постанывала, и я прекрасно понимала отчего — ведь я сама порой в постели вот так же играла, лаская себя своей рукой. Он расстегивал ширинку брюк, и я уже не могла четко разглядеть ни его, ни, конечно же, его половой член. Я только различала контуры того, что выглядело с моей точки наблюдения как волосы на лобке. Я почти наверняка догадывалась, что они там внизу спорили: Морис пытался овладеть Сюзанной. Она же не сдавалась и просила его уйти. Ясно, что она опасалась, как бы кто-либо из домашних не вошел в комнату в самый неподходящий момент.

Я бывала разочарована, ведь мне так хотелось наконец-то абсолютно точно узнать, как мужчина и женщина занимаются любовью. Теоретически все казалось простым. Но я совсем не понимала, почему тот факт, что мужчина прижимает женщину, должен вызывать у обоих более сильные чувства, нежели те, которые возникают у меня ночью, когда я играю с собой перед сном? Очевидно, это действительно были значительно более острые ощущения, ведь каждому хотелось бы этим заниматься. Если же нет, тогда им не бывать в высшей степени счастливыми, совсем как мне, даже с моими восхитительными ночными исследовательскими манипуляциями, бессвязными мечтами и смутными видениями.

Несмотря на то что шаги приглушаются коврами, я всегда слышу, как Морис проходит мимо моей двери к комнате Сюзанны. Он не теряет времени зря. Теперь, когда в комнате темно и тепло, меня охватывает сильное желание. Я быстро раздеваюсь и прыгаю в постель. Но вместо того чтобы утолить эту жажду испытанным способом, я чувствую новую потребность, наподобие удовольствия, которого Морис добивался от Сюзанны. Я вспоминаю, как губы отца касались моей щеки, когда я была маленькой, как он целовал меня, так мягко и нежно, что можно трепетать от счастья, пока в какой-то миг не уснешь. Слезы набегают на глаза, и мой палец вместо интенсивного потирания губ моего лобка в нерешительности выжидает, затем едва касается их, и я шепчу: «Морис, Морис…»