Желания Элен

— Это здорово, — сказала она. — Мне нравится. Здорово прогуливать. Ты когда-нибудь прогуливал?

— О, конечно. Пару раз. Это вправду здорово.

Он ослабил узел на галстуке, расстегнул воротник рубашки и развязал шнурки. Затем он развалился на диване и сказал ей:

— Я устраиваюсь как дома.

Она довольно кивнула.

— Полагаю, ты считаешь меня чересчур нахальным, босс?

— Мне нравятся нахальные мужчины, — объявила она. — Мне нравятся дерзкие и сильные мужчины. Мне нравится флиртовать с мужчинами в ресторанах. Знаешь, ну… переглядываться с ними. Мне нравится, когда мужчина подмигивает мне на улице и когда водители грузовиков свистят мне в след и говорят гадости. Однажды, на Сорок шестой улице меняли трубы, и целую неделю я проходила два лишних квартала по дороге на работу, чтобы эти парни, копающие канаву, могли свистнуть мне в след. Каждое утро они ждали меня. Это было замечательное начало рабочего дня.

— У-у-у-у, — вздохнул он. — Я так не набирался перед ланчем уже много-много лет.

— Гарри, ты голоден? — взволнованно спросила она. — Я могу тебе что-нибудь приготовить. Например сандвич. Или могу позвонить в ресторан.

— Нет. Все в порядке. Спасибо.

— Слушай, — сказала она неожиданно серьезным тоном, — я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.

— Неприятности?

— Ну, я имею в виду то, о чем ты говорил. Ты сказал, что не дотронешься до другой женщины, если Айрис Кейн вернется к тебе. Ты дал обещание Богу. Ты мне так говорил.

— Верно. — Он вздохнул и прикрыл глаза. — Я тебе это говорил. Я дал обещание Богу.

— Богу, — повторила она и в голосе ее прозвучали презрительные нотки.

— Я не думаю, что Он так уж всемогущ. Я на днях видела на улице маленького мальчика-инвалида. И я видела прекрасную молодую девушку… слепую. А землетрясения, наводнения и прочие прелести? Сколько людей гибнет… Сколько детей… Я думаю, Он паршиво справляется со своей работой. Я могла бы делать это лучше.

— Возможно, тебе следовало быть Богом.

— Я считаю, что Он, ну, как бы сказать, не очень-то старается.

Гарри открыл глаза и серьезно посмотрел на нее.

— Ну, ты сама знаешь, как трудно делать добро в наши дни.

Затем все изменилось. Прежде, чем они поняли это, он уже обнимал ее; они катались по дивану, в объятиях друг друга. Но это было еще немножко не то. Элен скинула туфли.

— Что если, — сказала она, — что если…

— Что если?

— Что если нам еще немного выпить?

Он обдумал ее предложение.

— Пожалуй, — согласился наконец он, — это будет неплохо.

Она принесла с кухни еще льда, плеснула виски в стаканы, проливая его на стол.

— Думаю, сейчас мы беспомощны, — сказала она.

— Что?

— Гарри, это может занять какое-то время. Я имею в виду — чтобы привыкнуть друг к другу. Люди женятся, и проводят вместе недели, месяцы. Ты понимаешь?

— Я думаю, ты права.

Они помолчали. Выпили. Оба чувствовали, что необходимости в разговоре нет. Они сидели молча почти пятнадцать минут. Потом опять заговорили… о том же.

— Мне кажется, вряд ли это продлится больше трех минут, — сказала она.

Он обдумал ее слова.

— Может быть, даже две.

Она взяла его за руку — маленькая белая ладонь утонула в его огромной кисти, напоминающей связку перезревших бананов — и повела его в спальню. Там они остановились, увидев своих двойников в большом зеркале, висящем на двери.

— Господи, боже мой, — сказал Гарри с испугом, — ну и дела.

Он увидел только свое туловище — голову зеркало уже не вмещало. Элен едва достигала ему до плеча. Они стояли, взявшись за руки, глядя на свое отражение в зеркале и пытаясь сообразить, что с ними происходит и как они оказались здесь — он, такой высокий, темный и худой, и она, такая миниатюрная, светлая, стройная.

— Ты поместишься в карман моей жилетки, — сказал он ей.

— Попробуй, запихни меня туда, — кивнула она. — У тебя получится.

Она быстро скинула одежду. Платье через голову, чулки с ног — и готово.

— Не снимай свои часы, — сказала она ему.

— Мои часы? Боже, да это извращение. Элен, это просто извращение. Я встречал таких, которые любят всякие извращения… Но мои часы? Малыш, ты должна признать, что это просто извращение.

— Это не извращение. — Она зевнула, ничуть не смущаясь. — Я просто хочу, чтобы ты их не снимал. Привет.

Она выскочила в другую комнату. Когда она вернулась — с бутылкой виски, тарелкой с кубиками льда и кувшином с водой — он уже забрался в постель. Простыни, натянутой до самого подбородка, не хватило: для его ног

— длинных, лоснящихся, похожих на средневековые музыкальные инструменты. Фуга ля миног для ног Гарри.

Она скользнула под простыню и прижалась к нему. Она поцеловала его.

— Вот тебе, — сказала она.

— А это тебе, — сказал он.

— А это тебе.

— А это тебе.

Так они продолжали довольно долго, изредка прерываясь, чтобы налить в стаканы виски.

— А теперь получай вот это.

— А теперь получи ты.

Она откинулась, задыхаясь. Гадая, к чему все это может привести. Зная об этом.

— Слушай, — сказал он наконец. — Давай будем разумными.

— Разумными.

— Давай рассуждать логически.

— Рассуждать логически.

— Видишь ли… — сказал он. Долгая пауза. — Видишь ли, из-за того, что ты такая маленькая, а я такой высокий… ну, видишь ли, если я буду сверху, твое дыхание будет щекотать волосы у меня на груди, а ногти на ногах будут царапать мои коленки.

Она задумалась над этим. Это показалось ей разумным.

— Это верно, — признала она. — Ну и?..

— Ну, и тогда я не смогу целовать тебя. А я хочу целовать тебя, малыш.

Пальцем она ткнула его в бок.

— Гарри.

— Но я правда хочу.

— Ладно, — сказала она. — Дай мне минутку подумать.

Она минутку думала.

— Ты можешь лечь на спину, — предложила она, — а я сяду сверху. Идет?

— Ничего не выйдет, — он покачал головой. — Слишком далеко. Я хочу целовать тебя, малыш.

— Я могу лечь на… Нет, так не пойдет. Может, если мы… Нет, не то. Слушай, Гарри, как насчет журнального столика в гостиной?

— Столик в гостиной?

— Нет, он слишком низок. Тогда, может быть, обеденный стол. Он подходит. Но тебе придется стоять.

— Черт, — сказал он. — Это было бы ничего, милая, но когда я буду наклоняться, чтобы поцеловать тебя, мне придется нагибаться и… выпячивать свою задницу. А где мы еще можем этим заняться?

— Унитаз? — предложила она.

— Корзина для белья? — предложил он.

— На подоконнике? — спросила она. — Свесившись вниз?

— Задрав ноги на… — начал он, но тут они дружно расхохотались, и он не договорил. В угаре веселья она забыла о Рокко.

Наконец выход был найден. Он сел на край кровати, вытянув ноги, а она села на него верхом. Он держал ее, сжимая ее бедра своими цепкими пальцами. Ноги она положила на кровать. Им было удобно. И они могли целоваться. И они целовались.

— Ты знаешь, малыш, — сказал он. — Я совершенно ничего не чувствую.

— Спасибо тебе огромное, очень мило с твоей стороны.

— Да нет, я не это имел в виду. Совсем не это. Мне нравится быть с тобой, ощущать в руках твою маленькую упругую задницу. Это замечательно, милая. Просто здорово. Но я имел в виду, что не чувствую ничего такого… Ну, того, о чем написано в книгах…

— В каких книгах?

Одна его рука скользнула ей за спину между лопаток, другая отправилась вниз и приподняла ее ягодицы. Неожиданно, безо всякого усилия, он встал на пол. Она обхватила руками его за шею, а ее ноги, как тиски держали его талию.

Он прошелся по комнате. Она прижалась к его могучей груди, как маленький белый зверек.

— Ох… — сказал он. — Видишь ли. — На лице у него появилась грусть.

— Я читал всякие книги о черных и белых. Там говорится, что я должен испытывать сейчас желание разорвать тебя на части, или как-то еще выместить свою ненависть к белым, или радоваться тому, что нарушаю табу, или стыдиться этого. Но ничего подобного я не чувствую.