Нея

Должно быть, сейчас где-то около часу ночи. Закончены телепрограммы, и я вдруг ощущаю голод. Собираюсь спуститься вниз на кухню в халате, но, стоя на лестнице, слышу внизу голоса. Странно, так как обычно все засыпают к одиннадцати. Поскольку я не чувствую себя готовой к общению и не хочу выслушивать какие-либо замечания по поводу моего запланированного набега на кладовую, на цыпочках крадусь вниз по лестнице, чтобы разглядеть, кто там находится.

Свет везде выключен, за исключением одного японского фонаря в углу. Огонь в большом камине освещает гостиную, и в его свете я могу различить Сюзанну и Мориса, лежащих на огромной белой медвежьей шкуре в центре. Они взяли большую диванную подушку. Морис лежит на спине, а Сюзанна — рядом с ним на боку, положив голову на его плечо. Как обычно по вечерам, на них обоих джеллаба [1]: на Морисе — чудесная белая шерстяная, а на Сюзанне — голубая шелковая, расшитая многокрасочными цветами. Они представляют собой замечательную пару. Я страстно желаю сбежать вниз и обнять их обоих, но, хотя это и может показаться глупостью, я робею и остаюсь прикованной к месту, не осмеливаясь спуститься или же вернуться в постель из-за боязни быть услышанной.

Отсюда, однако, я могу разобрать их шепчущиеся голоса так отчетливо, как будто нахожусь позади них.

— Обещаю тебе: это последний год, дорогой.

Сюзанна только что шепотом произнесла эти слова. Наклонившись вперед, я могу разглядеть, как ее рука проскальзывает в вырез джеллабы Мориса.

— Поверь мне, — говорит Морис, опираясь на локоть. — Я люблю их всех. И эти семейные сборы доставляют мне огромное удовольствие, только хотелось бы, чтобы в таких случаях мы оставались одни. Я работаю круглый год, мотаюсь по командировкам, отправляюсь на два дня в Безьерс и три провожу в Лондоне — и при этом никогда не возвращаюсь домой даже к завтраку. Ладно, но мне бы все же хотелось, чтобы мы были вместе, особенно в такие праздники, как этот…

— Я понимаю, — отвечает Сюзанна. — Но ты знаешь, каковы родители, особенно мать. Понимаешь, она не любит тебя. Наша женитьба, в сущности, ее не волнует. Поэтому мы можем легко найти оправдание одному или двум незначительным обстоятельствам… И потом, существует Нея.

— Нея — дитя.

— Она моя сестра… Мы всегда жили вместе. Она нуждается во мне.

— Еще неизвестно! — говорит Морис. — У тебя какие-то иллюзии насчет Неи. Это маленькая мадам, вполне способная позаботиться о себе.

Ну и тон! Как может Морис говорить так обо мне? Понятно, он хочет скрыть свои чувства от Сюзанны, но все-таки говорить обо мне так холодно, как если бы я была чужой, даже надоевшей всем! Я содрогаюсь.

— Ты знаешь, Нея кажется разумной девушкой. Действительно, она отлично занимается. Но ты не можешь себе представить, насколько она чувствительна…

— Хорошо, давай обсудим, насколько Нея чувствительна! — говорит Морис. — Мне кажется, она слишком много читает. И это порождает в ней всевозможные скороспелые идеи. Не думаю, что ваши родители достаточно строги с ней. Может, было бы лучше для нее отправиться в какое-нибудь закрытое учебное заведение?.. Тогда бы ты была избавлена от исполнения роли старшей сестры…

Что с ним случилось? Неужели это Морис говорит о моей отправке? Тот, кто едва ли три месяца тому назад назвал меня своей женой? Тот, кто доказал мне, как он меня любит, кто лишил меня девственности?! Девственность. Я чувствую комок в горле и подавляю его. Я чуть не закашлялась.

— Довольно о Нее… Тебе не кажется? — протестует Сюзанна, в ее голосе слышатся резкие нотки.

При этих последних словах ее рука перемещается на плечо Мориса, и она начинает стягивать с него джеллабу. Морис немного поворачивается, чтобы помочь ей. Потом он садится и снимает джеллабу сам. Наклоняется вперед и, в свою очередь, раздевает Сюзанну. Оба они в чем мать родила.

— Ты совсем сошел с ума, — произносит Сюзанна, слегка улыбаясь. — А что, если кто-нибудь откроет дверь и увидит нас?..

— Ну и что из этого, мы женаты, не так ли? Я всегда мечтал заняться любовью перед огнем камина.

— Ты неосторожен… любовь моя…

Морис лежит на Сюзанне, гладит ее грудь. Его рука скользит вниз по бедрам и непроизвольно раздвигающимся ногам.

Я так часто ласкала себя, думая о них, занимающихся любовью, но теперь будто мороз пробежал у меня по коже. Это не только не возбуждает меня — я охвачена чем-то близким к панике. Тем не менее невозможно не смотреть…

— Осторожней! Ты делаешь мне больно, — жалуется Сюзанна.

— Извини… Я введу его как можно мягче, обещаю, — говорит Морис.

Он лежит на ней, я вижу, как извиваются их тела. Сюзанна вздыхает так хорошо мне известным вздохом. Дыхание Мориса я узнаю сразу, нечто похожее на удушье, насколько я помню. Я могу почти побиться о заклад, что его дыхание будет учащаться.

И действительно все так, как я и ожидала.

— Так, хорошо…

— Я не делаю тебе больно?

— Нет, нет, Морис. Совсем наоборот. Введи его глубже, энергичнее. Дальше. Пронзай меня, пока он не воткнется в горло! Расколи меня… Глубже.

— Ты меня любишь, Сюзанна?

— Ты знаешь, что люблю, — шепчет Сюзанна. — А ты?

Морис отвечает не сразу. Его дыхание становится хриплым, тяжелым. Вздохи — громче, резче.

— Сюзанна, моя Сюзанна… Моя жена… чудесно, Сюзанна… ты изумительна… ты моя женщина, моя жена… изумительная, чудесная… моя жена…

Лжец! Он говорил все это — «жена», «женщина», «чудесная», «изумительная» — точно так же, тем же тоном, таким же дрожащим голосом — и мне. Лжец, я не буду ждать его! Я никогда больше не буду ждать! Я вскакиваю и направляюсь в свою комнату, совершенно не заботясь об осторожности. Их головы сейчас заняты совсем другим.

Лжецы! Какую игру ведет Сюзанна? Моя родная сестра! Почему она пришла и поцеловала меня в моей комнате? Почему она решила, что я кто-то особенный для нее? Что же касается его, то он обманывал меня. Мама права. Она никогда не доверяла ему, а я думала, что она излишне подозрительна и несправедлива. Она была абсолютно права… Какой обман! Как нечестно! Что я могу сделать? Я его жена — так сказал мне Морис. Даже если он говорил Сюзанне то же самое, это только доказывает его лживость. Я его жена. Нельзя иметь двух жен. Я его жена.

Глава 4

ПОСТАНОВКА СЦЕНЫ

Я не вижу причины, по которой Морис должен безнаказанно поступать так только потому, что он взрослый человек. Я не заставляла его уверять меня в том, что я — его женщина. Если он думает, что может менять свое мнение, когда ему вздумается, то он ошибается. Я не позволю ему спокойно упрятать меня в пансион в то время, как он и Сюзанна будут подсмеиваться надо мной.

Все они одинаковы — Морис, мать, отец: они думают, мы ничего не знаем о любви и непристойностях жизни… Эксгибиционисты, например. Мне все было известно о них, еще когда я была вдвое младше, чем сейчас, — тогда я впервые увидела одного из них. Я ничего никому не сказала об этом. Нас было трое или четверо в младшем классе небольшого лицея, кто всякий раз от души смеялся при виде старого Папы Пипи. Мы называли его так в своем кругу, потому что, как только мы его замечали, он расстегивал свою ширинку и широко улыбался при этом. Мы смеялись над ним и убегали якобы в испуге, ничуть не боясь. Откровенно говоря, я даже была о нем довольно хорошего мнения. И испытывала некоторое удовольствие, увидев его с расстегнутыми брюками. Это заставляло меня чувствовать себя так, как будто я почесываюсь, вызывало желание распрямить конечности и смеяться, и таким образом я привыкла смеяться громче других. Однажды мы не встретили его снова и узнали, что он арестован. Я знала, что людей, просивших маленьких детей идти за ними, арестовывали. К сожалению, никто никогда не предлагал мне конфетки! Мне кажется, я бы точно взяла, потому что это запрещалось. Я всегда знала, что то, что меня заботит, будь то человек или ситуация, не может оказаться опасным.