Жюльетта. Том II

Когда утром мои спутницы пришли ко мне узнать, как я провела ночь, уже не оставалось сладострастных утех, которые я не испробовала в объятиях этого прелестного существа.

— Ну что могу вам сказать? Наверное, мои удовольствия ничем не отличались от ваших, — улыбнулась я подругам.

— Клянусь своим влагалищем, — проговорила Клервиль, — по-моему никогда я так много не кончала. А теперь, Жюльетта, прошу тебя отослать этого ребенка — нам надо кое-что обсудить.

— Ах, стерва, — не удержалась я, заметив металлический блеск в ее глазах, — вот теперь я вижу всю твою душу, в которой кипит злодейство.

— Действительно, я намерена совершить одно из самых ужасных, самых чудовищных… Ты знаешь, после такого сердечного приема, после такого удовольствия, которое доставили нам эти девочки…

— Ну и что дальше? Продолжай.

— В общем, я хочу изрубить их всех на куски, ограбить, сжечь дотла их дом и мастурбировать на пепелище, под которым мы закопаем их трупы.

— Идея мне очень нравится, но прежде давайте проведем приятный вечер со всем семейством. Они живут совершенно одни, на помощь из Неаполя рассчитывать им не приходится. Поэтому предлагаю вначале насладиться, а потом займемся убийствами.

— Выходит, тебе надоела твоя девочка? — спросила меня Клервиль.

— Смертельно.

— Что до меня, моя мне осточертела, — добавила Боргезе.

— Никогда не следует слишком долго тешиться с одним предметом, как бы хорош он ни был, — заявила Клервиль, — если только в кармане у вас нет смертоносного порошка.

— Вот злодейка! Но давайте сначала спокойно позавтракаем.

Нас сопровождал эскорт из четырех рослых лакеев с членами не меньше, чем у мула, которые сношали нас, когда у нас возникала потребность сношаться, и которые, получая очень большие деньги, никогда не подвергали сомнению наши распоряжения; поэтому, как только наступил вечер, все поместье было захвачено нами. Но прежде я нарисую вам портреты действующих лиц. Вы уже знакомы с матерью, которая, несмотря на возраст, отличалась удивительной свежестью и красотой; остается сказать несколько слов о ее детях. Самой младшей была Изабелла, с ней я провела предыдущую ночь; вторую, шестнадцатилетнюю, звали Матильда — с приятными чертами лица, с томностью во взоре она напоминала мадонну Рафаэля; имя старшей было Эрнезилла: и осанкой, и лицом, и телом она не уступала Венере, словом, она была самой красивой в семье, и с ней предавалась непристойным утехам наша Клервиль. Лакеев наших звали Роже, Виктор, Агостино и Ванини. Первый принадлежал мне лично, он был парижанин, двадцати двух лет, оснащенный великолепным органом; Виктор, тоже француз, восемнадцати лет, принадлежал Клервиль, и его оккультные качества были ничуть не хуже, чем у Роже. Агостино и Ванини, оба из Флоренции, были камердинерами Боргезе — оба молодые, красивые и прекрасно оснащенные.

Нежная мать трех Граций, несколько удивленная нашими приготовлениями и хлопотами, спросила, что они означают.

— Скоро сама увидишь, стерва, — сказал Агостино, приказывая ей, направив пистолет в грудь, снимать одежды. Тем временем остальные лакеи обратились с таким же предложением к трем дочерям. Через несколько минут и мать и дочери, обнаженные, с завязанными за спиной руками, предстали перед нами в виде беспомощных наших жертв. Клервиль шагнула к Розальбе.

— У меня текут слюнки, когда я смотрю на эту сучку, — заявила она, ощупывая ягодицы и груди Розальбы. — А таких ангелочков, — повернулась она к девочкам, — я не видела за всю свою жизнь. Вот стерва! — взглянула она на меня, поглаживая Изабеллу. — Ты выбрала самую лучшую; представляю, как ты насладилась ночью! Ну что, милые подруги, вы доверяете мне руководить церемонией?

— Конечно, разве можно поручить это ответственное дело кому-нибудь другому?

— Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будем удаляться со всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех.

— Может быть, возьмем с собой кого-нибудь из мужчин? — спросила Боргезе.

— Для начала не надо никаких мужчин, мы привлечем их на следующем этапе.

Я не знаю, что творили мои подруги, и расскажу только о своих развлечениях с четверкой несчастных. Я выпорола мать, которую держали дочери, потом то же самое проделала с одной из девочек, заставив других лобзать свою родительницу; я исколола иглами все груди, покусала всем клиторы, пощекотала их язычком и в довершение сломала маленький палец на правой руке у каждой. Когда же они вернулись после бесед с моими подругами, я их не узнала: они были все в крови. Предварительные упражнения закончились, и мы поставили перед собой рыдающих жертв.

— Вот как вы платите за нашу доброту, — всхлипывали они, — за все, что мы для вас сделали.

Мать, безутешная мать, прижала к себе дочерей; они прильнули к ней, орошая слезами ее грудь, и все четверо составляли трогательную, хватающую за сердце картину безмерной печали. Но, как вам известно, невозможно растопить мое сердце, равно как и сердца моих подруг, чужое горе еще сильнее разжигает мою ярость, и по нашим бедрам поползли струйки липкого нектара.

— Пора переходить к совокуплению, — скомандовала Клервиль, — поэтому развяжите им руки.

С этими словами она швырнула Розальбу на кровать и приказала младшей дочери готовить лакейские члены. Побуждаемая розгами, бедняжка начала массировать, целовать, сосать органы наших помощников и скоро привела их в прекрасное состояние. После матери все четверо совокупились с дочерьми, и несмотря на строгий запрет Агостино пролил свое семя во влагалище Изабеллы.

— Не огорчайся, мальчик, — сказала Клервиль, завладев поникшим членом, — через три минуты ты будешь бодренький как и прежде.

Вслед за тем пришел черед задниц; содомия началась с матери, а ючери один за другим вводили фаллосы в ее анус; потом ту же услугу она оказывала своим девочкам. Роже, как обладателю самого внушительного атрибута из четверых, доверили лишить невинности юную Изабеллу, и он едва не разорвал ее пополам; тем временем мы извергались все трое, предоставив вагины для поцелуев девочек, а задницы — для мужских органов. Следующим потерял над собой контроль Ванини, покоренный восхитительным задом Эрнезиллы, и при помощи Клервиль, непревзойденной в искусстве поднимать опавшие члены, юноша быстро обрел такую твердость, словно постился не менее шести недель.