Эвенкийские сказки

Македонма

Македонма был большой шаман. Он умел лечить больных и мог предсказывать судьбы. Об этом знала вся тайга, знали все звери.

Македонма был уже старик. Он жил вместе со старухой-женой в большом лосином чуме.

Однажды звери услышали, что Македонма собирается шаманить, и поехали к нему. Чтобы не опоздать, они быстро гнали оленей. Это видела белка, потому что дорога, по которой ехали звери, проходила мимо ее гнезда. Белке хотелось ехать к Македонме, но было не на ком. Она сидела и всем, кто проезжал мимо, кричала нараспев:

Все слышали белку, но не останавливали оленей и отвечали ей:

Все проехали, и никто не пожалел одинокую белку. Так она и не попала на шаманство в чум Македонмы.

Когда звери собрались к Македонме, он надел на себя шаманский наряд, сел на свое шаманское место, взял бубен да как заиграет, запоет:

Старуха знала, зачем Македонма велит это делать. Она плотно закрыла дымоход и крепко заперла двери. Македонма шаманил дальше. Шаманил, шаманил, остановился.

— В моем чуме есть другой шаман, — сказал он. — Надо вперед испытать его силу, а после него я буду шаманить. Ко мне приехали зайцы со своим шаманом… Я узнал это. Ну-ка, заяц, шамань.

Верно: среди зайцев был один заяц-шаман. Он не испугался Македонмы и начал шаманить. Пошаманил маленько, повел белыми ушами и стал говорить:

— Македонма, твой чум ждет какое-то несчастье.

Зверям стало страшно. Македонма понял, что заяц-шаман отгадал его хитрость. Македонма бросил свой бубен, схватил медный крючок от тагана [6] и стал им избивать зверей в своем чуме. Многих убил, но многие звери от него убежали.

Зайца-шамана Македонма хватил своим крюком по белым ушам и выпачкал их в саже, горностаю попал по кончику хвоста, кабаргу бил по бокам и всю испятнал, рысь — тоже, но больше всех Македонма измазал сажей росомаху. А колонок от страха сам прыгнул через огонь и весь опалился.

Звери, которые были в чуме Македонмы и от него убежали, с тех пор носят на себе следы его побоев. Зато белка как была чистой, так и осталась.

Пастух и человек-великан

Никого не было у пастуха Гургули: ни матери, ни отца. Умерли. А братья отцовский долг князю отрабатывали. Кто знает — может, давно умерли?

Ничего не было у пастуха Гургули: ни чума, ни оленей, ни остроги. Ноги, руки да голова были только. Но и те отданы богачу Кирбура. Сбился Гургуля — которую осень у него работает. Знал только чужих оленей. Пас их. Спал зимой и летом у костра. От чума отвык. Тепло оленьего одеяла забыл.

Рассказать бы про то. Да некому. Слезы текут. Поплачет — легче станет.

Вот и сейчас. Лето стало. На речку все уехали. Рыбачить. А он с оленями один. В бору у ручья. Ночь уже. Костер погас. Но Гургуля не спит. Думает, как дальше жить. Вдруг слышит — далеко-далеко кто-то кричит. Кто бы это? Прислушался.

Его зовут:

— Гургуля, иди ко мне…

Разве Кирбура? Нет. Голос не тот.

На гору поднялся. Еще раз послушал. С горы за ручьем опять кричат:

— Гургуля, иди ко мне…

Оробел. А голос снова. Будь что будет. Ручей перешел. На ту гору вбежал.

Видит — костер горит. Кругом поляна чистая. У костра человек-великан стоит. Руками манит. Гургуля к нему подошел.

А тот в руки пастуху узелок подал и говорит:

— Возьми его. Храни. Никому не показывай. А что в нем — не смотри, пока листья на березах не пожелтеют. От Кирбура уйди. На охоту ходи. Узелок с собой носи. В нем счастье твое…

Не успел Гургуля моргнуть, великан исчез куда-то. И костер тоже.

Положил пастух узелок в карман. На ночевку пошел. Там Кирбура сидит. Его дожидается. Он тоже тот голос слышал:

— Кто тебя звал?

— Да это брат мой. В гости приходил, — ответил пастух. Уехал богач.

А Гургуля снова остался.

Лето прошло. Осень наступила. Листья у березок пожелтели.

Развязал Гургуля узелок. Смотрит, а там пучки шерсти от всех зверей лежат. От всех птиц по перышку. Завязал снова. В карман положил. От Кирбура ушел. Пусть сам оленей пасет. Лук взял. На охоту пошел. Сохатых много добыл. На зиму мяса.

Чум поставил. Шкурами покрыл. Второй раз пошел. Соболей, глухарей добыл. Еле донес.

Теперь, как на охоту идет, тот узелок берет. Всех зверей и птиц добывает. Хорошо живет.

Кирбура, говорят, давно без пастуха пропал.

Охотники

Давно-давно восемь охотников в тайге промышляли. Всего вдоволь добывали. Потом баловать стали. Сохатого поймают, шкуру с него сдерут и обратно в лес пустят. Убежит сохатый. На речке рыбы наловят, мясо обкусают, а кости обратно в речку пустят. Уплывет рыба. Глухаря поймают, перья общиплют. Вверх подбросят. Улетит глухарь. Весь год так. Только один молодой охотник так не делал. Его мать отговаривала.

На второй год они снова в тот же лес пришли. Все звери, птицы, рыбы куда-то исчезли. Только ободранные ими сохатые попадались, да и те убегали. Только общипанные ими глухари на соснах сидели, да и те улетали. Только обглоданные рыбы из воды выплывали, да и те в глубину ныряли.

Ни с чем домой пришли. С голоду померли. Один молодой охотник остался. Медведя убил. Стал мясо есть, выжил.

Железный сын

Жили старик и старуха. Детей у них не было. Была когда-то дочка, да ее трехголовый великан утащил. Они к старости очень захотели детей. Вот и говорит старуха:

— Сделаем сына из железа. Скуем его.

Старик согласился. Стал ковать. А старуха была вроде шамана. Ковал старик девять лет. Все выковал. Пальцы, ноги — все.

Старик спрашивает:

— Что мы должны сделать, чтобы он живым стал?

Старуха говорит:

— Ты поймай дятла. Мы его сердце и внутренности железному сыну вложим.

Старик поймал дятла. Сделал, как сказала старуха.

Старуха говорит железному сыну:

— Через три дня, если будешь живым, шевельни мизинцем.

И правда, через три дня железный сын начал шевелиться.

Стал как настоящий человек. Мясом оброс, волосами.

Через некоторое время он сделался настоящим богатырем. Старик отдал ему лук, с которым сам охотился в молодости. Сын потянул тетиву — лук сломался. Старик дал другой лук, с которым взрослым охотился. Попробовал сын. Подошел ему лук.

Старик отправил железного сына к великану, который их дочку утащил. Дал коня. Конь поможет дорогу найти. Старик сказал сыну: