Алпамыш

Будут притеснять, жестоко угнетут,

Вашу дочь, быть может, в рабство продадут!

Чем же, мать моя, нам худо было тут?..

Что с моим отцом случилось, не пойму, —

Образумь его, вазиром будь ему!

Речь эту выслушав, мать Барчин-ай стала ее утешать, наставлять — и такое слово ей сказала:

— Э, Барчин, доверься матери своей.

Сердце без причин не рви на сто частей.

Белый свет увидев, станешь веселей,

В странствиях узнаешь много новостей.

Калмык

и

нас примут, как своих гостей.

А пройдут года — в родной вернешься край,

И тогда с друзьями школьными играй.

Ой, дитя мое, живи — не умирай!

Ты еще всего не можешь понимать,

Юный ум незрел, нельзя ему внимать,

Пожалей себя, не мучь родную мать!

Доченька моя, утешься, ободрись,

Ты отцовской мудрой воле покорись,

С участью своей на время примирись, —

На коня садись, мой стройный кипарис!

Слушай, Барчин-гуль, что я тебе скажу:

Я тебя, дитя, чем хочешь, ублажу.

Как невесту, в путь-дорогу снаряжу.

К счастью, может быть, нежданный наш отъезд.

Разве ты одна с родных уходишь мест?

Мало ль вас, красавиц, молодых невест?

Почему же их тоска-печаль не ест?

Посмотри на сверстниц, — шутки, песни, смех, —

Что же ты одна несчастна среди всех?

От всего народа нам нельзя отстать.

Пожалей, дитя, свою старуху-мать, —

Плакать перестань, — на иноходца сядь!

Свет в моей юрте убогой не гаси.

От обид и горя бог тебя спаси!

Все, о чем мечтала, у меня проси.

Я тебя утешу в прихоти любой.

Родинку иметь ты хочешь над губой, —

Щечку я тебе надрежу

^[8]

— бог с тобой!

Только не упрямься — на коня садись…

Э, дитя, твои косички расплелись,

Шелковой волнистой пряжей развились, —

Дай-ка я твою головку причешу,

У тебя, дитя, загадку я спрошу —

Может быть, тебя немного рассмешу:

Если бы за каждый волос брать калым,

Сколько взять калыма за Барчин-аим?

Беден был бы мир со всем скотом своим!.

Что в твоем сердечке, твой отец не знал,

Как я ни просила, — он не уступал,

Снарядиться в путь, не медля, приказал.

Коль откочевать решили в край иной

Десять тысяч юрт — весь наш народ родной,

Можно ли тебе остаться тут одной?

Знай, мое дитя, — мне тоже тяжело,

Только все равно придется сесть в седло!

Пусть от дум твоя не сохнет голова, —

Год иль два пройдут, иль даже дважды два,

Ты в Конграт вернешься, только будь жива!

Вещие мои да сбудутся слова!

Птицей быстрокрылой ты, дитя, была, —

Горе надломило легкие крыла.

Резвым скакуном, тулпаром ты была, —

Но копыта сбились — ты изнемогла.

А теперь, дитя, благоразумной будь,

Не горюй, не плачь, — пора нам ехать в путь.

Видя, что весь народ байсунский откочевывает, смирилась Барчин, отобрала себе в спутницы сорок сверстниц-прислужниц и села на скакуна. Десятитысячеюртный народ тронулся в путь.

Для задержек людям больше нет причин.

Шестьдесят верблюдов-наров подают,

И на них грузят приданое Барчин.

Соблюдал свое величье Байсары, —

И установил обычай Байсары:

Он две конных пушки у себя имел —

Перед откочевкой он стрелять велел.

Двинулись в дорогу люди Байсары.

Высокопородны все и матер

ы

—

Первыми пошли верблюды Байсары.

Меж одним верблюдом и другим — аркан,

Каравану вслед шагает караван.

Вьюки на горбах — паласы да ковры,

Много в них атласа, бархата, парчи.

Мало ли добра имеют байбачи!

Только скорбь влюбленных не изгонишь прочь:

Едет Барчин-ай, печалясь день и ночь.

Байсары не знает, как печальна дочь,

Если бы и знал, не мог бы ей помочь!..

Едут люди, едут много дней подряд.

Родины утрата — горше всех утрат.

Далеко остался их родной Конграт,

И калмыцкий край — далеко, говорят.

Истомились люди телом и душой, —

Как-то примет их калмыцкий край чужой?

Не на г

о

ре ли пустились в путь большой?

Нет теперь хозяев у родной земли!

Сколько дней тащиться по степной пыли?

Девяносто гор в пути перевали!

Едет и в уныньи думает народ:

«Что с Байсуном ныне?» — думает народ,

«Станет он пустыней! — думает народ, —