Из жизни английских привидений

Аэндорская волшебница. Гравюра Кюнца Мейера-Вальдека (1902). Самуил представлен в виде призрака в его классическом понимании, а не в виде человека, одетого в белые одежды, как на других картинах, посвященных библейскому сюжету

Бурные споры христианских богословов породил библейский эпизод с Аэндорской волшебницей, по просьбе царя Саула поднимающей из земли умершего пророка Самуила — «мужа престарелого, одетого в длинную одежду» (1 Цар. 28: 4—14). Самуил, как и «злой гений» Брута, предрекает Саулу гибель в предстоящей битве с филистимлянами (1 Цар. 28:19), вызванную беззаконием царя, «которое он сделал пред Господом, за то, что не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице с вопросом» (1 Пар. 10: 13). Наказание кажется заслуженным, если учесть строгую кару для некромантов в иудейском законодательстве.

Недоумение толкователей вызвала, конечно, не волшебница, а призрак Самуила. Каким образом дух праведника оказался подвластен магии? Будущим скептикам библейский автор оставил небольшую лазейку, вложив описание привидения в уста самой колдуньи. Лишь по этому описанию Саул узнает своего бывшего наставника. Предполагают даже, что диалог между царем и призраком происходил в форме чревовещания и Саулу отвечал голос волшебницы или вселившегося в нее демона. С другой стороны, мог ли демон пророчествовать о судьбе Саула, тем самым выступая посланником Господа?

Мнения святых отцов разделились. За истинность духа Самуила выступали такие авторитеты, как Иустин Философ, Ориген, Иоанн Златоуст, против — не менее авторитетные Тертуллиан, Августин, Григорий Нисский. Заметим, что названные имена группируются не по географическому признаку, тем не менее к моменту разделения Церквей скептики обосновались главным образом на Востоке. Там решили, что дух умершего не может иметь видимость телесного облика до всеобщего воскресения и такого рода явления должны бьггь отнесены на счет вызываемых дьяволом иллюзий. Западные христиане тоже склонялись к отрицательной трактовке природы призраков, но полагали, что дьявольскими орудиями могут служить и настоящие мертвецы. Как увидим, в дальнейшем их позиция изменилась.

Увлекавшийся спиритизмом сэр Артур Конан Дойл возмущался христианством, отрекшимся от собственной традиции, наложив с VI в. «вето на общение с потусторонним миром», в результате чего «мертвые, предоставленные самим себе… стали мстить за себя безразличию живых, смущая их покой и будоража их жилища» [13]. Непонятно, где именно сэр Артур отыскал добродушных мертвецов, с которыми общались первые христиане, не говоря уж о представителях более древних религий. Возможно, он имел в виду сонные видения, упомянутые блаженным Августином (354–430). Однако Августин подчеркивает, что увиденные во сне мертвые появляются «не в виде души, но в облике, воспроизводящем их черты» [14]. Они по старинке напоминают о необходимости обеспечить им должное погребение. Эти явления следует отличать от мрачных и вполне реальных порождений некромантии. По словам Августина, некроманты «называли привлеченных духов подземными… суть явления в том, что мертвые говорили» (О Граде Божием, VII, 35).

Живший же двумя веками ранее Тертуллиан (155–220) вообще предостерегал от этих снов.

По его словам, никто из мертвых не может вернуться, а если и случается, что мы видим умерших в наших видениях, значит, мы имеем дело с призраками, посланными демонами. Очевидно «вето» выработалось гораздо раньше VI столетия, и Церковь имела все основания включить в гимн, приписываемый святому Амвросию, молитвенный призыв: «Да отступят сны и призраки ночи».

Священник и поэт Константин Лионский (?—494) рассказывает о лишенных гробов мертвецах, наяву преследующих живых, пугая и не давая покоя. Эти преследования продолжаются в течение нескольких веков. В анналах аббатства Фульда за 858 г. зафиксирован случай появления невидимого призрака, который швырялся камнями, колотил по стенам дома чем-то наподобие молота и даже разговаривал с людьми.

Встречи с мертвыми праведниками порой не менее ужасающи. Когда один язычник пытался ограбить гробницу Илии Пионского, святой обхватил его руками и не отпускал, пока на место преступления не прибыли блюстители правопорядка. «О, святая месть, смешанная с милосердием!» — восклицал по этому поводу Григорий Турский (539–594). Но в чем именно выразилось милосердие Илии? Неужели, побывав в объятиях мертвеца, вор приобрел «блаженное» всеведение?

Не брезговали святые и некромантией. Святой Фридолин, возглавляя монастырь на острове Зекин-ген (Германия), имел тяжбу с ландграфом по имени Ландольф, который оспаривал права аббата на имущество, подаренное монастырю его умершим братом Урзо. Судья был подкуплен Ландольфом, и поэтому Фридолин, помолившись, кликнул Урзо, и тот явился в суд прямиком из могилы. Узрев брата, Ландольф не только прекратил тяжбу, но и пожертвовал обители свою часть земель, после чего Фридолин лично проводил покойника на его законное место.

В «Хронкке» Титмара Мерэебургского (975—1018) мертвецы оккупируют по ночам старую церковь в местечке Девентер и прилегающее к ней кладбище для принесения собственных жертв. В первую ночь они выбрасывают из храма заночевавшего там священника, а во вторую — сжигают его тело прямо перед алтарем. Сей леденящий душу рассказ хронист завершает выводом о том, что день принадлежит живым, а ночь — мертвым. Пристрастие мертвецов к церкви Девентера не случайно: она предположительно стоит на месте бывшего языческого капища. Ужасный вой донимает женщину с детьми, поселившуюся в одном из домов города Зюльфельда. На этот раз священнику удается изгнать призрак с помощью молитв и мощей святых.

В описании другого случая отношение Титмара к призракам смягчается. Умершая женщина внезапно восстает в гробу прямо в храме. Наслышанный о проделках мертвецов народ в страхе разбегается, но женщина спокойно подзывает к себе мужа и домочадцев, дает им поручения, утешает ласковыми словами, а затем вновь укладывается в гроб. И хотя хронист предупреждает читателя о происках лукавого, принимающего «личину мертвецов», он тут же говорит, что «бездыханное тело» может-таки подняться в том случае, «когда мир расцветает» из-за славного образа жизни праведников. Вот и эта праведница утешилась после вкушения смерти [15].

Столь мудреная логика в итоге заставила Западную Церковь пересмотреть свой взгляд на природу привидений. В трактате кардинала из Равенны Петра Дамиани (1007–1072) женщина, посетившая римскую базилику на праздник Успения Девы Марии, видит свою умершую куму. Она нисколько не пугается и вступает с ней в задушевную беседу:

— Не ты ли это, моя умершая кума Мароция?

— Это я.

Выясняется, что кума совершает своеобразное паломничество в благодарность Богоматери за Ее заступничество. Этот образ весьма далек от жутких идолопоклонников Девентера. И хотя умершая прорицает о смерти собеседницы, грозность ее слов сглаживается бытовым диалогом двух кумушек. А ведь прежде роковое предзнаменование заставляло содрогаться Брута и Саула…

Постепенно легенды о мертвецах превращаются в назидательные поучения. Аббат Клюни Петр Достопочтенный (1094–1156) повествует о мертвом рыцаре, умоляющем священника об искуплении двух злодейств, в которых он забыл исповедаться. После совершенного обряда мертвец возвращается с благодарностью за оказанную услугу. Немецкий цистерцианец Цезарий Гейстербахский (1180–1240) ставит в пример честного монаха, который так переживал о неуплаченном корабельщикам пустячном долге, что после смерти явился аббату с просьбой погасить его. Другой монах ненадолго воскресает из мертвых, чтобы сменить рабочую одежду на цистерцианское облачение, требующееся в раю, а помощника повара вытаскивают с того света лишь потому, что он не получил благословения аббата. Прочие умершие монахи являются с информацией о том, как оценивают на небесах деятельность их монастыря.