Алпамыш

Девушке обиду может нанести.

Думает: «Укрыться б лучше от него!» —

Спряталась в чангал колючий от него…

Подъезжает ближе Хакимбек-шункар, —

Стал пред Алпамышем старый черный нар,

Голову задрав, почтительно ревет.

Своего верблюда витязь узнает, —

Думает: «Мой старый черный нар живет!

Как-то без меня живет родной народ?»

Вздох печальный сердце Алпамыша рвет.

А вокруг него верблюд семь раз подряд

Бодро пробегает — и глаза горят.

Посмотрел Хаким, — подумал про себя:

«Хоть и бессловесны твари, а гляди —

И они любовь к хозяевам хранят!»

Сердце у него расстроилось в груди.

— Ну, мой нар, прощай, — теперь назад иди.

Будь здоров и жив, меня в Конграте жди. —

И назад побрел уныло черный нар,

И к сестре подъехал Хакимбек-шункар.

Он сказал: — Родное племя, мой народ!

Чем ты стал за это время, мой народ!

Ты снесешь ли горя бремя, мой народ?.. —

И сестре своей вопрос он задает:

— К слову моему внимательною будь, —

На меня прошу я, девушка, взглянуть:

Этот витязь-путник схож ли с кем-нибудь?

Хочется мне, прежде чем продолжу путь,

Черному верблюду голову свернуть.

Вижу — в нем твоей растерянности суть.

Если же владелец требовать бы стал

За верблюда кун, я деньги б отсчитал!.. —

А сестра его, что скрылась под чангал,

Говорит: — Меня ты, путник, напугал, —

Лучше бы загадок мне не задавал.

Если ты верблюда черного убьешь,

То и в грудь мою вонзишь ты острый нож.

Черного верблюда, путник, пожалей, —

Слез моих и крови даром не пролей:

Чуть о том прослышит Ултанхан-злодей,

Голову мою тотчас отрубит он,

Сделает меня добычею ворон,

Станет мой народ жесточе угнетен!..

Услыхав слова Калдыргач, сестры своей, Алпамыш, не открывая себя, сказал ей в ответ такое слово:

— Ты какого ока доброго зрачок?

Чистых уст каких — правдивый язычок?

Что забилась ты, бедняжка, под чангал?

В племени конгратском чей ты есть росток?

Солнечной весной в саду не вянет цвет.

От достатка кто в такую рвань одет?

Как тюрёю стать Ултан-паршивец мог?

Или у тебя опоры в близких нет?..

Сестра Алпамыша, Калдыргач, такое слово ему сказала:

— Тот, в чьем оке я была зрачком, — далек,

Чьим устам служила языком, — далек.

Если поняла я темный твой намек,

О беде, о нашей как узнать ты мог?

Но, коль скоро сам ты правду разузнал,

Так и быть — я тайны отомкну замок:

Племенем своим конгратским я горжусь.

Дома своего я тоже не стыжусь, —

Шаху Байбури я дочкой прихожусь.

За верблюжьим стадом по степи кружусь, —

Разве в кармазу и шелк я наряжусь?

Знала ль я, какая ждет меня судьба?

Алпамыша-брата жду я, не дождусь.

В странствие пустился он в далекий край.

Подвигов, бывало, много совершал;

Может быть, с врагами в стычке оплошал, —

Слух дошел, что умер он в стране чужой;

Слух еще дошел, — он якобы живой;

Только от него пока от самого

Не было известья нам ни одного.

Думаем, что он погиб, скорей всего.

Если б жив-здоров он был и не погиб,

Неужель враги пленить его могли б?

Тысячу врагов один он устрашал!

Если б даже в битве он и оплошал

И попал в зиндан, — давно бы убежал.

Будь он жив, узнал бы и в чужом краю,

Что у нас Ултан в Конграте ханом стал.

Он бы нас своей опоры не лишал!

Он бы убежал и прискакал давно!

Видимо, прибыть ему не суждено,

Видимо, с бедою горе заодно,

Видимо, погиб он, брат мой, Алпамыш!

Ты мои услышь печальные слова:

Пес-Ултан дерзнул ступать по следу льва.

Брата моего красавица-жена

(Может быть — жена, скорей всего — вдова),

И она Ултану подлому нужна:

Свадьбу негодяй сыграть намерен с ней!

Только у Барчин-сулу, сестры моей,

Не сумел согласьем заручиться он.

Плачет Ай-Барчин, осенних туч мрачней,

И не ест, не пьет, не спит уж сколько дней!

Ходят ежедневно, ей дары даря,

От Ултана сваты — речи тратят зря:

Дорогих его подарков не беря,

Не дает Барчин согласья, говоря:

«Жив мой Хакимбек, мой дорогой тюря!»

Верит, что вернется муж ее, мой брат…