Очень полезная книга

— Не понимаю! — бесился Иван, не заботясь, слышит его бедняжка или нет. — Я совершенно иначе их себе представлял! Мне казалось, раз ведьма, значит, злая, но умная! Ведающая! А эта… — Он чуть не ввернул крепкое русское слово, но вовремя вспомнил, что уже полгода как решил отучаться от этой тупой провинциальной привычки, и ограничился многозначительным «гмм». — Или она от перерождения в слабоумие впала?

— Не думаю, — шепотом ответил Кьетт, ему обижать бедную девушку не хотелось. — Скорее всего, она с детства такая — силой наделена, интеллектом — не очень. Умная ведьма никогда бы не позволила себя повесить… Но ты не должен ее за это строго судить!

— Это еще почему?

— Да потому что твои собственные поступки в последние несколько дней тоже, мягко говоря, благоразумием не… ладно, молчу, молчу!.. — Оглянулся на потрепанную фигуру новой спутницы и вздохнул. — Вот плохо, что у нас местных денег нету.

— Почему? — переспросил Иван машинально, хотя и сам мог бы назвать тому миллион причин.

— Да надо бы ее как-то приодеть. Что же она у нас таким пугалом ходит — голая, босая! Нехорошо!

Он возмущения Иван даже руками всплеснул — ну точно как бабушка Лиза из Саратова.

— Нет! Вы его только послушайте! Самим жрать нечего, пить нечего, обувь трет, куртка не греет, жизненных перспектив никаких — а он беспокоится, как бы ему чужую покойницу нарядить! Навязалась на наши головы, так еще заботься о ней!

— Все-таки интересный ты человек, — очень добродушно, без всякого осуждения отметил нолькр. — Пока мертвая висела — носился с ней, как с родной. Стоило ей самую малость ожить — глядеть в ее сторону не хочешь! Вот она — некромантская повадка!

— Некромантия тут ни при чем! Мертвая она меня не домогалась!

— Сам захотел снять, никто тебя под руку не толкал! — хихикнул Кьетт бессовестно. — Теперь пожинай плоды своего нездорового некромантского интереса к удавленницам.

— Нет, я сегодня точно кого-то убью! — взвыл Иван, и Кьетт ускакал вбок, на безопасное расстояние, сделал ему козью морду. Тот еще характер был у нолькра, не то по молодости лет, не то от природы!

На втором часу совместного пути дорога сделала еще один крутой поворот, обогнув молодую дубраву, и взорам путников открылась довольно живописная низина, с недавним каменистым безобразием ничего общего не имеющая. Горы высились вдали, вершины их таяли в осенней дымке. Меж облетевших дерев и пожелтевших зарослей тростника петляла речка. Потянулась цепь небольших полей, черных — свежевспаханных — и ярко-зеленых, засеянных озимой рожью.

Конечно, ни Иван, ни Кьетт определять культуру по виду ее всходов не умели. Это уж им лоскотуха подсказала: на минуту отвлеклась от дум о любви и вздохнула ностальгически:

— Рясно нынче рожь взошла… Хорошо! С хлебушком будем, — а потом вспомнила и захихикала злорадно: — Хи-хи! А мне теперича и хлебушко не нужен, не нужен! — и предложила спутникам: — Айда посевы травить-топтать! То-то веселье будет!

— Еще не хватало! — возмутился Кьетт. — Кто-то сеял, старался, а ты погубить хочешь! Смотри, как бы Иван тебя за такие дела совсем не разлюбил!

Лоскотуха скуксилась:

— Неужто и впрямь разлюбит?

— Разлюблю! — прорычал Иван. — Что за вредительство! Чем тебе их посевы помешали?

— А почто они меня на дубу повесили? Вот и пусть с голодухи пропадают, так и надо извергам!

Пожалуй, был в ее словах определенный резон, поэтому Иван продолжать полемику не стал. А Кьетт вдруг разволновался:

— Значит, ты из этих мест родом?

— Знамо дело, — согласилась Мила. — Тутошние мы, подгорные. Во-он тамочки, за рощей, село наше лежит!.. — и загоревала: — А домок-то мой, не иначе, пожгли теперь, со всей утварью да припасами! Как жить? Как жить?

— Болото себе искать, — посоветовал нолькр мрачно. — Лоскотухам по природе положено в болоте жить. И знаешь что! Ты давай-ка на дороге не маячь, пока не заметил кто. В рощу ступай и сиди там смирно до темноты. После нас найдешь.

Красивые голубые глаза Милы наполнились слезами.

— Да как же я без любимого-то буду до самой ночи?!

Но нолькр на этот раз был настроен сурово — куда только подевалась его насмешливость и беспечность.

— Тебе мало повешения было? Хочешь, чтобы они тебя еще и на костре спалили? С любимым на пару! Кыш в рощу, кому сказано! И чтобы носа не высовывала! Ну?! Ты еще здесь?!

Сверкая босыми пятками, низко пригибаясь к земле, как под обстрелом, Мила бросилась бежать и скоро скрылась меж деревьев.

Но предосторожность оказалась запоздалой.

Очень скоро, за следующим поворотом, показалось село — почерневшие от времени и непогоды срубы под четырехскатными тростниковыми крышами. Стены построек были низкими, крыши, наоборот, высокими и издали напоминали колпаки, глубоко надвинутые на лоб. Сходство увеличивали глаза-окошки, расположенные симметрично по обе стороны «носа» — двери с навесом. Крылечки казались высунутыми языками. Рядом с домами теснились хозяйственные постройки, за ними лежали огороды, по-хозяйски перекопанные в зиму, только огромные капустные головы еще возвышались кое-где. Заборов меж домами не было, лишь низкая — от скотины — изгородь опоясывала село по периметру. А по внешнюю ее сторону на отшибе чернело пятно недавнего пожарища. Видно, тут Мила до своего повешения и обитала.

Несмотря на относительную добротность построек и ухоженность огородиков, на единственной улице села грязища была несусветная. Похоже, ее использовали в качестве общественной помойки. Все было тут: навоз и куриный помет, кости, очистки, огрызки, старое тряпье… Ноги увязали в этой мусорной каше, как в болоте. Иван бросал завистливые взгляды на высоченные сапоги Кьетта и горестные — на свои раскисшие кроссовки. Прежде ему было только холодно и мокро, теперь еще и противно, поневоле одолевали мысли о грибке ногтей. Прозорливый нолькр его взгляд перехватил, хмыкнул:

— Думаешь, у меня не промокают? Это же парадные ровверские ботфорты, в них только на конный парад выезжать. Или там на бал, если голенище подвернуть…

— Зачем же ты их в сосисочную лавку напялил? — спросил Иван с глупым раздражением.

— Ну-у зачем! Потому что по дороге в мясную лавку живет одна… неважно. Короче, когда я прохожу мимо, она смотрит в окно и машет мне рукой. Вот мне и хотелось… — он не сразу подобрал нужное слово, — …выглядеть! — И не упустил повода упрекнуть: — Я же не знал, что ты мня уволочешь.

— Опять я виноват!

— А кто же еще?

Они шли по улице, выбирая, куда бы постучаться. Но одинаково грязно было везде, и от всех дверей тянуло чем-то кислым. «Вот угодили так угодили! Убожество какое! Это надо же так погано жить! Безобразный мир», — думал с возмущением Иван (просто как-то не случалось ему бывать по осени в селах собственного отечества, иначе он был бы менее категоричен в суждениях). Кьетт же смотрел на вещи иначе: «А что, неплохо живут! Войны нет!»

…Когда измученный дорожными невзгодами странник заходит в незнакомое село, чтобы разжиться едой и одежей, у него есть два варианта: либо там живут добрые люди, которые его накормят-напоят, оденут и приютят бесплатно, либо обитают жлобы, которые заставят его, за неимением денег, еду и обноски отрабатывать. К каждому из двух вариантов наши товарищи по несчастью морально подготовились и даже прикинуть успели, какие услуги можно предложить аборигенам, окажись они скупыми по натуре. Иван, к примеру, рассчитывал на работу физическую: ну там дров наколоть на зиму, сарай поправить, борону починить, вырыть колодец, в кузне молотом помахать (к слову, из этого перечня он в жизни своей мало что делал раньше, но почему-то уверен был, что справится со всем). Кьетт же, хоть и был с грубым ручным трудом знаком не понаслышке (война многому учит даже тех, кому по рождению совсем другое суждено), а может, именно потому, что был знаком и знакомство это приятным не считал, больше рассчитывал на свои магические способности. В программу подготовки боевого офицера входит курс целительства, очень краткий, сводящийся к оказанию первой помощи, но достаточный для того, чтобы излечить немудреную сельскую хворь — ну там чирей, лишай, понос. Еще можно подрядиться на розыск утерянных предметов, изготовление простеньких амулетов, выведение мелкой нежити. А самое удобное — будущее предсказывать, все равно проверить нельзя.