Золотая шпора, или путь Мариуса

Первые же залпы стрелков герцога Тилли привели в расстройство походный порядок врага. Сбившись в кучу, передовые части горулов полегли под ураганным ружейным огнем. Возникла давка, горулы никак не могли развить стремительной кавалерийской атаки, благодаря которой всегда одерживали свои победы. В авангарде их войска воцарился хаос. Попытавшись развернуть свою знаменитую легкую артиллерию, горулы внезапно обнаружили, что цель исчезла. Герцог Тилли отвел своих воинов под защиту леса. Придя в себя и перестроившись, горулы в походном порядке двинулись через лес по широкой Хальброннской дороге. Но путь этот оказался обильно полит кровью. Герцог Тилли предусмотрительно расположил своих стрелков за деревьями по обеим сторонам дороги, откуда они поражали неприятеля, после каждого залпа отходя в глубину леса.

Что до рыцарей, то их герцог отвел чуть дальше, спешил и расставил в несколько линий, преградив путь неприятелю. Горулы дошли сюда, понеся серьезный урон от бесконечной ружейной пальбы. В свирепом бою полегли все латники герцога Тилли, но потери врага оказались вдвое, если не втрое большими. В этой сече, в последней линии обороны, погиб и Матеас Рыжий. Стрелки, рассыпавшиеся по лесу, досаждали горулам и далее, пока те не выбрались на открытое пространство. Из 45 тысяч у горулов осталось тысяч 12, уже ни на что не способных…"

Давешний разговор с Уго Расмус вспоминал с досадой. Как же так? Он, хладнокровный и сильный, совершенно потерял голову. Он устроил дикое представление, бесполезное и потому позорное. Стыдно.

После решительного отказа Уго сотрудничать Расмус почувствовал отчаяние. Что оставалось делать? Как мы уже знаем, Расмус не привык к поражениям. И он решил, что настало время для грубого натиска. Заставить, любой ценой заставить проклятого грамотея сделать то, что требуется! Верный, длинный, узкий нож, как всегда, оказался на месте — за голенищем. Клинок блеснул молнией. А друг Уго — отменной реакцией. Он тут же выдернул из-за пояса широкий нож с резной костяной рукояткой. Резким движением Уго опустил на стол кулак, из которого как бы вырастало грозное голубоватое лезвие.

— Гляди, не промахнись, боец, — ледяным тоном сказал он. Его жилистая рука без напряжения, привычно держала оружие. На большом пальце Уго обнаружилась маленькая татуировка — не татуировка даже, скорее метка: неправильный синий четырехугольник. С минуту двое с ножами молчали, внимательно глядя в глаза друг другу. Затем Расмус наконец осознал, что прессинг провалился. Сунув нож за голенище, он вышел, хлопнув дверью. Когда Расмус уже скрылся из виду, лимонного цвета физиономия с полностью атрофированными мышцами высунулась из-за угла домишки. Такие хари снятся особо нервным детям в наиболее темные ночи. Она напоминала кустарно исполненную посмертную маску. Но вдруг осклабилась, показав розовые острые зубки, и, пробормотав: "Малкут!", исчезла за углом домишки.

Жаль, думал Расмус, что не удалось избежать дешевого фарса. Нервы заставляют человека проявлять не лучшие свои качества. Расмус занервничал и потерял лицо. Слава Богу, что хоть о шпоре сгоряча ничего не сболтнул. Вспомнив о шпоре, Расмус задумался. Где она сейчас? Расмусу не удалось присутствовать при задержании друга, но добрые люди описали все детально. Мариус был выдернут из постели, связан и почти тут же, предварительно обысканный, брошен в подвал. Окажись при нем золотая шпора — разве народ упустил бы такую деталь? Разговоры о сенсационной находке мигом бы распространились по деревне. Может, староста, этот могучий ум, наложил свою цепкую лапу на драгоценную штучку? Впрочем, при таких обстоятельствах и таком обилии свидетелей, пусть даже совершенно ручных, воровать поостерегся бы даже сборщик налогов. Люди, конечно, забиты, но даже ручной мартышке однажды надоедает выполнять команду хозяина — и она кусает его за палец. Староста, тонкий психолог, такие вещи чувствует и не станет провоцировать народ, слегка опьяненный зрелищем золота.

Где же, в таком разе, шпора?

И вот тут Расмуса озарило. Успеха он добивался, когда действовал самостоятельно. Придя к Уго, он изменил себе. Так действуй же сам, сказал себе Расмус. И опрометью бросился на свой двор, где в сарае вкушал заслуженный отдых верный друг обоих овцепасов. Кто такой, спросит любознательный читатель? Резвый мерин-оптимист по кличке Леший. Расмус взнуздал верного друга. Небо начинало робко темнеть. Через пару часов непроницаемый мрак окутает все. Но откладывать отъезд невозможно.

Тихонько, по малолюдью, Расмус вывел Лешего вниз, на огороды, к широкой впадине, где незамеченным, как ему казалось, укрылся в дубняке. Чуть погодя, выбравшись из зарослей, Расмус вскочил на верного друга — и стремглав поскакал в направлении славного города Реккеля.

Идея, пришедшая в голову Расмусу, была проста, как любая гениальная мысль. Прошло всего часа четыре, как староста, этот умудренный человечище, послал в Реккель нарочного с директивой — доложить наместнику губернатора о кошмарном происшествии в Черных Холмах и попросить стражи для сопровождения преступника в означенный Реккель (с последующим заточением в губернаторскую тюрьму, скорым судом и справедливым возмездием). Посыльного звали Непоседа Вилли. Личность, надо признать, колоритнейшая. Лесоруб, а в свободное время — отменный плотник, могучий, как вековые деревья, в поединок с которыми он вступал с юных лет и которые неизменно падали ниц, сокрушенные его смертоносным топором, не ведающим промаха, как боевой молот Тока, ренского бога войны.

Понятно, почему староста, этот инженер человеческих душ, послал в Реккель именно Непоседу. Зубодробительный лесоруб твердо числился в "золотой когорте" властителя Черных Холмов — среди двух десятков прихвостней, подхалимов, наушников и костоломов, преданных старосте душой и телом. Непоседа бестрепетно верен и мифически могуч. Плюс — имеет воображение кукушки. Голова огромная, как макитра, и такая же пустая. Староста мог не волноваться: его цепной великан, его любимый выдвиженец задание выполнит. Собственно, бояться-то старосте чего? Разве ожидает он, что Непоседе станут мешать? Разве предполагает, что какой-то Расмус начнет свою самостоятельную игру?

А Расмус, истязая Лешего, летел по реккельской дороге. Лошадь ему было жалко. Но Мариуса — еще больше. Да и верно говорят: жалеть коня — истомить себя. И Расмус нахлестывал верного друга, прикидывая, где сможет настичь Непоседу. По всему выходило, что громадный лесоруб не сможет одолеть весь путь без ночевки. Слишком он тяжел и неповоротлив. На этом Расмус и планировал отыграть четырехчасовую фору, которую имел противник.

Скачки происходили в новолуние. Относительное, правда. Малая-то луна уже выросла на треть, а вот Большая только покинула материнскую утробу (кто же ее мать?). Так что на излишнее освещение Расмус не мог пожаловаться. Реккельский тракт, конечно, ухожен и наезжен. Все-таки одна из главных дорог Северных провинций! Но тракт без ям и кочек — как старый полковник без орденов. А бешено летящему коню мизерная впадинка — чувствительнее канавы. Расмус ежесекундно рисковал свернуть себе шею. Ну, и Лешему, без сомнения.

На скаку думается не очень. Но Расмуса вдруг пронзила неприятная мысль. А что, если Непоседа Вилли решит скакать до Реккеля без ночевки? Торопиться ему вроде некуда — но кто знает, какие инструкции он получил? Может, ему приказано нестись именно без остановки. Знаем мы старосту, этого матерого перестраховщика!

Предположим, что Непоседа не остановится на ночлег. Возможно ли в таком случае «съесть» четырехчасовую фору? До Реккеля — почти 90 миль. При самой бешеной гонке из лошади не выжмешь более 15 миль в час. Итого — 6 часов. Даже племенной гисланский скакун не выдержит. Остановки неизбежны. Тем более, Непоседа — наездник далеко не ахти. Расмус и сам, конечно, не лихой джигит. Но уж получше в седле держится. Да и лошадка, если честно, досталась Непоседе слабоуздая. Да и дорога идет все больше по холмогорью. Все это хорошо, это — благоприятствующие факторы. На этом можно отыграть какое-то время. Скажем, час. Ну, полтора. Но четыре? Нет, тут, пожалуй, никаких шансов нет. Непоседа, скорее всего, уже на полпути к Реккелю.