Дом, который сумашедший

В палате номер ноль люди сидели вокруг круглого стола и проводили собравшее всех за круглым столом очередное главное свободолюбивое человеческое собрание. Когда я вошел, самый старший человек из двадцать первой палаты громко сказал:

— Позор ренегатам!

Я молча собрал в клетчатое полотенце клетчатую зубную щетку, клетчатую бритву, клетчатое мыло и обратился к человеку Тяптяпычу:

— Наш самый славный, самый незабвенный, самый мудрый, человеко самый любивый человек Тяптяпыч! Разреши мне, пожалуйста, поменяться местами с самым старшим человеком из двадцать первой палаты, я тебя умоляю, наш людской избранник.

— Это хорошо, человек ренегат, что ты сам осознаешь свои глубинные человеческие ошибки и ошибочные заблуждения. Тебе, человек ренегат, придется весь свободолюбивый путь нашего Движения пройти еще раз, от палаты к палате. За долгое время этого трудного человеческого пути твои шатающиеся недочеловеческие убеждения перестанут шататься, и ты до самого своего конца осознаешь, что значит для всех для нас внутридвиженческая свободолюбивая дисциплина. Мы ошиблись, призвав тебя сюда, в эту историческую палату, но мы привыкли осознавать свои ошибки. За это нам вечная человеческая слава!

Мое возвращение в палату номер двадцать один в обмен на самого старшего человека, перешедшего к человеку Тяптяпычу, если и удивило ее людей, то не очень, они лишь на минуту прервали собрание, ятобы заклеймить меня страшным клеймом ренегата. Сложив вещи в тумбочку, я лег на кровать и попытался забыться воспоминаниями о Принцессе. Но голоса сидевших за столом отвлекли мое внимание. Тогда я заткнул свои уши пальцами. Вокруг стало тихо-тихо. Я закрыл глаза — — стало темно. Тишина и мрак, меня в себя вобравшие, породили во мне ощущение того, что я вдруг очутился в мире полного одиночества. Мой разум будто бы отделился от своей телесной оболочки человека Пилата III и переместился в синее небо, расположенное за Железным Бастионом.

Кто-то тронул меня за плечо Я открыл не хотевшие открываться глаза. Надо мной стояли мои со-палатники и наперебой широко открывали зубастые рты. Мне стало скучно, я отвернулся к стене. Меня схватили, поставили на ноги, выдернули из моих ушей мои пальцы, и я услышал:

— Нам не нужны ренегаты!…

— Сам человек Тяптяпыч дал нам свободолюбивое поручение сделать из тебя человека!…

— И мы сделаем из тебя человека! Мы тебя вычеловечим!…

Ты обязан сидеть за столом и принимать активное участие в наших свободолюбивых собраниях, когда мы проводим собрания!..

Мне стало совсем скучно. Я посмотрел каждому из них в глаза, снова засунул пальцы в уши и спокойно направился вон из палаты.

Бронированную дверь передо мной закрыли. Меня схватили, вытащили из моих ушей мои пальцы, избили и усадили за стол. Я перевернул сначала стол, потом — нескольких наседавших на меня человеколюбивых людей, собрался было перевернуть и бронированную дверь, но меня связали и положили на пол.

Начался сеанс психотерапии. Мои руки были связаны, и мне пришлось выслушать все то, о чем громко говорили человеконенавистные громкоговорители, от самого начала человеконенавистного громкоговорения и до самого громкоговорения конца. Когда через два часа сеанс психотерапии закончился, начался сеанс психособрания. Через два часа психособрание закончилось, так как начался следующий сеанс психотерапии.

Эта пытка продолжалась до самого утра.

Утром меня развязали. В ординаторской братец настоящий сумасшедший ревизор с медалью «За экономию экономики» не сделала мне инъекцию даже воды, и я понял, что Движение Сопротивления взялось за меня основательно.

Во время сеанса трудотерапии я сидел на табуретке в стороне от всех остальных, так как никто из

трудящихся людей не пожелал расположиться рядом с человеком ренегатом. Мою норму вдвое повысили: вместо обычных пяти корзиночек заставили плести десять. Не выполнившим норму обед не полагался. Выполнить норму я все же как-то сумел, но на обед опоздал, за что был лишен человеческого обеда. Это, в первую очередь, огорчило меня тем, что, не получив пайки хлеба, я не мог скатать себе хлебные катышки… Впрочем, хлеб мне не дали и на человеческий ужин.

Сеансы психотерапии сменялись сеансами психособраний. За круглый стол я по своей воле никогда не садился, на обращенные ко мне вопросы не отвечал, если мне позволяли лежать — лежал, если меня сажали на табурет — сидел, но ни на кого не смотрел и ничего не слушал.

Каждую ночь мне устраивали «светлую» — накинув одеяло, человеколюбиво избивали. Изредка меня навещала человек шлюха Инфанта, скороговоркой сообщала мне о любви ко мне и о любви вообще и убегала.

А потом меня вторично посадили в вычеловечиватель, на этот раз — на месяц. Однако вычеловечиватель из меня человека не сделал. Тогда очередное главное историческое психособрание постановило, что я нечеловек, и все человеколюбивые люди от меня отвязались.

Я тут же добровольно пошел в вычеловечиватель и просидел там до самого отбоя.

С тех самых пор в вычеловечивателе я стал добровольно бывать ежедневно. В конце концов даже перенес туда свое клетчатое одеяло. Спать на цементном полу было не очень удобно, но там меня никто не трогал: громкоговоритель я заткнул большим хлебным катышком, а психособраний в вычеловечивателе никто не проводил, разве что мыши. Казалось, все обо мне позабыли, меня не вызывали ни на сеансы трудотерапии, ни на сеансы психоинъекций. Если человек шлюха Инфанта приносила мне что-нибудь поесть, я ел, если, занятая своими постоянными собраниями, не приносила оставался голодным.

Но вот однажды в вычеловечиватель явился сам человеколюбивый человек Тяптяпыч. Он сказал:

— Сейчас сюда войдет человек Принцесса.

Я вскочил с лежавшего на полу клетчатого одеяла. Человек Тяптяпыч, погладив меня ладонью по голове, спокойно продолжил:

— В вашем человеческом распоряжении пять минут. Ты сделаешь все от тебя зависящее, чтобы человек Принцесса пригласила тебя в шикарный дворец Самого Братца Президента.

Зачем?