Люди полной луны

— Таганрог, — воодушевился Саша Стариков и сразу же сник: — Жаль, что не Сочи.

— В командировку, — предупредил его Хромов, — а не в отпуск.

Михаил Лутоненко, после того как Веточкин и Хромов покинули больницу, вытащил из кейса мобильный телефон и нажал на несвойственную для обычных мобильников синюю кнопку. Если бы посторонний человек нажал на эту кнопку, то мобильник бы самоуничтожился. Кнопка обладала отменной памятью на тепло и узор пальца нажимающего, чужих не допускала.

— Слушаю вас, Лутоненко, — раздался скрипучий голос координатора УЖАСа. — Надеюсь, вы помните, что можете соединяться лишь в экстренных случаях?

— Не то чтобы экстренный, — замялся нейрохирург, — но мне нужно переговорить с Алексеем Васильевичем, есть интересный экземпляр, он просил позвонить при наличии такого

— Объявляю вам устный выговор за необоснованное соединение, — опять проскрипел голос, но в нем исчезли строгие интонации. — Я сообщу Чебраку. Он, если захочет, позвонит, а вы больше не соединяйтесь без экстрема. Все.

Михаил Геннадиевич Лутоненко, блестящий нейрохирург и диагност, был сотрудником отдела ЧЕТЫРЕ, имеющий пунктирный допуск в святая святых УЖАСа, подземную лабораторию Алексея Васильевича Чебрака. Он ассистировал ему во время опытов над людьми. Пунктирный допуск был у всех допущенных в лабораторию. Только Иван Селиверстович и Алексей Васильевич имели постоянный. Остальные были «специалистами по вызову». Им сообщали время и место и уже оттуда доставляли в лабораторию. Михаил Лутоненко был призван в УЖАС, еще будучи студентом Первого мединститута имени Сеченова, но приступил к работе в нем лишь после того, как стал ведущим нейрохирургом Москвы и России в целом, до этого он проходил обучение по системе «Иезуит». Во время обучения был допущен к присяге, а после обучения зачислен в штат отдела ЧЕТЫРЕ.

Михаил Лутоненко был предан УЖАСу, как УЖАСу были преданы все присягнувшие. Потому что каждому, сразу же после присяги, в мозг вживлялся биочип. Это был безобидный чип, он не мешал жить и мыслить, никуда не отсылал информацию о неблагонадежности носителя, нет, он просто тихо и надежно заставлял человека быть верным присяге.

Алексей Васильевич позвонил глубокой ночью. Михаил Лутоненко не спал, он был совой.

— В чем дело? — сухо поинтересовался Чебрак у Лутоненко.

— Опухоль в затылочной части. Развилась в результате травмы от падения. Очень удачная опухоль, небольшая и смертельная, на нужном месте. Не желаете спасти человека от смерти?

— Спасу, — лаконично согласился Алексей Васильевич. — Мне нужно испытать принципиально новый вид саморазвивающегося чипа. К двадцати одному часу завтра готовь операционную. Никаких медсестер, для помощи я захвачу кого-нибудь из лаборатории. Кстати, кто он, твой пациент?

— Провинциальный прокурор, из Таганрога.

— Из Таганрога? — почему-то удивился Алексей Васильевич и с усмешкой добавил: — В окрестностях Азовского моря провинций нет нигде, даже одинокий домик в степи — центр мира. Со слов далай-ламы, Азовское море двухуровневое, генератор тонкой энергии, в тибетской табели о рангах для непроснувшихся катаклизмов оно на первом месте.

— Это как? — заинтересовался Лутоненко.

— Если оно проснется и начнет выходить из берегов, то Тихий океан соединится с ним водами.

— Интересно, — зевнул Лутоненко. — А прокурор наш при чем?

— Надеюсь, если, конечно, выживет, после операции и он на что-нибудь сгодится.

После разговора Михаил Лутоненко отправился спать, а Алексей Васильевич подошел к большому зеркалу, двумя пальцами сильно оттянул вниз кожу под глазами, высунул язык и, глядя на свое изображение, стал медленно и ритмично прыгать с ноги на ногу: левая-правая, правая-левая — и хрипло издавать балабонящий звук:

— Бо-бо-бо-боооо, бо-бо-бо-боооо.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Опухоль в голове Миронова не беспокоила, он не знал о ее существовании. Разрастающиеся клетки рака сразу же блокировали участок мозга, отвечающий за присутствие боли в теле, и боли не было. Периоды здравого сознания у Миронова сменялись провалами. Все было гулким и отстраненным. Страшно становилось лишь тогда, когда Миронов был в здравом уме и памяти, но он не понимал природу этого страха. Ему казалось, что он попал в больницу из-за переутомления и вот-вот все пройдет. Сегодняшним утром его неожиданно перевели из двухместной палаты в одноместную. Ему это понравилось, сосед по двухместной палате ночью храпел, а днем громко разговаривал. Вечером этого же дня к нему заглянули Хромов и Веточкин.

— Самому, что ли, в больницу лечь, отдохнуть, — «позавидовал» Миронову Хромов.

— Все нормально, прокурор, — сказал Веточкин. — У тебя обнаружили опасную болезнь, так что хочешь — не хочешь, а ровно через шестьдесят лет помирать придется.

Веточкин и Хромов знали об операции.

В 20.00 Миронова подстригли наголо и выбрили голову до блеска.

В 20.45 дежурная медсестра сделала ему укол.

— Успокаивающий, — прощебетала она и добавила: — Антибиотик.

В 20.50 Миронову стало наплевать, что с ним делают, зачем и почему. Он погрузился в безразличие.

В 20.55 Миронов лежал на операционном столе и мерз. К нему подошел Лутоненко уже в маске и резиновых перчатках, руки он держал перед собой поднятыми вверх.

— Сейчас спать будете, крепко и сладко, — пообещал он Миронову.

Из-за спины Лутоненко вышли еще два человека в масках, тоже державшие руки в перчатках перед собой. Один из них, Миронову он почему-то казался главным, маленький, с насмешливо-равнодушными глазами, подошел вплотную к операционному столу, склонился к лицу Миронова и спросил:

— Вы знаете, что такое смерть?

— Это когда в гробу лежишь, — не стал вдаваться в подробности Миронов.

— В гробу — это еще жизнь, — непонятно выразился маленький с горящими глазами, — а смерть… — Он прервал себя и кивнул напарнику.

Второй незнакомец обошел стол с другой стороны, держа в руке шприц с золотистой жидкостью. Мгновенно попал иглой в вену Миронову и медленно стал вводить содержимое шприца в кровь.

— Смерть — это общий наркоз, — вновь склонился к Миронову горящеглазый философ, — чтобы не было больно при отделении души от тела.

Какая-то мысль посетила Миронова, но тотчас же и покинула. Ему стало легко и радостно, как в детстве. Он будто бы мчался на велосипеде с горки, быстрее, быстрее; перед его глазами вдруг закружилась круглая клумба с яркими цветами, и вот это уже не клумба, а бешено вращающийся разноцветный круг пространства, в центре которого проклюнулась сочно-красная точка, выросла до размера вишни, больше, больше, и вдруг красное прорвалось синим, и синева бросилась на Миронова и поглотила его.

…Чебрак, Лутоненко и еще один сотрудник отдела ЧЕТЫРЕ, доктор медицинских наук, директор НИИ усовершенствования и моделирования человеческого тела, Роберт Аксенович Петров, приступили к операции. Алексей Васильевич Чебрак, со свойственной для него широтой натуры, взял Петрова в качестве операционного медбрата, подавать инструменты и вытирать пот со лба нейрохирургам.

— Значит, так, Тарас, — заявил Хромов, как только они вышли из больницы, — ругаться будем до пены у

губ. Я тебе сейчас кое-что скажу и покажу. Уверен, ответить ты не сможешь.

— Давай, полковник, — невозмутимо согласился Веточкин, — расскажи, как ты обнаружил, что Хонда в федеральном розыске по подозрению в тройном убийстве, что видел его на фото с ярко разодетым геем в обнимку. Все рассказывай, Леонид Максимович, ничего не скрывай.

— Значит, так. — Хромов вежливо покашлял. — О чем это я? Я хотел сказать тебе, и показать, кстати, о новом, с качественной кухней, ресторане. Обнаружил я его недавно, в смысле давно, да и ресторан не новый. — Хромов умел ясно и четко объяснять ситуацию. — Туда только по приглашению допускаются, но можно и без него, только дорого очень. У меня два таких приглашения есть. Мой человек, внедренный в обслугу, где-то достал, украл или дали, я так и не понял толком. Ресторан называется «Первая скрипка», относительно недорогой для приглашенных, и у меня к тому же с собой… — Хромов показал бутылку армянского коньяка тридцатилетней выдержки во внутреннем кармане пиджака. — На день рождения коллеги подарили, — объяснил он Веточкину. — Деньги есть, нам премию дали и зарплату, а жены нет, у родителей живет, так что хватит. Кстати, что ты там насчет Хонды говорил? Я не понял. Он что, в розыске? Я не знал. А что случилось?