Курортная зона

— Неужели эти Камни?..

— Да. Соединившись, два бриллианта дают безграничную власть той сущности, которая ими владеет. Фламенги добились своего. Но их можно остановить, вернув Камень морферов на место. Сюда — в курортную зону. Тогда и морферы займут свое место в Последовательности. Цепь замкнется. Каждый будет на своем месте.

— Я так понимаю, Камень придется добывать мне, — тяжело вздохнула Вера.

— Нам, — поправила ее Лариса.

— Тут уж ничего не поделаешь. — Графиня развела руками. — Это традиция.

— Какая? — поинтересовалась Лариса. Вера хмыкнула:

— Не знаешь, что ли… Чтобы спасти мир, парочке идиоток нужно вляпаться в капитальные приключения. Причем, уверяю тебя, мир даже не заметит, что мы его спасти собираемся.

— Может, это не так уж и плохо…

Резкий ветер превратился в метель, где хлопья снега немного напоминали пепел.

— Мне пора, — сказала графиня. — Даже у призраков есть свое расписание. Прощайте.

— Стоп-стоп! — заволновалась Вера. — Как это — “прощайте”? Вы, значит, нас порученьицем загрузили, а указаний не дали! Где искать камни, как организовывать сопротивление, явки-пароли, туда-сюда…

Графиня рассмеялась. Было немного жутковато слышать этот смех.

— Вера, ты же писательница. Придумай что-нибудь сама. Глядишь, это будет материалом для новой книги. Той самой, о написании которой ты так мечтала…

— Ни хре… — сказала было Вера, но осеклась, поняв, что они стоят с Ларисой вдвоем посреди растерзанного метелью поля.

— Что-то стало холодать, — хмыкнула Вера.

— Да.

— Это потому, что, общаясь с призраком, мы находились в трансе. Как в состоянии алкогольного опьянения. А сейчас протрезвели.

— Ты как себя чувствуешь, писательница?

— В целом бодро, если учесть, что недавно у меня вот здесь была дырка, а спина напоминала пережаренный бифштекс. Спасибо тебе, Лариска.

— За что?

— За то, что ты мне поверила. Ведь ты поверила, что я твоя сестра?

— Да.

— Это здорово меня утешает. Если грядет конец света, то мне хоть будет с кем пива попить напоследок.

— Вер, мы так и будем здесь стоять до полного охлаждения наших организмов? Не забывай, мы вроде бы должны мир спасти.

— Да, точно. Пойдем.

— А почему ты идешь на северо-восток?

— Не знаю. Хочешь, пойдем на юго-запад, один хрен. Курортной зоны больше нет.

— Ну и что? Разве мы не сможем отсюда выбраться без этого ориентира?

— Я давно никуда не выходила и не выезжала, Лариса. Даже не представляю себе, а есть ли он — мир за пределами этих полей и лесов?

— Нам ничего не остается, как проверить это на собственном опыте.

…Они все-таки вышли куда-то. На их волосах и плечах толстой коркой лежал обледенелый снег, пальцы распухли и почернели, а лица были ужасны — с провалившимися щеками, бессмысленными глазами и синюшными губами. Они стояли посреди неожиданно возникшей заасфальтированной дороги, идущей неизвестно откуда и неизвестно куда. Но они смотрели не на дорогу. Они смотрели на небо. Оно было безумно салатового цвета с режущими глаза разводами розового и оранжевого. Одна из них посмотрела на другую и слабо шевельнула рукой.

Такого неба не бывает…

Да…

— Слушай, Эдик, а чё их к нам-то привезли?

— Буйные. — Эдик был немногословен. У него сегодня день не задался. Позвонил Наташке насчет вечерней рюмки с трахом — Наташка взбеленилась ни с того ни с сего и послала его к черту. Позвонил Светке насчет того же — вместо Светки трубку поднял ее внезапно явившийся из экспедиции муж-археолог. Археолог выматерил его не хуже чем бомж у пивного ларька. А Маринкин мобильник отвечал только, что его хозяйка временно недоступна, хотя Эдик понимал, что это не временно, а навсегда. Словом, паршивый день, как ни крути. К гому же пришлось принимать этих двух телок с полностью поехавшей крышей. Ладно хоть симпатичные были бы, вроде Пенелопы Крус в “Готике”, а то страшны, как незнамо что: одна бесформенная толстуха с исполосованной рубцами от ожогов спиной, другая — скелетоза чахоточная, краше в гроб кладут…

— Говорят, их на каком-то шоссе подобрали. Валялись посреди дороги в коме. А почему же они теперь буйные, а, Эдик?

— Хрен их знает, я тебе что, доктор? С психами такое бывает: лежит как мертвый, а потом начинает по потолку бегать и орать про полный абзац всему.

— Во, они тоже про конец света орали, я слышал вчера, когда Михалыч пошел им аминазин колоть. Про фермеров каких-то, про птиц этих… с шеями…

— Страусов?

— Не… Во, фламинго! Точно, еще песня есть: “Розовый фламинго в очаг закатан”.

— Чё-то ты путаешь.

— А еще они орали и про мировой пожар, про камни с неба…

— Славик, ты больше психов слушай. И скоро сам на аминазин сядешь.

— Иди ты!

Эдик пожал плечами:

— Не я разговор затеял. И без тебя хреново. Тут у Эдика зазвонил мобильник. Он схватился за свою подержанную “Моторолу”, как утопающий за соломинку:

— Але! Ася? Лапуля моя, приветик! Ой, что ты, конечно рад! Сегодня? В девять вечера? Лады! Не вопрос, дорогая! Целую, мой котенок!

Эдик убрал трубку. Лицо его излучало самодовольство. Все-таки удача в мире есть.

— Так-то, Славик, — сказал он приятелю. — Жизнь — это не только психбольница.

— Я разве против? Только эти бабы какие-то интересные.

— Ничего. У нас и от этого лечат. Пошли, наша смена заканчивается.

Славик и Эдик, два санитара, вышли из блока одиночных палат для особо буйных больных психиатрического диспансера №1, что в поселке Метелино Олегсинского района. За окнами дома скорби висели густые зимние сумерки, располагающие к дополнительным депрессиям, истерикам и кататоническим ступорам, поэтому за плотно прикрытыми дверями палат раздавались вопли, рыдания, безумный хохот или стоны. Только в двух “одиночках” царила полная тишина — в тех, куда поместили женщин, найденных на автотрассе в состоянии глубокого шока. Женщины лежали на жестких холодных койках, не подавая признаков жизни. Однако в полночь они синхронно открыли глаза — каждая в своей палате — и синхронно произнесли одно слово:

— Пора.

…Очаровательная рыжеволосая девушка с безупречной фигурой и ногами такой длины, что они казались ненастоящими, села в гондолу, исторгнув из уст гондольера поток блестящих венецианских комплиментов.

— Я не понимаю по-итальянски, — пленительно улыбнулась она в ответ.

Гондольер чуть не выронил весло и спросил на языке Толстого и Черномырдина:

— Из России?

— Да, — теперь удивилась девушка. — А вы… тоже?

— Ага. Вот не ожидая соотечественницу встретить! Наши редко ездят в Венецию, в основном на курорты мотаются, куда потеплее. На Гавайи, Борнео.

— Там я побываю позже. — Девушка с комфортом расположилась в гондоле, закурила ментоловую сигаретку и принялась глазеть по сторонам. — В этом году я решила путешествовать по Европе. Отдохнуть, развеяться…

— Шикарно живете. — Гондольер вздохнул. — Я в свое время, как уехал еще из СССР, гоже помотался — правда, в поисках работы. Инженером был. а теперь вот катаю по древним каналам прекрасных девушек.

— Как мило! — Девушка засмеялась. — Романтично, как в книжке.

— Любите читать?

— А? Нет. вообще-то я раньше занималась тем, что писала КНИЖКИ.

— Да что вы?! И какие же?

Девушка стерло с лица улыбку, и гондольер понял, что эта тема для нее неприятна. Поэтому он помолчал пару минут, а потом решился задать другой, менее щекотливый вопрос:

— А кто это у вас в клеточке? Любимая зверушка?

Девушка нежно погладила пластмассовую клетку-переноску с крохотными дырочками:

— Ага.

— Кошка?

— Нет. Ежик.

— Еж?! Настоящий еж?! Из России?

— Да. — Девушка опять улыбалась, и ее собеседник порадовался, что имеет возможность любоваться такой приятной улыбкой. — Представляете, с этим ежиком у меня просто какое-то чудо приключилось! Я его в Москве, когда ждала самолет, на вокзале в женском туалете увидела. Он воду из раковины пил, как дрессированный! И как будто меня что-то толкнуло: возьми его с собой. Я взяла, боялась, меня с ним высадят, но, представляете, его никто не замечает! Ни в самолете, ни на таможне. Мы с ним уже и в Лондоне были, и в Париже, и в Берлине… Он у меня как талисман на счастье.