Капуста без кочерыжки (сборник)

Я даже попытался улыбнуться, но получилось не очень искренне, оттого стало мне еще неуютнее, и я с завистью посмотрел на переднее место, где крутой, коротко стриженный затылок случайно знакомился с обладательницей точеного профиля. Он уже попросил у соседки ладошку и что-то там выискивал. Наверное, линию судьбы. Я неслышно вздохнул. Удивительно, сколь полезны несуществующие вещи. Судьба, провидение — какая чушь, какое высокомерие предполагать, будто природа или сам Господь Бог только и заняты тем, как бы поизвилистее предначертать несколько миллиардов маршрутов с известным концом.

Загудели турбореактивным горлом движки. Защелкали ремнями пассажиры. Прошла бортпроводница. Заставила убрать соседа склянки. Тот нехотя выполнил указание и прошептал в самое ухо:

— Маршрут у нас опасный, южный, угнать могут, а самолет того…

— Чего того? — Я не выдержал, каюсь.

— Старенький самолетишко. — Он с силой надавил на пластмассовую обшивку, и та сухо хрустнула. — Полный износ. Даже не взлетим, наверное.

— Взлетим, — с наигранным энтузиазмом решил я перехватить инициативу, но гражданин в черном не сдавался.

— А вы заметили, какие глаза у стюардессы?

— Нормальные глаза, — втягивался я понемножку. — Даже очень ничего глазки.

Какие там глазки, я, честно говоря, не запомнил.

— Ну да, меня не проведешь. Тревожные глаза. Я ей прямо в зрачок заглядываю, а она даже не моргнет. Не иначе как что-то случилось. Вот уже сколько стоим, а ни с места. Куда она исчезла? Наверное, переговоры ведут.

В дверях появилась бортпроводница, и я криво ухмыльнулся. Но радость моя была недолгой. Стюардесса нагнулась и откуда-то снизу вынула спасательный жилет.

— Уважаемые пассажиры! Часть нашего маршрута пролегает над водной поверхностью…

Справа что-то заскрипело и навалилось тяжелым прессом. Бородач, упершись рукой в мой локоть, приподнялся, насколько позволял ремень, и голодным зверем следил за неуклюжими пассами бортпроводницы. Я видел только улыбавшееся девичье лицо с холодными, равнодушными глазами. Когда она перешла к подаче звукового сигнала, что-то там в ее жилете под мышкой заело. «Да Бог с ним, с сигналом, — подумал я, — если что, то и свисток не поможет».

Я вздохнул и попытался выдернуть руку из-под соседа. Но где там — тот держал меня мертвой хваткой каменного гостя.

— Вот оно, ружье, — трагически произнес гражданин в черном.

Последние слова, произнесенные чуть громче, привлекли внимание соседки с переднего ряда. Она повернулась, впрочем, не вынимая ладошки из лап ухажера, и спросила, глядя на меня в упор:

— Какое ружье?

— Ружье из первого акта, — пояснил сосед.

Она унизительно хмыкнула и отвернулась.

— Теперь обязательно выстрелит, — продолжал разжевывать сосед. — Только, я думаю, до моря-то мы не дотянем. Если даже и взлетим, в чем я глубоко сомневаюсь…

Наконец стюардесса вытащила свисток и пронзительным судейским сигналом продемонстрировала спасательное средство в действии. Кто-то громко и весело засмеялся, кто-то зааплодировал, я, честно говоря, тоже хохотнул, а мой сосед замолк и насупился.

Немного погодя самолет тронулся и, мягко подпрыгивая на бетонных стыках, попятился. Черный человек намертво врос в иллюминатор, так что смятая курчавая бородища расплющилась и теперь поблескивала серебристыми нитями из-за огромных ушей. «Эх, охота же вот так человеку маяться», — подумал я, достал леденец и, откинув голову на спинку, уставился в потолок. На пожелтевшем от времени пластмассовом потолке ярко светилось: «Пристегнуть ремни. Не курить». Захотелось курить.

Я закрыл глаза и увидел огромное сигарообразное тело, эдакую алюминиевую трубу, плотно населенную живыми существами. От каждого из них в хвостовую часть тянулся провод, а может быть, трос, и там, позади, все это сплеталось в один стожильный кабель, выходивший через специальное отверстие в окружающее пространство. Я почему-то был уверен, что весь этот кабеляж намертво закреплен в неведомой начальной точке.

Труба взвыла, задрожала и со свистом рванулась вперед. Казавшийся абсолютно нерастяжимым гигантский кабель не препятствовал движению. Одна из его жил заканчивалась на мне. Я покрепче схватился за свой отросток и открыл глаза.

Черный человек буквально пожирал глазами салон. Я вдруг обнаружил, что с силой сжимаю запястье соседа.

— Простите, кажется, уснул, — соврал я и громко сглотнул накопившуюся во рту слюну.

— Уснул, — не без зависти, как мне показалось, повторил сосед. — Уснуть, когда жизнь, можно сказать, на волоске. Да у вас железные нервы!

— Отчего же на волоске? — как можно спокойнее возразил я.

Мой сосед с победным видом, не говоря ни слова, ткнул в обшивку чуть повыше иллюминатора. Я присмотрелся. По бугристой поверхности, вверх и наискосок, тянулась извилистая линия длиной сантиметров тридцать. Впрочем, вверху она исчезала под стыком багажника. Я напряг зрительную память, пытаясь установить, была ли трещина до взлета, но ничего не вспомнил. Наверняка была. Если ко всему приглядываться да прислушиваться…

Я прислушался и тут же обнаружил странное подвывание на фоне монотонного турбореактивного гула. Стоп, назад.

— Царапина древняя, — равнодушным голосом пояснил я, — наверняка кто-нибудь до нас зонтиком случайно задел…

— Зонтиком, — возмутился черный человек. — Да я тут все обнюхал — целехонька была.

— Значит, не заметили, — отрезал я, а сам подумал: «Это же надо было заранее прийти специально обследовать самолет».

Тем временем самолет, трепыхаясь и болтаясь, пробивал толстый облачный слой. Леденец мой истаял, и уже начало пронзительно давить на уши. Я судорожно достал следующий и заодно предложил соседу.

— Спасибо, не люблю сладкое, — отказался он.

— Я тоже не очень, но для ушей полезно, — оправдывался я.

— У меня прекрасная носоглотка.

Он достал носовой платок и громко, со свистом высморкался. Кое-кто оглянулся, даже соседка спереди посмотрела на меня с отвращением. Я улыбнулся и пожал плечами. Она отвернулась, шепнула что-то на ухо соседу и весело рассмеялась.

Тут тряхнуло по-настоящему. Казалось, могучий гигант снаружи схватился ручищами за крылья и принялся вытряхивать душу из самолета. Ударил колокол, с малиновым звоном посыпались осколки, справа по диагонали хлопнула крышка багажника и вниз полетели незакрепленные предметы.

— Щас как хряснет пополам, — нудел над ухом сосед.

— Значит, судьба, — процедил я сквозь зубы и, не закрывая глаз, опять увидел летящую трубу и провода в ней.

— Судьба, говорите? Да, похоже. Наши судьбы протянуты из прошлого и сведены воедино здесь, в салоне. И когда самолет треснет пополам, в одно мгновение оборвется связь.

Появилась бортпроводница, подняла выпавшие вещи и попыталась закинуть их на верхнюю полку.

— А не кажется ли вам, что фатум и авиакатастрофа несовместимы? — Я решил отвлечь соседа умным разговором.

— Как это несовместимы? — Он взглянул на меня с нескрываемым любопытством, но тут же перевел взгляд на бортпроводницу.

Останавливаться было нельзя, и я удвоил напор:

— Посудите сами. Допустим, наш авиалайнер, — я специально перешел на высокий стиль, — потерпит крушение. — Черный человек хмыкнул со знанием дела. — Нет, обратите внимание, я лишь теоретически допускаю такую возможность. Итак, огромный серебристый лайнер разламывается как хлебный батон пополам, и гибнут все пассажиры. Итак, что же означает гибель ста пятидесяти пассажиров с точки зрения фатума?

— Что? — не выдержал сосед.

— С точки зрения полной предопределенности судьбы это означает, что каждому из сидящих в салоне на роду было написано погибнуть в авиакатастрофе.

— Правильно, — обрадовался черный человек.

— То есть у вас, у меня, и у той хорошенькой девушки с точеным профилем, и у ее соседа, крутого затылка, и у стюардессы, и у всех наших попутчиков на руке нарисовано одно и то же: неудачный полет хмурым осенним утром. А теперь представьте, какова вероятность случайной встречи ста пятидесяти человек с одинаковой судьбой.