Лунные бабочки

— Ваша нанотехнология, — поспешил сделать комплимент Голубев, — нанесет окончательный удар по человеческому фактору. Мы превратимся в ухоженных, здоровых, хорошо охраняемых обитателей зоопарка. Миром будет править искусственный интеллект.

— Как хорошо! — обрадовался Свинтицкий. — На благоустроенный зоопарк я согласен, но боюсь, что этот ваш разум, уважаемый Кевин Иванович, будет использовать нас на черновых и ассенизаторских работах.

— Хватит чушь молоть, пора на регистрацию, — хмыкнул Игорь Петрович.

— Ох уж эти самолеты, — поежился Свинтицкий, — лучше бы на поезде.

Женевский форум ведущих ученых мира впервые на таком высоком интеллектуальном уровне должен был обсудить вопрос о создании сословия Господ — золотого миллиарда неприкасаемых. Земля перенаселялась, и назрела проблема контроля за народонаселением, а контроль должны осуществлять ГОСПОДА. Призрак ВГС (Высшего генетического совета) бродил по земному шару.

Ведущие ученые мира не знали, что идея такого форума была внедрена в их мысли агрессивными мистиками подземного, околохорузлитного человечества качественной формации и что Господа обитают в сумеречно-серебряно-зеленом государстве волооких подземных магов, которым покровительствуют демиурги и элохимы, нелюдь и нежить земная…

Пути загробные

Первое, что потрясает умершего человека, — это грозное, гулкое и холодное одиночество Выбора. Проторенных путей в замогилье не бывает, все умершие осваивают бесформенность разноцветного мрака самостоятельно — один на один перед призраком Абсолюта.

Душа человека похожа на сплетенную из трех родников косичку, и душа человека трехобразна; душа детства — не-феш, душа судьбы — руах и душа смертного дома — нешмах. Сразу же после того, как умершего укладывают в домовину (гроб), начинается череда умираний, и каждый должен твердо знать, что бесконечная безнадежность, открывающаяся перед ним, предусматривает бесконечные варианты осуществляющихся надежд.

…Душа Лени расплеталась. Серебристо-чистый «ручеек» детства, нефеш, влился прямо в нить элохимов, мутно-осадочная «струя» судьбы, руах, вдруг начала завиваться в петлю, и из земной плоти потянулись к ней асмодейные гусеницы, постоянно испытывающие жажду и тоску по своей бывшей бабочковости в районе экранного самоудовлетворения, что находится в зеркальной вселенной, расположенной прямо над Южной Америкой, полностью повторяя ее контуры. Душа смертного дома, нешмах, которая на самом деле и есть ДУША, ласково, как бы проглаживая, проструилась по серебряной нити элохимов, распрямила петлю судьбы, мимоходом отправив несколько асмодейных гусениц в их вожделенную бабочковость, и тоже, вслед за душою детства, влилась в серебряную нить, оставив очищенную душу судьбы, руах, одиноко втягиваться в Ад, в государство бледных демиургов.

Когда косички душ Лени Светлогорова расплелись, прекратилось и действие памяти о нем среди оставшихся в жизни. Лени Светлогорова окончательно не стало. Ведь памятью на самом деле считается лишь то, что вызывает в душе вспоминающих болезненное недоумение, злорадство, скорбь, отчаяние; все остальное — профанация. Книги, картины, мосты, памятники — это уже муляж памяти. Истинной памятью, например, об Антоне Павловиче Чехове было лишь одно действие — гроб, доставленный в Москву из Ялты в грузовом вагоне с надписью «Для устриц»; а далее уже была не память, суррогат, забвение.

Глава четвертая

Москвичи мерзли. Наступил май, отключили отопление, прошло два теплых дня, и начались сильные заморозки. Минус десять в московском мае — это то же самое, что плюс десять в Экваториальной Африке, жуткий холод.

— Я приехал в свой город, холодный до слез, — продекламировал Степа Басенок, выходя на третьей платформе Курского вокзала из пассажирского поезда Новороссийск — Москва, и, оглянувшись, сказал Игорю Баркалову, следующему за ним: — Москва.

— Я вижу, что не Киев, — буркнул Игорь и поставил у ног Степы большую сумку. — Твоя очередь, — объяснил он. — Я от Таганрога до Москвы, а ты только по Москве.

— Ладно, — согласился Степа Басенок и помахал рукой носильщику: — Эй, татарин, сюда давай!

— Почему татарин? — удивился Игорь, разглядывая направляющегося к ним с тележкой носильщика. — Никакой это не татарин, скорее москвич татарской модификации.

— Нам в Бутово, — обратился к носильщику Степа и, посмотрев на его удивленное лицо, объяснил: — В смысле, к стоянке такси.

— Остроум, — буркнул носильщик, ставя сумку на тележку. — Могли бы и сами сумку донести, не велика тяжесть.

— Я не штангист, — отпарировал Степа.

Где-то на половине пути, возле игральных автоматов нижнего зала вокзала, их остановил патруль из четырех человек и разозленно-мстительного вида мужчина, в котором Игорь и Степа узнали соседа по купе, подсевшего к ним в Туле.

— Они мне сразу подозрительными показались, — радостно сообщил патрульным мужчина, — ханурики и аферисты. — Он кинулся на ошеломленного Игоря и схватил его за грудки. — Сумка тебе моя понадобилась, скотина!

— Очумел, джейран припадочный, — рассердился Игорь, отталкивая от себя мужчину обеими руками. — Идиот по жизни, что ли?

Мужчина от толчка отлетел к тележке меланхолично отстраненного от конфликта носильщика, перелетел через нее и, ударившись затылком о ногу проходящей мимо женщины, остался лежать, с негодованием глядя на патрульных. Переглянувшись, патрульные окружили Игоря, и старший отстегнул от пояса наручники.

— Я сразу заметил, — вдруг вмешался татарский москвич и гордо выпятил грудь с бляхой. — Они меня хотели до Бутова зафрахтовать за пятнадцать рублей. — Видя, что дело у клиентов безнадежное, он помогал милиции вдохновенно. — А глазами так и бегают.

— Да что тут творится? — возмутился наконец-то Степан. — В чем дело?

— Не знаешь, да? — радостно задал ему вопрос поднявшийся с пола мужчина и замахнулся на Игоря: — У-у, ворюга!

— Пройдемте, — защелкнулись наручники на Игоре и Степе, — там разберемся.

Задержанных повели в отделение. Носильщик, бурча под нос ругательства, толкал тележку в том же направлении. Зловредный мужчина следовал в фарватере. В отделении, в дежурной комнате, было холоднее, чем на улице.

— Воры? — спросил дежурный следователь у старшего патрульной группы и, не дожидаясь ответа, задал еще один вопрос: — Перепутали сумку или внаглую свистнули?

— Внаглую перепутали, — вмешался мужчина, стараясь во что бы то ни стало сыграть главную роль в расследовании.

— Они мне сразу показались особо опасными рецидивистами, — продолжал меланхолично свидетельствовать против своих клиентов носильщик. — До Бутова им на тележке за пятнадцать рублей, а там по голове бы дали, ограбили и все бы забрали.

— Что было в вашей сумке? — обратился дежурный лейтенант к зловредному мужчине.

— Значит, так, — мужчина облизнулся, — аккумулятор на «ГАЗ-31», носки шерстяные, семь пар, восемь банок варенья из абрикосов, водка, четыре бутылки, еще один аккумулятор на «ГАЗ-31», вобла, шесть штук, четыре гаечных ключа на четырнадцать-семнадцать, ватрушки домашние, надкусанные, две штуки, и костюм мужской, пятьдесят второго размера, полушерстяной лавсановый, одна штука.

— Серьезная сумка, — буркнул Игорь и решил из принципа не говорить о своих связях с Московским уголовным розыском. Судя по лицу Степана, он тоже впал в принципиальное состояние.

— А что в вашей сумке? — обратился к Игорю и Степе дежурный, и те озадаченно переглянулись. Если разобраться, в смысле придраться, в сумке у них присутствовало некоторое отклонение от закона. Поэтому Игорь немного замешкался и этим вызвал бурный восторг потерпевшего.

— Не знает! — зашелся мужчина в радостной истерике. — Ханурик подлый!

Мужчина вновь кинулся на Игоря, и тот двинул его плечом в грудь. Мужчина отлетел к злополучной сумке, стоящей возле угрюмого носильщика, и, вторично перелетев через нее, ударился головой о ногу меланхоличного начальника вокзальной тележки. Патрульные, переглянувшись, подошли и сняли с Игоря и Степы наручники.