Библейские страсти (СИ)

— Потерпи. — Голос зазвучал чуть тише. — Осталось совсем немного. Ещё недельки полторы — и я тебя выпущу.

— Я столько не выдержу. — Ему захотелось заскулить, но он сдержался. — Ты же видишь: я достаточно силён, смогу выжить и снаружи.

— Нет, я этого не вижу, — отрезала темнота. — Ты должен вырасти и окрепнуть, тебе надо овладеть разными полезными умениями, надо сделать…

— А почему ты всё время указываешь, что мне делать? — прошипел он зло.

— Потому что я тебя кормлю! И ты будешь делать всё, что я говорю, потому что ты мой…

Темнота внезапно запнулась на полуслове.

— Ты. Мне. Не родня, — отчеканил он негромко.

В наступившей тишине ему захотелось свернуться калачиком и спрятаться, но он упрямо молчал.

— Ты сам знаешь, кто поручил мне заботиться о твоей безопасности, — наконец прозвенела темнота.

— А мне-то что? Мне всё равно, — холодея от собственной смелости, проговорил он.

Оболочка чуть заметно вздрогнула и опять замерла. Чувствуя, что назад пути нет, он ожесточённо вгрызся в сочную кисловатую мякоть. Вскоре в толще темноты начало проявляться светлое пятно. Приблизившись к нему вплотную и прорвав жёсткую плёнку, он выглянул наружу и тут же отпрянул — по глазам больно ударило. Лишь через некоторое время он ещё раз просунул голову через отверстие и огляделся. Вокруг было море зелени, из которого выглядывали какие-то жёлтые и красные округлости. Он повертел головой, рассматривая внешнюю сторону кожуры — такую же жёлтую, в тёмно-розовых пятнышках, затем рывком высвободил хвост и пополз по гладкой коре к тому месту, где её касалась ветка соседнего дерева…

…Он в последний раз куснул мягкий бок груши, ощущая, как рот наполняется сладким соком, и с наслаждением глотнул. От удовольствия он даже выгнул спину, цепляясь хвостом за сучок. Затем он обвился вокруг изрядно полегчавшей ветви, просунул голову в петлю из собственного тела и рывком напряг мускулы. Древесные волокна хрустнули, словно кости, черенок с глухим треском обломился, и недоеденная груша сорвалась вниз, зашуршав мышью в траве.

Да, ему на редкость повезло, подумал он. Древо Силы росло рядом с яблоней, их ветви часто соприкасались, и сил у крохотного червяка как раз хватило на то, чтобы доползти до ближайшего плода и прокусить глянцевую кожицу. Живительный сок наполнил его тело мощью, помог вырасти за короткий срок в десятки раз, заставил работать крохотный мозг на пределе возможностей.

И многократно усилил тлевшее в нём яростное чувство.

Шелест листьев дерева, росшего невдалеке, заставил его очнуться. Он торопливо заскользил по ветке, зеленоватым ручейком перелился на яблоню, нашёл глазами знакомый отросток, умостился рядом и изогнул шею, вглядываясь сквозь листву.

Ну да, оно и есть. Это существо странного вида он часто здесь встречал. Сейчас оно обрывало сливы по одной и бросало их в рот, пряча косточки в кулаке.

Вспомнив вчерашнее, он ехидно усмехнулся.

— Тебе ведь приказали не есть плоды ни от какого дерева!

Существо испуганно повернуло к нему голову.

Кончик чешуйчатого хвоста неторопливо поглаживал чуть увядшую кожуру плода. Лёгкие касания раскачивали яблоко, и подгнившее отверстие, похожее на язву, то появлялось, то опять исчезало из виду.

— … и будешь томить мясо на слабом огне. Перед готовностью добавишь пару горстей чернослива — только косточки повынимай, знаю я тебя! — и капельку мёду.

— Но ведь…

— Молчи. Потом курочку. Даже две… три, короче. Покрупнее выбери. Оливковое масло с медком размешаешь, розовой водой чуть разбавишь, курочек натрёшь — и в печь! Чтоб с корочкой и душистые. Готовых птичек имбирём и орешками посыплешь, пока не остыли.

— Так я ж…

— Не перебивай старших. На вторую перемену — дичь. Начинишь тушки персиками, по бокам обложишь черносливом, притрусишь смесью из корицы, соли и имбиря, добавишь зелени, а потом всё время жирком поливай, чтоб сочная получилась. На сладкое сам чего-нибудь сообразишь: ну, там, лепёшек сладких с начинкой, груш, фиников, бананов побольше, я сильно придираться не буду. На запивку — красненького. Ещё в ледяную розовую воду выдавишь три апельсина, половинку лимона, и подсласти чуток. Пожалуй, этого будет достаточно.

Исав с шумом втянул слюну и вытер дрожащими пальцами рот. На лице старшего сына блуждала мечтательная улыбка.

— К сожалению, у меня только чечевичная похлёбка, — скорбно проговорил Иаков и потупил глаза.

— Что?! — взревел Исав, сжимая кулаки. — Чечевичная похлёбка?! Я несколько месяцев на поле вкалывал! Днём и ночью! А ты, маменькин любимчик, даже готовить за это время не научился! Да я сейчас сдохну, если кусок мяса не сожру! Что мне твоя чечевица!

Иаков с надрывом вздохнул и развёл руками.

Исав схватился за голову и застонал. Долгое время братья молчали: сердитое сопение Исава перемежалось со вздохами Иакова — каждый громче и дольше предыдущего. Наконец, когда после очередного звука со стороны младшего брата кот, мирно спавший под лавкой, проснулся и вылетел на улицу с диким мявом, Исав не выдержал:

— Чечевицы хоть много положил?

— Много, — с виноватым выражением лица прошептал Иаков. — Половину горшка.

Исав прекратил сопеть и задумался.

— Самого большого горшка, — уточнил Иаков.

Исав поднял на него глаза.

— С масличком оливковым. И шпинатик свеженький, специально утром на рынок бегал.

Исав с трудом проглотил комок в горле.

— А ещё мама мне хлеба свежего напекла, — ковыряя пол большим пальцем ноги, сообщил Иаков, — так я ни кусочка не съел, всё для тебя берёг.

По комнате разнеслось голодное мычание. Иаков снял с полки маленький кувшинчик и подал брату:

— Лимонный сок.

— Да чтоб ты провалился! — прорычал Исав и схватил кувшинчик. — Давай сюда свою чечевицу!

— Вот и хорошо, вот и правильно, — суетился Иаков, накладывая в миску очередную порцию похлёбки. — Зачем тебе там, на поле первородство?

Исав на мгновение оторвался от еды и с лёгким презрением посмотрел на брата:

— Мне бы твои проблемы… Тут долгосрочный пророк обещал на следующей неделе осадки в виде саранчи, а ты — первородство, первородство… Когда уже повзрослеешь?

Слово о рыбе

Голубая вечерняя дымка расползалась по берегу Галилейского моря. Костёр жадно трещал и шипел, облизывая прутики с нанизанными на них кусками рыбы. Ученики тихо сглатывали слюну и подбрасывали в огонь мелкие веточки.

— Учитель, прости мне мою недоверчивость, — вдруг заговорил Симон, — но всё же: как вышло, что в сетях после проповеди оказалось столько рыбы?

— Ты просишь объяснить чудо? — с иронией поднял бровь Иисус.

— Н-нет… — запнулся ученик, но через пару мгновений продолжил: — Я не сомневаюсь ни на лепту, что ты способен убедить в чём угодно даже рыб. Но ведь такая рыба, — ткнул Симон в одну из палочек, — в этом озере никогда не водилась! А такая, — указал он на другую, — и не может здесь жить, в пресной-то воде! Это морская рыба!

Иисус шутливо смутился и опустил глаза.

— Надо же — заметил… Хороший ты рыбак, Симон. Но мыслитель — пока не очень. Ничего, это мы исправим. Ладно, сначала объясню кое-что, — он отвёл со лба длинный локон и уселся поудобнее.

— Вначале, как я уже вам рассказывал, было Слово. Всё сущее берёт начало именно из этого первого Слова, оно стало его отпечатком на песке бытия. Всё живое и неживое, любой человек, любые звери, растения, камни в придорожной пыли и даже сама пыль, вообще любая сущность — это отдельные слова, состоящие из букв Первослова. Но сущности не могут не меняться, иначе прекратится всякое движение и всё застынет в неподвижности. Поэтому всегда есть возможность изменять существующие слова и вплетать новые в ткань бытия, тем самым меняя и создавая сущности; надо только уметь это делать. Вот ты, — он резко повернулся к Андрею и уставил в него палец, — что ты запомнил из моей дневной проповеди на лодке?