Берегите бороду (СИ)

– Эй вы, философы новоиспеченные! – Зулин сердито заворочался на своей подстилке. – Развели тут мудрствования, поспать не даете. Все очень просто: есть плохое и хорошее. Плохое нужно уничтожать, а хорошее не нужно – и точка. Одно из двух: или вы даете мне поспать немного, или мы прямо сейчас сворачиваем лагерь и двигаем дальше. Стив, разбудишь меня через полтора часа.

– Я, кажется, кукушкой не нанимался, – проворчал дварф, и Иефа почувствовала к нему даже что-то вроде симпатии. – Странный он какой-то, этот Зулин, – добавил Стив минут пять спустя, когда планар окончательно уснул.

– Да уж… – Иефа вспомнила свое пробуждение на болоте и зябко поежилась. Сказать или не сказать? Утка подействовала на дварфа явно благотворно, но где гарантия, что через полтора часа он опять не вернется в свое привычное болванское состояние?

Солнце медленно ползло все выше, деревья отбрасывали сетчатую тень, и она, эта тень, шевелилась и двигалась, рябила, и от этого очень хотелось закрыть глаза. "Не буду ничего говорить, – решила Иефа. – Еще решит, что я жалуюсь. И потом, может быть, мне спросонья померещилось? Мало ли какое у кого лицо будет, когда вокруг туман и болото, и холодно, и дурноватая полукровка орет не своим голосом?" Обозвав себя полукровкой, Иефа усмехнулась и мысленно пожала себе руку. Человек ко всему привыкает. То есть эльф. То есть… А, черт с ним совсем!

Стив нежился на солнышке и тайком наблюдал за бардом. Вот взяла лютню, погладила, подергала за тонкие усы струн, даже вроде как сказала что-то, здороваясь… Чудн ая она, эта пигалица сероглазая, и не поймешь ее никак. Вот уж, спасибо Мораддину, подобралась компания…

– Стив, а что у тебя в мешке?

– Что?! – застигнутый врасплох дварф сел и даже рукой мешок прикрыл, лихорадочно соображая, как лучше ответить. – В каком мешке?

– Да вот в этом, – Иефа откинула волосы и насмешливо глянула Стиву в глаза. – В который ты вцепился, как в мать родную. Что в нем?

– В нем? Вещь.

– Полезная? Я ни разу не видела, чтобы ты его открывал, этот мешок. В нем сокровища? Или любовные письма? Кстати, Стив, у тебя есть любимая?

– Нету у меня никакой любимой! – рассердился Стив. – Некогда мне шашни разводить!

– Так то шашни, а то – любимая. Чувствуешь разницу? – Иефа вдруг развеселилась. – Неужели твое суровое сердце никогда не пронзала стрела страсти?

– Да какая к Мораддиновой заднице страсть! Чего ты пристала-то ко мне?!

– О боги, Стив, да не волнуйся ты так, я вовсе не посягаю на твое целомудрие – ни в коем случае! Так что в мешке?

– В каком мешке?! – взревел в полный голос Стив, окончательно выходя из себя. Проснулся и подскочил на ноги Зулин, приподнялся на локте Ааронн. Все дружно уставились на дварфа. – Да чего вы вылупились-то! Нет у меня никакой любимой!

– Да? – вежливо удивился Ааронн.

– Нет!

– Ты поэтому так расстроился?

– Да не поэтому, яйца Мораддиновы!

– А почему?

– Из-за мешка!

– Он потерялся?

– Нет!

– А должен был?

– Что – должен был?!

– Потеряться.

– Кто?!

– Да мешок!

– Какой, к Мораддину, мешок?!!

– Ну, тот, из-за которого ты так расстроился.

– Я не расстроился!

– О да, я вижу, – Аарон с чрезвычайно серьезным видом покивал головой. – Ты абсолютно спокоен.

Раздался тихий булькающий звук, и все обернулись. У костра, занавесившись волосами, давилась хохотом полуэльфка.

Часам к десяти из кустов вынырнул слегка запыхавшийся Ааронн и объявил, что след найден. Зулин состроил начальственную рожу и скомандовал сворачивать лагерь. Солнышко припекало, утка приятно оттягивала животы. Иефа задорно тренькнула лютней, укладывая ее в чехол, и невинным голосом поинтересовалась у Стива, не забыл ли он случайно свой заветный мешок с любовной перепиской, после чего долго пряталась за стволами деревьев. В общем, поход продолжался в непринужденной и дружеской обстановке.

Ближе к полудню Стив окончательно решил, что со своей любовью к лесу явно поторопился. Бесконечные поляны, пролески, буераки и прогалины, кусты, трава, ветки – и бесконечная рябь солнечных лучей, пробивающихся сквозь листья.

Шли молча. Иефа мурлыкала под нос какую-то незатейливую мелодию, и дварф был более чем уверен, что следующий шедевр пигалицы будет называться "Любовные письма дварфа" или того хуже "Страсть в коричневом мешке". А еще Стиву почему-то казалось, что игры в бирюльки закончились. Слишком уж все было спокойно и безмятежно. Такая безмятежность Стива всегда настораживала. Руки чесались от безделья, в затылке свербело, и самое противное, что ведь не скажешь об этом никому – засмеют.

Правда, Зулин, хоть и не ругался и не ныл, но находился, похоже, в таком же состоянии. Во всяком случае, смотрел он мрачнее тучи, и руки потирал, и на кота своего не обращал никакого внимания, так что Зверь в конце концов обиделся и пристроился поближе к Иефе, а уж та на ласку не скупилась. "Змея!" – подумал Зулин. Ах, как здорово было бы обвинить кого-нибудь – да хоть ту же Иефу! – в том, что уже двадцать третье, что до финала, как до луны, что репутация теперь безнадежно испорчена, потому что судят всегда по первым шагам… Во всяком случае, он, Зулин, судил именно так. Да, обвинить и переложить всю ответственность за глупое поведение партии, бестолковые поиски следов и бесконечные ошибки, которых сделано уже столько, что и не перечесть. И ведь яснее ясного, что Ааронн – плохой проводник, Стив – плохой солдат, а Иефа – плохой сборщик информации. А он, Зулин… Плохой руководитель? Плохой маг? "Я хороший руководитель, – упрямо подумал планар. – Просто… Просто они меня не слушаются". "Я тебя тоже не слушаюсь", – протелепал мстительный фамильяр. "Молчи, животное! – мысленно взъярился Зулин. – И не смей подслушивать! А то, знаешь ли, так и до развоплощения довести недолго!" Зверь показал хозяину телепатический язык и фыркнул. Зулин расстроился окончательно.

Когда-то старикашка Мо долго и нудно втолковывал Зулину о пользе кривой. "Неужели ты не понимаешь, фиолетовый мой, что прямолинейность сродни глухоте? Ты слушаешь, но не слышишь, а это очень важно – очень, очень важно! – слышать, что тебе говорят. Иногда просто интонация – понимаешь? – даже не слово, а именно интонация, да что там интонация – легкое дрожание голоса, хрипотца, или когда металл в гласных… Ты понимаешь? Нет, конечно, ты не понимаешь, не так устроен. Но послушай меня – уж что-что, а послушание у тебя на уровне рефлекса – послушай и запомни: даже просто не совсем правильно сформулированная фраза способна изменить судьбу целого мира! И поверь мне, изменения эти происходят не в лучшую сторону! Гибкость! Ты должен быть гибким! Потому что когда на тропу войны выходит прямолинейность, она уничтожает все. Это самый главный, самый важный урок: ищи изгибы. Если твой собеседник святой, подумай, скольких младенцев он мысленно придушил. Если перед тобой законченный ублюдок, не стоящий даже приличной казни, спроси его – может, когда-то давно он разводил цикламены и спасал от утопления бездомных щенков. И если когда-нибудь тебе покажется, что мир такой же черно-белый, как ты сам, посмотри на себя в зеркало. Даже в тебе не два цвета. У тебя глаза – синие".

Старик Баламут взволнованно бегал по комнате и размахивал руками. И голос у него дрожал и срывался – наверное, это была та самая хрипотца, которую так важно было услышать и понять, и Зулин слышал. Слышал, но не понимал, и от этого ужасно раздражался, и внутренне каменел, и даже осмелился возражения какие-то придумать, и даже высказать их собрался, но тут Мо Корте глянул на него одним из самых безумных своих взглядов, и Зулин промолчал. Потому что очень хотелось жить. И с тех пор пресловутая кривая не давала Зулину покоя, вспоминалась в самые неподходящие моменты. Вот как сейчас.

– Задница Мораддинова! А это что, кладбище?!