Лунные бабочки

Легкий, словно предутренний ветерок, бес поэзии овладел Степой Басенком в тот момент, когда он входил через центральный вход на городское кладбище. «Я странник, — зазвучали стихи, — приходя и уходя, я на волну похож, на тихий шаг миров, шаг еле слышный, едва иду, чуть-чуть касаясь шага».

Степа направился к зданию администрации кладбища и еще издали увидел возле входа сидящего на лавочке могильщика Ноткина по кличке Валера-Оптимист. Увидев Степу, Ноткин поднялся и пошел ему навстречу с лучезарным выражением неведения на лице.

— К нам? — обескуражил он Степу Басенка вопросом.

— Мимо, — сплюнул Степан через левое плечо. — Говори, что там у тебя?

— Хомяка видел, — продолжал улыбаться Ноткин. — Сидел возле могилы своих стариков, водки не пил. Вид у него зачуханный, сразу видно — черт по жизни, ездил тут весь в белом по городу на карете, козлина.

— Заткнись, — посоветовал ему Степа. — Точно Иванов, или тебе с дури примерещилось?

— Да тю на меня! — развеселился оптимист. — Он, конечно. Сосед. От могилы родителей пошел на могилу другана, Сереги-десантника, и тоже водки не пил, сидел, козлина.

— Заткнись, — равнодушно отреагировал Степа. — Дальше.

— Все, — радостно развел руками Оптимист. — Посидел, подумал и ушел спать куда-то на помойку.

— У родителей же дом, кажется, остался, — удивился Степа, — почему на помойку?

— Не-а, не остался, — расхохотался Оптимист. — Они мне его завещали. Я же в сарае раньше жил на огороде, как козлина.

— Ну ладно, — Степа похлопал Ноткина по плечу, — иди работай. Никто не обижает?

— Не! — согнулся, не выдержав собственного смеха, Ноткин. — Кто же гробокопателя обидит, козлину такую?

— Гробозакапывателя, — улыбнулся Степа Басенок. — Ладно, смотри, проверяй, звони.

Идя к выходу, где его ожидал Стромов на своей «Оке», он вновь почувствовал цокот рифмованных копыт в своих мыслях: «Слегка печали на причале, чуть-чуть тоски, и, будто по ошибке, застыть в улыбке…»

Прибыл, ну и прибыл. Уголовный розыск лишь зафиксировал появление Аскольда Иванова в городе. Вне денег и банка он не представлял никакого интереса для оперативников, сыщики упавших не добивают.

— Если не будет нарушать закон в этом статусе, — подвел черту Самсонов после доклада Степы Басенка, — то и ладно, пусть живет на родине возле родных могил.

Возвращение везения — действие неспешное. Это как выздоровление после тяжелой болезни.

Как-то так получилось, что могильщик Ноткин «случайно» наткнулся на Аскольда Иванова возле вещевого рынка, где тот с глубокомысленным видом эпикурейца приглядывался к картонной таре для своего ночного ложа.

— Ну ты даешь, Аскольд Борисович. — Ноткин расхохотался от восторга. — Наверное, думаешь, что я, козлина землеройная, — он вытер выступившие от смеха слезы, — прямо даже не знаю, почему домой не идешь?

Ноткин, как и все ушибленные головой с рождения, обладал простоватой и глубинной нравственностью, чем-то похожей на инстинкты животного. Ежедневное участие в отправке человеческих тел на утилизацию выработало в нем презрение к социальным статусам. Какая разница, кем ты был, если с самого рождения понятно, чем ты станешь? Одним словом, Ноткин был неизлечимым придурком и поэтому чувствовал, что с Аскольдом что-то такое произошло и так просто это не кончится.

— Домой? — переспросил Иванов, отметив в мыслях уже непривычное Борисович. — А у тебя семья есть?

— Ты знаешь, — обрадованно изумился Ноткин, — есть. Жена у меня умная, заразюка такая, а двое детей так вообще малахольные. Но дом большой, да и не мой, хотя и мой по всем бумагам. Одна половина с входом из сада пустая, как барабан внутри. Я туда все вещи, мебель, всякие там мелочи, бумаги, все, что после твоих стариков осталось, сложил и закрыл на два замка. Вот ключи. — Оптимист достал из кармана два ключа и протянул Иванову.

— Угу, — поблагодарил Аскольд Ноткина и взял ключи. — Вход во двор по-прежнему и с улицы, и с переулка?

— Да, — расхохотался Ноткин. — Все по-старому, и вообще я уже про тебя милиции рассказал, чисто по-свойски, я же осведомитель кладбищенский, тайный агент, козлина несусветная.

— Молодец, — похвалил его Аскольд. — Только никому больше не рассказывай, зарежут.

— Ну ты даешь, — ухватился за ограду рынка, чтобы не упасть от смеха, Ноткин. — Кто же могильщика зарежет, где же ты таких врагов самим себе найдешь?

Мимо них все шли и шли таганрожцы, входя на рынок и выходя из него, с любопытством поглядывая, как городской придурок Ноткин разговаривает с каким-то бомжем, который, как это ни странно, был чем-то похож на — страшно подумать — «известного таганрогско-московского банкира Иванова, убившего когда-то капитана-десантника Васильева, застуканного в Сочи милицией и только что выпущенного из тюремной спецбольницы». В своем умении видеть и запоминать в человеке только хорошее Таганрог ничем не отличается от Москвы, Парижа и совсем странного города Амстердама. Но это уже не влияло на узор жизни «сбившего масть» банкира. Перышко благосклонности, сброшенное пролетевшей над судьбой Аскольда Иванова птицей Удачи, сразу же апеллировало к Закону Взаимосвязи, и неспешная энергетика корректировочного возмездия наполнила действием его дальнейшую жизнь…

Глава девятая

Толик Лаперуза не знал, что, снимая золотые часы с голого человека для передачи своему соседу по лестничной площадке полковнику Хромову, он вместе с ними снял маленькую частицу безвременья и слегка заразился им. Хромову в руки попали лишь золото и бриллианты, окаймляющие механизм занудливых «тик-так», безвременье осталось на ладони Лаперузы…

— Слушай, пролив, — позвонила Ксюша Мармик, ведущая молодежной программы на дециметровом канале телевидения. — Где тебя черти носят, я звоню уже в пятый раз. У тебя нет мобилы?

— Есть, но я специально сигнал отключил. Не морочь голову, одним словом, что надо?

— Я морочу? В общем, все, до свидания, чао, неудачник! — Ксюша бросила трубку.

— Чао, чао, — равнодушно откликнулся в пространство квартиры Толик и, открыв дверцу шкафа, стал внимательно изучать его содержимое, время от времени почесывая ладонь.

— Слушай, ты, кусок географической карты, — снова позвонила Ксюша Мармик. — Где ты был?

— Устраивался на работу в журналистику, — объяснил Толик. — А что?

— Ты все-таки гад, пролив, скотина…

— Ксюха, не ори, — поморщился Толик. — У меня вот уже час ладонь правой руки чешется, и ничего не могу поделать.

— Правая рука — к деньгам, ты мне зубы не заговаривай, я тебя час ждала, где ты был?

— Устраивался на работу в журналистику, — терпеливо повторил Толик. — Я даже наждачкой чешу, и никакого покраснения, ладонь как армянский мрамор — теплая и белая.

— Запусти поиск на «Приметы» в Нете, — посоветовала Ксюша Мармик, — или на «Кожзаболевания». Почему тебя не было, сволота ты все-таки обалдевшая, я ждала…

— Почему? — перебил ее Толик, с недоумением глядя на поведение компьютера. — Мы когда должны были встретиться?

— Десятого! Ты все-таки дебил! — взорвалась Ксюша.

— А сегодня, — Толик растерянно смотрел на монитор, — сегодня какое число?

Он говорил все это как-то отстраненно, его подрагивающая от зуда рука лежала на мышке компьютера, и Толик Лаперуза неожиданно почувствовал, что он каким-то непонятным образом стал диктатором Интернета, благословителем всех сайтов мира, гуру для всех пропавших в мировой паутине.

— Девятое, ты понимаешь, девя… — Ксюша замолчала и, тяжело вздохнув, добавила: — Одним словом, я по тебе скучаю, любимый. Что там у тебя с журналистикой и рукой, зуд прошел? Кстати, я сегодня познакомилась с одним челом, такой уматной, Саша, а фамилия и того страшнее — Углокамушкин. Будет у нас на канале репортером работать. Толик?