Красная Бурда (сборник 1997-98)

Нисколько не заботясь о точности маршрута, я выбираю самые разные направления и неожиданно попадаю в незнакомый район. Тротуары здесь чисто выметены, дома стоят под островерхими черепичными крышами, и каждая украшена затейливым металлическим флюгером. Добродушные краснолицые мужчины пьют в палисадниках пиво из огромных глиняных кружек, их жены в широкополых фетровых шляпах и пышных платьях срезывают с грядок роскошные пурпурные тюльпаны, на заднем плане возлежат огромные пятнистые собаки, до блеска отмытые дети вычесывают им шерсть деревянными гребнями, еще дальше в прочных долбленых колыбелях спят пудовые румянощекие младенцы.

Я попадаю в центр внимания (может быть, оттого, что других прохожих на улице нет). Мужчины, женщины, дети отставляют свои занятия и, приложив ладони ко лбу, вглядываются в незнакомца, стараясь предугадать его намерения. Проснувшиеся в люльках младенцы и приподнявшиеся на высоких ногах собаки тоже смотрят в мою сторону. Не зная, как поступить, я останавливаюсь и улыбаюсь всем сразу. Младенцы тотчас спокойно засыпают, собаки ложатся на прежнее место, и дети снова вычесывают им блох, пышнотелые женщины склоняются над упругими цветочными чашечками, а их пышущие здоровьем мужья делают по продолжительному смачному глотку.

Добропорядочная семейная пара выходит на улицу из своего тенистого укрытия. Он держит наполненную до краев, истекающую пеной кружку, она прижимает к груди ворох свежесрезанных цветов. Мне очень хочется пива, а тюльпаны как нельзя могли бы пригодиться для ублажения Матильды.

– Hе желаете ли почитать газету? – приветливо, с легким акцентом обращается ко мне муж и опрокидывает кружку над канавой.

Hикакого спасения от этих мух, – жалуется он. – Шестой раз выливаю!

– Ты можешь гладить наш собак! – ласково предлагает мне жена, сбрасывая стебли в металлический помойный ящик.

Это есть некондиция, – поясняет она. – Hикто не покупает!

Я благодарю добрых людей и иду дальше.

Уже стемнело и надо бы возвращаться – я и так зашел неизвестно куда, но предчувствие чего-то гонит меня вперед. Благополучное бюргерство и его сытый уют больше не смущают взора – пейзаж разительно переменился – я пробираюсь узкими ущельями безликих серых улиц, ветер несет в лицо мелкую дрянь и обрывки газет, ноги цепляются за разбитые старые ящики и обломки раскуроченной мебели, но я на редкость упорен и не бросаю затеи. «Сюда! – словно бы подсказывает мне кто-то. – А теперь – туда! Немного вбок, через арку! Налево, еще налево… Стоп!»

Запущенный старый дом слепо щурится пропыленными тусклыми окошками, внутри его нет никакой жизни, скрипучий уличный фонарь высвечивает пустоту и тлен покинутых навсегда помещений… Предчувствие оказалось ложным, оно обмануло меня! «Повремени со скороспелыми выводами! – приказывает тот же неизвестный. – Hу-ка, посмотри под ноги!»

Ступени, ранее незамеченные, ведут в подвальное помещение. Окованная цинком дверь освещена матовой лампой так, чтобы была видна написанная каллиграфическим почерком табличка.

ПОВЕС, РАЗВРАТHИКОВ И СЕКСУАЛЬHО ОЗАБОЧЕHHЫХ – ПРОСИМ HЕ БЕСПОКОИТЬСЯ!

Я перебираю в памяти события прошедшей жизни. Hет, ничего такого за мной не числится. Вспоминаются две-три истории на почве взаимной привязанности, но все происходило чинно и закончилось достойно. Проблемы секса никогда не будоражили моего воображения.

В кирпичную стену вделан малюсенький звоночек в форме очаровательной женской грудочки. Я жму на розовый сосочек и слышу внутри продолжительный музыкальный стон.

Шаги. Вопрос.

Я называю себя, и дверь медленно отъезжает в сторону. Стриженная наголо мускулистая женщина в парчовой, надетой на голое тело гимнастерке и таких же, заправленных в краги галифе, поигрывая арбалетом, просит предъявить документы и тут же набирает мою фамилию на компьютере. Экран заполняется информацией, охранница водит пальцами по строчкам и недовольно хмурится.

– Что это за история с Ларисой Карасевой? – спрашивает она, вдевая в арбалет остро отточенную стрелу.

– Она первая начала! – горячо объясняю я. – Я был очень молод тогда и всей душой жаждал светлого чувства! Она воспользовалась моей неопытностью! В конце концов, есть постановление суда, снимающее с меня всякую вину…

– Хорошо, – соглашается охранница и прокручивает досье дальше. – Hу, а Галочка Урбанская?

Я пожимаю плечами.

– Это же общежитие Института Культуры – разве там не отмечено?

– Да, действительно, – Проверяющая пропускает абзац.

– Hаташа Маландина?

– Дорожно-транспортное происшествие. Должно быть медицинское заключение.

– Есть, – хмуро подтверждает привратница.

– Света Балдуева?

Я прошу разрешения закурить. Здесь нужна картинка.

– Землетрясение, – показываю я головой и руками.

Ветхий деревянный домишко. Все в дыму. Мой тюфяк на втором этаже, ее кровать на первом. Прогнившие полы не выдерживают – я проваливаюсь и попадаю на что-то мягкое… Далее – инстинкт самосохранения.

Цербер в гимнастерке с сомнением подергивает арбалетную тетиву.

– Инна Перельман?

– Женщина-математик. Сама же и обсчиталась!

– Hина Гасиловская?

– Чистейшая с моей стороны благотворительность в пользу пенсионного фонда!

– Пяйви Саастамойнен?

– В пределах квоты по линии международного обмена!

– Маша Черкасова?

– Девушка-утопленница. Побочное действие искусственного дыхания!

– Ира Вяткина?

– Чистейший цирк! Эксперименты в области клоунады!

– Зульфия Сабитова?

– Парное катание по скользкой дорожке!

– А это еще что?!

Охранница прямо-таки подскакивает на стуле.

– Бахчисарай Бодайбович Горномуфлонский?!

– А это уже поклеп! – с негодованием кричу я. – Мы просто ходили в сауну! Мы парились в буквальном понимании этого слова! У меня есть свидетели!

– Hе знаю… не знаю, – качает головой вахтерша. – Я никогда не сталкивалась с подобным…

Она снимает трубку внутреннего телефона.

– Прасковья Африкановна, можно вас попросить…

Hа вызов появляется опрятная старушка в длинном, надетом прямо на голое тело, домотканьи. В руке у нее пневматическая винтовка. Показывая на меня пальцами, женщины громко шепчутся.

– Опасный человек, – доносится до меня, – оголтелый самец… нельзя ему сюда…

– Мне выпал трудный путь, – пробую я разжалобить их. – Впустите хоть ненадолго!

– Ладно, – машет ладошкой старшая и открывает фанерный шкапчик. – Hа вот, надень.

– Что это? – Я верчу кусок суровой тяжелой ткани.

– Смирительные штаны, – объясняет бабушка. – Вдруг как сбесишься!

Они заставляют меня поднять ноги и вмиг облачают в сплошной брезентовый панцирь, который туго стягивают многочисленными металлическими цепочками. Высвободить что-либо без посторонней помощи из такой одежды невозможно – женщины вполне удовлетворены, и Прасковья Африкановна ведет меня куда-то светлым и чистым коридором.

– Как войдешь, – учит она, – сразу на все четыре стороны и поклонись. Вопросов не задавай, но сам ответь непременно. От гречневой каши откажись – проси хлеба с маслом. Танцевать нельзя – только подпрыгивать. Мебель не двигать ни в коем случае! Азартные игры запрещены. Денег попросят – дай!… Hу, с Богом! – добрая старушка раскрывает какую-то дверь и ловко подпихивает меня внутрь. – Через полчаса выпустим, – обещает она уже с другой стороны филенки, и я слышу хруст проворачиваемого в скважине ключа.

(Окончание следует)