Сердце и Думка

Характер Зои был странен, непостижим.

Смотрите на изображение мадонны, страстно, пламенно; она отвечает вам, не отводит взоров от своего поклонника. Влюбленное зрение встречает взаимность; но слух и осязание никогда не встретят ее, будут мучениками любви к мадонне.

Так и к Зое, казалось, недоступна была нежность ее поклонника.

Она подводила его стезею терпеливой надежды к раю; еще один шаг, и он готов уже был прошептать: мой рай в тебе! — вдруг перед ним пустыня, а подле него мрамор в образе женщины, — и все надежды свернулись в тучу, улетели. Он сам каменеет от удивления и ужаса; но мрамор оживает, глаза блестят, манят его — снова очарование, снова виден рай в отдалении, и счастливец ведет к нему будущую свою подругу.

Он задумался, предался грустному отчаянию, выжидает, чтоб она его спросила: о чем вы задумались? — но ждет напрасно.

Он старается угодить ей, и встречает безмолвную благодарность сердца, и слышит холодное: покорно вас благодарю! — а для страсти довольно одного бесстрастного слова.

Это был лед, облеченный в красоту, который, казалось, боялся растаять от пламени любви; это была утонченная чувствительность, которой нельзя было сказать: вы шутите! — чтоб не услышать в самую торжественную минуту надежды на сознание любви: я шучу! — Это была гармоника Эола, под которую нельзя было подстроить струн сердца.

Страждет самолюбие Юрия; в нем то вера, то неверие; в ней — то увлекающее внимание, то неожиданное равнодушие без причины, — любовь то умирает, то воскресает. Прошли все четыре месяца отпуска в недоумении.

— Завтра, — думает Юрий, — решится участь моя! завтра остаюсь здесь навсегда, или навсегда еду!

Приезжает, ищет минуты, чтоб быть глаз на глаз с Зоей, — находит.

— Прощайте, — говорит он ей, — я… завтра еду…

— Вы едете?.. желаю вам счастливого пути!.. — отвечает она голосом, который скрыл вполне ее внутренние чувства. Тронутый этим равнодушием, Юрий хотел продолжать; он подходил уже к ней; но Зоя, не обращая на это внимания, встала, пошла в другую комнату.

Юрий остановился, побледнел, и поток чувств, готовый вылиться перед Зоей, внезапно стесненный в груди, вскипел и хлынул проклятием любви.

— Прощай, безумная девушка! — произносил Юрий, преследуя глазами Зою, голосом беззвучным. — Будь твое сердце в вечном разладе с чувствами и желаниями твоими!.. Пусть любовь в глазах твоих кажется ненавистью, а ненависть любовью!.. будь ты сама себе во всем препятствием, сама себе тайным врагом, обманчивым другом, неверным любовником, холодным мужем, слепым руководителем!.. Прощай, камень холодный, могильный, в котором живет только грустная память!.. Есть и без тебя на свете довольно любви: я отдам себя первой, в которой есть сердце, которая польстит моим чувствам!.. но сердце мое будет вечно грустить по тебе… и с счастием душа не сживется!..

В глазах Юрия заблистала слеза, но он сдавил глаза, не дал ей выкатиться и скрылся, не простясь ни с кем.

Отчаянная, бледная ходит Зоя перед открытым окном в своей комнате. Таинственная ночь на Иванов день [5] озарена яркой луной; но затмение надвигается на нее; надвигается на небо и полоса черной тучи с юга. Тиха вся окрестность, только иногда резкий ветр пройдет по лесу за Днепром, волны заколышутся, а отраженный в водах лик луны рассыплется по струям искрами. Сидит Зоя перед открытым окном, бледная. Она не грустит, переломила грусть свою. Юрий в глазах ее самый ничтожный из людей: Юрий уехал, уехал от Зои, которая его любит! В понятиях ее совершается чудо: самый презренный из людей лучше Юрия, и в то же время самый лучший из людей недостоин стопы его.

Не теплую молитву шепчет Зоя, недоброе что-то задумывает.

Ветер посвистывает за углом, луна побагровела; за Днепром, вправо, толпятся не облака, а чудища.

Летит старая ведьма на шабаш, на Лысую гору, летит мимо самого окна и поет:

Поет, поет, да вдруг начнет соловья дразнить: 

— Что это! — вскричала испуганная Зоя. Ведьма оглянулась, увидела Зою.

— Ааа! ооо! ууу! Вот постараться поскорее состарить, да и в ведьмы ее! — сказала она, да и присела на трубу; оправила растрепанные седые волоса чепчиком с бахромой, опустила широкие полы юбки, которые распахнуты были, как перепончатые крылья летучей мыши, нырнула в трубу и очутилась в комнате Зои приветливой пожилой старушкой, такой доброй, сладоречивой, что, казалось, в устах ее пчелы развели сот и мед.

— Здравствуй, милая моя!

— Ах! — вскрикнула Зоя.

— Что испугалась, дитя мое!.. призадумалась и не видала, как я в двери вошла… Верно, велика грусть на сердце?.. о, грусть-злодейка истомит, иссушит, подточит стебелек и веточку, опадет сердце незрелым яблочком.

— Вам нужно маминьку?

— Э нет, радость моя, на тебя полюбоваться пришла да погадать, что с тобой сбудется.

— Ворожея, колдунья! — подумала с испугом Зоя.

— Нет, не ворожея, не колдунья, — продолжала ведьма, — а кое-что знаю: знаю, что, ты мудрена уродилась, смышлена на всякие науки, учена разным хитростям, играешь па гуслях…

— Я не играю на гуслях…

— Ну-ну-ну, те же гусли цымбалды, да не русские: все равно, тоже в струны побрякивают… Не о том дело… Ты, милочка, соскучилась, думкам-то твоим не сидится дома; на все четыре стороны разлетелись, — чай, и тебе хочется за ними вслед? Знаю, знаю, и не говори… хочется тебе посмотреть белого света, проведать: куда-то улетел мой голубок хохлатый? а? Все можно! То-то чуда на белом свете и радостей! людей-то, людей! один надоел, другие есть лучше его… А живут не по-здешнему: в палатах высоких, во дворцах пространных, золота без счету, всякой воли вволю, женихи на выбор… а любят-то как! не по-здешнему!.. Ты вот, сказать, сидишь, — а он в бархатном кафтане, в шелковых рукавичках, вдруг зашаркает, подсядет, да за ручку… Все с почтеньем да с уваженьем — преучтивый народ!.. А потом позовет плясать нерусскую пляску… какую бишь? ты ведь знаешь?..

— Французскую кадриль…

— Да-да-да! душа не нарадуется, как начнет вертеть и пристойно обнимет, вот… так!..

— Ой! — вскрикнула Зоя. Глаза ее помутились, кровь вскипела, дух занялся, по всей пробежал какой-то сладостный трепет.

Ведьма продолжала щекотать Зою, покуда она не изнемогла, очи ее закатились, лицо пылало, из уст заклубились слюнки.

— Дитя ты мое, то-то еще молода, ничего не знаешь!.. то ли еще будет!.. Да, вот как там: все на учтивостях; а здесь что за обычай?.. глупые!.. девушки хоть умри без радости: четыре стены не четыре стороны; то и ясный день, как в окно солнце светит, то и ласка, что по голове погладили да сказали: Ай умница, за работой сидит! — о-хо-хо! на тюремное заключенье дочерей родят!..

Зоя вздохнула.

— Нет, дитятко, я не старого покроя, не жму плеча. Румяному цвету не слезами себя поливать!.. Слыхала ты про счастье?

— Слыхала.

— Слыхала! а в глаза не видывала; да и где ж видеть: счастье живет за горами; а как живет, — не по-здешнему!.. Вот, примером, тебе он нравится… ну, ведь нравится?

— Нравится.

— А если ты ему не нравишься: тогда что?

— Тогда просто умирать!

— То-то и есть, что нет!

— Что ж делать?

— А на что привораживанье?

— Какое?

— Не все вдруг; много узнаешь, скоро состареешься; а есть и другое средство…

— Какое же?

— Верное-верное! Вот, сказать, ты любишь, а он не любит, любит другую; а ты по глупости и давай грустить: изноешь, истаешь, выльешь душу слезами… Что ж толку?.. А на что другой?.. дело иное, как бы он был один на свете, одинехонек…