Право Света, право Тьмы

– Простите, владыко, – низко поклонился отец Емельян.

– Бог простит! Иди, служи верно! И помни о том, что я тебе сказал! Роман, проводи его!

…Архиерей с тоской поглядел вслед уходящим, а потом прошептал:

– Что будет, о Господи! Сердцем чую, не отделаемся мы легко от этого Танаделя!

А келейник Роман, выпроводив отца Емельяна, выудил из складок своего подрясничка маленький, похожий на серебряную рыбку сотовый телефон, набрал номер и проговорил в трубку неживым, противным голоском:

– Это вы, господин? Они поговорили. Главный убедил его отказаться от поединка.

Спрятал трубку и коварно блеснул своими свинцовыми глазами неотпетого мертвеца.

От архиерея отец Емельян выходил в смятенных чувствах. Доселе совершал он служение свое, не касаясь суровых материй городской политики. Ан вышло иначе – политика сама явилась на порог к мирному иерею и сурово стребовала с него занять подобающую убеждениям позицию.

«Искушений не надо бояться, – думал иерей. – Нельзя без них жизнь прожить. Надо только просить Бога о том, чтоб дал силу выстоять в этом искушении… И как я все же глуп и горд, старый я гриб! Не захотел лица перед прихожанами потерять, принял вызов колдуна, будто воинственный рыцарь! А теперь выходит один стыд – объявить о своем отказе. Что ж, пусть стыд, пусть чернокнижник позлорадствует. Мой стыд – это не стыд всей Церкви…»

С такими думами отец Емельян взошел на порог собственного жилища, где в нетерпении и тревоге ожидала его жена и неугомонная чета Горюшкиных.

– Что ж было, отче? – немедля задал вопрос дьякон.

– Погоди, Арсюша, – мягко укорила дьякона Любовь Николаевна. – Дай ты ему хоть дух перевести да позавтракать. Хотя какой уж завтрак, обедать пора… Милаша, я щец сварила постных, каша гречневая с грибками, будешь?

– Да, надо бы, – рассеянно ответствовал отец Емельян, и по тону его понятно было, как далек сейчас он и от щей и от каши.

Любовь Николаевна и Ольга засуетились, накрыли на стол, притом отец дьякон из солидарности согласился отведать щей. Протоиерей помолился, благословил трапезу и принялся хлебать щи в совершеннейшем молчании. Похлебал минут пять, отложил ложку, глянул смешливо на своих присных:

– Это что же? Так и будете сидеть с похоронным видом, каждую ложку мне в рот глазами провожать? Будто перед казнью меня кормите!

– Да что ты, отец, и как язык у тебя поворачивается такое говорить! – всплеснула руками Любовь Николаевна.

– А ну-ка, дьякон, налегай на кашу! – приказал отец Емельян. – И ты, Олюшка, не церемонься, чай, не к чужим пришла! Любаша, ты тоже не сиди истуканшей каменной, а то мне, на вас глядя, и щи не в щи!

– Да мы вроде сыты… – несмело сказала Ольга.

– Пока со мной не потрапезничаете – слова не вымолвлю, – твердо заявил батюшка.

– Ну разве что на таких условиях… – засмеялся дьякон и примирился с участью есть гречневую кашу.

– А вот еще грузди соленые, – потчевал отец Емельян. – Вкусны неимоверно, хоть и сопливы… Что, Олюшка, хихикаешь? Ну слава Богу, хоть лица у вас посветлели. Видать, с каши. Хорошая каша у моей попадьи уварилась…

После трапезы решили выйти в садик – имелся таковой на заднем дворе протоиерейского домика. Садик тоже был мал, но уютен. Среди, старых яблонь и приземистых вишен-шубинок стоял круглый деревянный столик с облупившимся лаком, два плетеных кресла и тройка стульев с гнутыми венскими спинками – все немодное, постаревшее, но тем не менее до сих пор прочное и уютное. Попадья принесла скатерку, Ольга – поднос с чашками и большим чайником, в котором плескался прохладный зеленый чай с жасмином– любимый батюшкин «десерт». Дьякон Арсений волок арбуз, купленный хозяйкой дома специально для гостей, а гости у протоиерея бывали часто.

– Батюшка, благословите арбуз, – сказала духовному отцу Ольга. Тот перекрестил зеленополосную ягоду, а дьякон, вооружившись ножом, принялся разделывать арбуз на куски. Вокруг стола разлилась сладкая, прохладная свежесть.

– Хо-рош, – одобрительно сказал отец Емельян арбузу. – Рассахарный. Под такой арбуз и разговор будет слаще.

Но заговорил отец Емельян не раньше, чем общими усилиями была съедена половина арбуза.

– Полно тебе, Милаша, не томи! – сказала супругу Любовь Николаевна. – О чем вы с архиереем договаривались? Гневен он был?

– Печален, – ответил отец Емельян и сам затуманился-запечалился. – Попали мы, братие-сестрие, в политику. Всех подробностей обсказывать не стану – на то нет владычнего дозволения. Скажу только одно: должно мне отказаться от поединка с колдуном Танаделем.

– И вы… – напрягся дьякон.

– Откажусь, – сказал отец Емельян.

– Правильно! – обрадовалась Ольга.

– Неправильно! – разгорячился дьякон. – Это же позор! Нас на каждом углу склонять будут, насмехаться-издеваться: поп испугался колдуна! Статью напишут в газету о трусости и малодушии священства! Ведь по вашему поступку, отче, и весь клир осудят!

– Пусть судят, ведь и Иоанна Златоуста судили, – ответил отец Емельян. – И отца Павла Флоренского… А в душе я чист. Потому что знаю причину, по которой мне на этот отказ идти приходится.

– Знаете, а нам не скажете? – жалобно попросила Ольга.

– Любопытна ты, дьяконица, – прицыкнул на супругу дьякон. – Сказано же, тут политика.

– Дело даже не в политике, а в том, что тут чужие тайны, – вздохнул отец Емельян. – И не думаю, чтоб так уж они были всему свету интересны. Главное то, что от поединка я откажусь. Пускай Танадель ищет себе других соперников.

– Все ли ты взвесил? – тихо спросила мужа Любовь Николаевна.

– Тут не я, тут меня взвешивают, – ответил протоиерей. – И, кажется, находят очень легким.

– Господи, – сказала вдруг Ольга страшным голосом и указала на небо. – Что это?!

Все посмотрели вверх. С запада стремительно наползала на небо ужасная туча странного желто-бурого цвета. Туча изредка слюдяно взблескивала под лучами солнца, которое вот-вот собиралась закрыть. И слышался в воздухе гул, неприятный, угрожающий.

– Это похоже на облако пестицидов, – пробормотала Любовь Николаевна, чье детство прошло в совхозе, любившем экспериментировать с химией в помощь сельскому хозяйству. – Но где самолет, который его распыляет?

– Распылять пестициды над городом?! – вскрикнула Ольга. – Смотрите, это же Привокзальный район! А рядом – парк, детские сады, там сейчас дети гуляют! Куда смотрит мэр?!

Туча приближалась, ширилась, расползалась по небу.

– Это не пестициды, – сказал отец Емельян, щурясь. – Это…

Гул стал громче и превратился в стрекот, как от миллионов крыльев…

– Саранча. В дом, скорее! Через минуту она будет здесь!

Все ринулись в дом, принялись захлопывать форточки, окна, подтыкать щели под дверями тряпками. Любовь Николаевна плакала: если муж прав и это саранча, от поповского садика (да и от всех садов местных, от всех газонов и деревьев) останется только воспоминание.

Они приникли к окнам. На улице потемнело, словно кто-то набросил поверх всего черную сетку… и гулко, часто забарабанило по крышам, зашуршало по стеклам!

– Господи! – взвизгнула Ольга, метнулась к мужу, прижалась, дрожа всем телом. – Какая же она мерзкая!

Минуты через две сад и улицу было не узнать– повсюду шевелящимся, буро-зеленым потоком текли полчища саранчи – крупной, наглой и прожорливой. Саранча облепила деревья и кусты, ковром стелилась по траве и сжирала ее без остатка…

– Эх, радио у вас нет, жаль, – сказал отец дьякон. – Послушали бы, что в городе творится. И домой сейчас идти…

– Ни в коем случае! —вскинулась Любовь Николаевна. – Пересидите у нас. Должно же это закончиться.

Ольга спрятала лицо на плече мужа и прошептала:

– Ну за что?!

…А в городе меж тем творился совершеннейший кошмар. Саранча налетела на ничего не подозревающий Щедрый стремительно и повсеместно. Люди с криками ужаса укрывались в домах или ближайших учреждениях, прятали детей; случилось несколько аварий – потрясенные нашествием саранчи водители не справились с управлением; забились канализационные люки; кое-где под тяжестью крылатых полчищ провисли и лопнули провода линий электропередач. Словом, наступила казнь египетская. Натуральным образом.