Солнце взойдёт

— Понимаю, — сказал Густав. — Да уж…

— Это у нас было постоянно, — скрежетал Бьорн, уставясь в огонь невидящим взором. — Это называлось «несчастные случаи на производстве», но только вот что я скажу: никакие это были не несчастные случаи. Не надо мне говорить, что когда взрослый человек ни с того ни с сего падает с хорошего, широкого, огражденного перилами мостика прямо на шестерни травовыращивающей установки — это просто случай или совпадение. Просто он узнал кое-что насчет мастера и какавных денег, вот и все. И конечно, дело замяли. Списали все на морозы, только и всего.

Густав жалко улыбнулся и сделал попытку просочиться через щели между камнями, но для этого его было слишком много.

— Надо же! — проговорил он.

— Настоящие ублюдки эти мастера, по крайней мере, некоторые, — продолжал Бьорн. — Там был один, когда я работал в Чудесах — с тех пор уже много лет прошло, сейчас этот департамент закрыли. Вообще-то его звали Никанор, но мы называли его «Никанорыш». Кругленький такой, коротенький, лицо, как карта автодорог. Велено нам, к примеру, претворить воду в вино, а он уже тут как тут со своими дружками и парой сотен бочонков, давай отливай ему, а с бедных молодоженов достаточно будет и пива. Правда, по большей части им было наплевать. Неудивительно, что начальство всегда плохо отзывалось об этом департаменте… Кстати, насчет пива — у тебя как, не найдется еще глоточка?

Он помахал в воздухе пустой бутылкой, и Густав с глупой улыбкой принес другую. Она была покрыта паутиной.

— Твое здоровье, — сказал Бьорн. Он обезглавил ее, по рассеянности проглотил пробку и присосался к горлышку.

— Все это очень… неприятно, — проговорил Густав.

— Неприятно! — Бьорн визгливо рассмеялся. — Ну ты сказанул! Солнце мое, да я могу тебе порассказать таких баек про пьяных заек, что у тебя волосы торчком встанут! Как тебе такой случай, когда мы работали на Ночах; когда Нори-Пустоголовый, которому крысы последние мозги выели, оставил рыдван своего братца припаркованным прямо посреди Большой Медведицы? Или как-то мы с Полоумным Тревом работали на Реках, и Трева пробрал понос как раз перед подъемом Нила. Египтяне в тот год сильно удивились, доложу я тебе. — Он жестко рассмеялся. Густав прикрыл глаза. Его подташнивало. У него над кроватью висела маленькая картинка, на которой был нарисован ангел; его мама повесила ее туда много лет назад, сказав ему, что ангел будет присматривать за ним, пока он спит. «Как только снова останусь в доме один, — пообещал он себе, — возьму лопату и зарою ангела в саду под дубом».

— Ну, были и ничего моменты, — говорил Бьорн. — Вот, к примеру, караулы. Вот это было по мне! Выдают тебе пылающий меч — и стоишь себе перед вратами Эдема, в ус не дуешь. Только какой-нибудь придурок намылится прошмыгнуть, ты его р-раз! — он сделал широкий жест бутылкой, выплеснув остававшиеся на дне хлопья пены себе на руку. — Не вставай, — прибавил он. — Где там, в буфете?

Тяжело поднявшись, он нетвердыми шагами направился к буфету. Густав закрыл глаза.

— Эй! — услышал он голос Бьорна. — А пива-то больше нет, вот незадача! Постой-постой, вот тут, кажись, то, что нужно. Выпьем?

«Боже мой, — подумал Густав, — он нашел бутылку с растворителем для красок».

— Пей, я не буду, — проговорил он тонким дребезжащим голоском, который с трудом распознал как свой собственный.

— Ну, как хочешь, — сказал Бьорн, вновь усаживаясь перед огнем и обтирая горлышко бутылки. — В общем, я держался-держался, и в конце концов уже не смог этого выносить.

— Правда?

— Ну! — Бьорн сделал большой глоток, содрогнулся и облизнул губы. — Я решил, что это вроде как ожесточает меня, понимаешь? Видишь, когда я был маленький, все говорили, что я чувствительный — ну там, эмоции разные меня обуревали. И я подумал: если я останусь на этой работе, что со мной будет? Этак я кончу тем, что стану совершенным подонком, если не буду беречься. Так что я уволился. Может, конечно, мне это только показалось, — добавил он, — но осторожность никогда не повредит, верно? Я хочу сказать, это было по крайней мере честно.

— Д-да, наверное.

— Ну вот, — сказал Бьорн. В течение восьми очень долгих секунд он сидел молча и сверлил огонь свирепым взглядом. Как раз тогда, когда Густав уже начал чувствовать, как из глубины его желудка поднимается истерический вопль, Бьорн резко встал, опорожнил бутылку и со стуком поставил ее на стол. — А знаешь, — сказал он, — это хорошо, что мы поговорили об этом. Мне стало, — он гулко рыгнул, — гораздо легче. Пожалуй, надо будет как-нибудь повторить. Согласен?

Густав прикрыл глаза. С одной стороны, мама говорила ему, что врать нехорошо. С другой стороны, мама говорила ему много всякой всячины и про ангелов, а оказалось все совсем не так.

— Да, — сказал он, — я бы не против.

— Ну и ладно. — Бьорн поднялся на ноги, нашарил свой топор и, шатаясь, побрел к двери.

— Уф-фу! — произнес он, высовывая голову за дверь и с омерзением втягивая в себя прохладный ночной воздух. — Воняет подмышками! Ну, бывай!

— Бывай.

Густав закрыл за гостем дверь, заложил ее засовом, закрыл все ставни и рухнул в кресло, дрожа с головы до пят. Откуда-то с дальней улицы донеслись звуки, говорившие о том, что кто-то с топором меряется силами с деревенским насосом. Густав вздрогнул.

Картинка с ангелом исчезла из изголовья его кровати спустя очень непродолжительное время, и ее место занял календарь Пирелли.

— Ох, — произнес старший рабочий.

Далеко внизу огромная коричневая змея грязной, дурно пахнущей воды тыкалась мордой в просветы между небоскребами. Не считая раздававшегося время от времени треска обрушивающихся построек, великий город был удивительно тих.

— Я думал, вы имели в виду Мемфис, Теннесси, — сказал старший рабочий с легким беспокойством. — А что, есть еще другой Мемфис, так, что ли? Н-да, неувязочка вышла.

— Не правда ли? — процедил его начальник сквозь сжатые губы. — Простите, возможно, мне следовало объяснить это немного подробнее. Я думал, что если я говорю затопить Нил вплоть до Мемфиса, даже полнейшему идиоту должно быть ясно, что я имею в виду Мемфис в Египте. Впрочем, очевидно, я ошибался. — Он сдвинул свою кепку на затылок и задумчиво почесал плешь. — И знаете, что я вам скажу, — добавил он, помолчав, — здесь придется-таки разбираться довольно серьезно.

— Гм.

— Вот например, — продолжал он, — если начать с малого, возьмем хотя бы крокодилов.

— Крокодилов?

— Крокодилов. — Он показал рукой. — Их, должно быть, принесло вместе с течением, или что-нибудь в этом роде. Вон, посмотрите-ка, один как раз взбирается по ступеням Пожарного Управления.

— Ох, да, я вижу его. Черт, но это ведь…

— А через десять минут, — продолжал начальник, — когда мы переключим все помпы на реверс и начнем откачивать воду… Что ж, думаю, немало их останется здесь, верно?

— Э-э.

— Но, — продолжал начальник, — это действительно мелочь, и возможно, не стоило даже говорить об этом, если вспомнить, что придется еще отстраивать весь треклятый город заново, и посылать «скорую помощь» целыми батальонами, и все такое прочее. Однако мне подумалось, что все же стоит обратить ваше внимание и на это. Просто чтобы вы получили целостную картину, так сказать.

— Ясно, — кивнул старший рабочий. — Понял.

— Кроме того, — продолжал его начальник, лицо которого постепенно становилось все более напряженным, как перетянутая гитарная струна, — нужно еще учесть, что у египтян теперь на одну реку меньше. Вряд ли им это понравится, знаете ли. У меня такое ощущение, что они были как-то привязаны к ней.

— Правда?

Начальник кивнул.

— Вы давно работаете в нашем департаменте? — спросил он. Старший рабочий произвел в уме какие-то вычисления.

— Не очень давно, — ответил он.

— Сколько именно?

— Э-э… восемь часов, — ответил старший рабочий. — До этого я работал в Истине.