Медное царство

Как-то раз Светлояра, голубкой обернувшись, заглянула в мачехины покои – больно любопытно ей стало, отчего царица, хоть и не молодка, да прекраснее ее в целом мире не найти. И такое увидела, что и света белого невзвидела: сбросила мачеха человеческую кожу, набросила на себя шкуру звериную и стала огромной волчицей, старой да страшной. Хотела было Светлояра броситься обратно к сестрам, но только приметила ее мачеха, бросилась на голубку, хочет когтями железными рвать и зубами острыми сердце из груди вынимать. Вырвалась Светлояра, вылетела в окно, быстрее ветра к самому морю синему примчалась, обернулась девицей-красавицей и заплакала горько:

– Ах ты, матушка моя родная, Василена прекрасная, зачем оставила дочь родную злой мачехе на растерзание? И не человек она вовсе, а зверь лесной, и меня и сестер она замучила!

Ничего не ответила Василена дочери, только всколыхнулось синее море, и вылетела из волн белая чайка. Вытерла слезы Светлояра, снова в голубку превратилась и полетела вслед за чайкой. Долго ли летели, нет ли, над лесами, над полями, над лугами заливными да горами высокими. Вот уже и Горе-лес вдали виднеется, слава про него ходила страшная, но не боялась его Светлояра, знала, что в лесу живут родные бабушки, которые в обиду не дадут. Да только как к тем бабушкам подступиться, коли царица Рогнеда догоняет! А уж с ней никому тягаться не под силу. Пролетели над самым лесом, чуть верхушек крыльями не касались. Опустилась на опушке лесной чайка на землю, обняла голубку крыльями. Обняла и исчезла, будто и не было ее. Светлояра осталась одна. Сбросила она свои перышки, пошла по тропинке, куда глаза глядят. Обогнал ее красный всадник – сам в красном и на красном коне, и только стук копыт затих – зашло, догорело ясно солнышко. Идет Светлояра, боится, озирается, сумерки кругом, дело к ночи, а ночью в лесу одной как быть? Смотрит: вдали будто свет не свет, огонь не огонь – гореть горит, а жара нет. Ближе подошла, смотрит: стоит домик, словно из лунного света соткан. Поднялась на крыльцо – кто знает, может, и тут живут добрые люди? Как зашла, сразу никого и не приметила, а потом видит: сидит в уголке старичок, до того крохотный, что диву даешься – и откуда только взялся такой? Поманил ее старичок пальцем, да и говорит:

– Знаю, девица, знаю, красавица, все знаю, что на сердце у тебя делается. Но не печалься, милая: имя у тебя светлое, знать, и судьба тоже светлая будет. Ложись почивать, а наутро будем речь держать…

Поблагодарила Светлояра старичка, забралась на печку и уснула крепко. А старичок долго еще не ложился, смотрел на нее спящую да приговаривал:

– Эх, душа моя, знала бы ты, что тебе на роду написано… И доброго молодца ты встретишь – да не полюбишь, полюбишь – да не встретишь. И пойдет он за тридевять земель за тобой, о тебе и слыхом не слыхав, и видом не видав. И…

Не договорил старичок, усмехнулся и улегся на лавку. Ворочался, покряхтывал, наконец, уснул.

А под утро к сторожке подошла белая волчица и завыла так, что кровь леденела в жилах.

Как проснулась Светлояра-царевна, как умыла ясные очи да посмотрела на свет белый, тут-то и поняла она, что ночь ночевала у своего любезного дедушки, старичка-с-ноготок, охранителя путников, лесного духа, чародея. Пусть и не такого могучего, как родной батюшка, зато доброго и светлого.

Поблагодарила Светлояра дедушку, поклонилась низко, совета стала спрашивать, как дальше быть и что дальше делать.

Стал ей старичок-с-ноготок сказывать:

– Ты, милая, не бойся ничего, здесь тебя каждое дерево охранять будет, каждая травинка надежным щитом станет. Но тут не век вековать, только день переждать, потом в путь-дорогу отправляться. Ты, Светлоярушка, с рождения самого голубкою кроткой была для того только, чтобы суженого встретить и навсегда красной девицей остаться. Но отец твой, могучий чародей, чтобы ты из воли его никогда не вышла, наложил на тебя могущественное заклятие. Если в три года хороший твой да милый не увидит слез твоих трижды до рассвета – распрощаешься ты со своими перышками белыми. А вот если увидит, то тут уж пеняй на себя – заберет царь Елисей тебя к себе на веки вечные, запрет в башню высокую, неприступную, без окон, без дверей, приставит стражей надежных, неусыпных. Но не горюй раньше сроку, Светлоярушка, что-нибудь мы да придумаем, ты ведь мне не чужой человек, внучка родная. Завтра ранешенько, как только встанет красное солнышко, возьму я тебя за рученьку, отведу к человеку надежному, страннику умелому. Проводником зовется он, все дороги известны ему, все пути подвластны. Отправишься ты вместе с ним в царство чудное, будешь там жить да поживать, пока не встретишь доброго молодца, который крепко тебя полюбит. А там уж смотри да посматривай, не перечь ему ни в чем, будь покорной да ласковой, чтобы ни в чем он тебя не упрекнул и не сгубил навечно. А тебе, – тут старичок-с-ноготок открыл сундук и достал из него яблоко, – на-ка гостинец. Яблоко это не простое, а путеводное, выведет тебя на дорожку нужную.

Улыбнулась Светлояра, взяла яблоко, поцеловала старичка-с-ноготок. День прошел в заботах и волнениях, прощалась девица с родным краем. Горевала, что не проведает бабушек родных, что не попрощается с сестрицами любимыми, но делать нечего, с трудом дождалась вечера, а там и ноченька прошла, пора в путь-дорогу собираться. Шли они со старичком-с-ноготок дорожкой нехоженой, катилось впереди яблоко, сияло в траве ярче красного солнышка. Наконец подошли они к лесной поляне. Росли там три осины высокие, стоял под осинами человек в черном одеянии. Поздоровался он со старичком, кивнул Светлояре, яблоко подобрал, в карман положил. Взял царевну за руку, и не успела она попрощаться, как ступила вместе с Проводником на дорогу, мощенную черным кирпичом. И закончился будто летний день, заклубилась вокруг тьма, засверкали над головой звезды, и каждая была размером с месяц. Крепко держал Проводник Светлояру, уверенно шагал в темноте. Трепетало сердце в груди девушки, как перепуганная птица, дрожала Светлояра, как осиновый лист на ветру. Дошли наконец до какого-то забора, слабо освещенного лунным светом. Отогнул Проводник крайнюю доску, велел Светлояре идти самой. И только она оказалась по ту сторону – исчез и забор, и Проводник, будто и не было их. Осталась царевна одна. Долго ходила она по незнакомым улицам, страшно ей было, и вот, наконец…

Тут Яга замолчала и испытующе посмотрела на Ивана, который слушал как завороженный. Несколько минут все молчали.

– А дальше? – не выдержал Ваня.

– А дальше ты и так все знаешь, – неохотно сказала Яга, – ничего интересного. Недолго девица-красавица одна бродила, нашла в большом городе неравнодушных людей, устроилась и зажила припеваючи. Пока тебя не встретила. А что? Худо ли – на одну всего долю ночи птицей обернуться. Так и до старости дожить можно, ничего страшного не вижу. Но ведь не сиделось же. Решила душа-девица, что плохо ей, дескать, больно скучно. Ну и… ясное дело. Какой же мужик выдержит, чтобы пару раз на своей благоверной не сорваться? Так что в этом я тебя не виню.

Раздался храп. Это Темнополк, у которого, оказывается, давно глаза закрывались сами собой, уронил голову на руки и задремал, убаюканный мерным голосом Яги. Та посмотрела не него с нежностью и заговорила, сбавив тон:

– Вот и весь сказ. Сидит сейчас Светлояра у батюшки своего и горючими слезами заливается. Каждую ночь на один час она птицей становится, бьется грудью о железную решетку, в кровь разбивается, но крепки прутья, не улететь ей прочь. Царь Елисей, может, и рад бы уже ее на волю выпустить, как-никак самого уже одиннадцать детушек замучили, да что поделать – крепко заклятие, да и жена подзуживает: мол, виновата девка, без отеческого благословения первому встречному на шею кинулась. Царица, сам понимаешь, не больно-то хочет, чтобы Светлояра Елисею-царю всю правду про нее поведала, вот и говорит, что, дескать, выпускать не след. А с Елисеем у меня свои счеты. Обидел, дюже обидел он Василену-красавицу, сгубил племянницу ненаглядную. Так неужто не сыграть мне с ним шутку, да она и во благо будет! Я не я буду, если не сыграю!