Я надену платье цвета ночи

Наверняка это он! А кто же ещё?

— Мистер Пуст? — спросила она, осторожно взбираясь на пыльные стропила.

В ответ раздался только хрип. Это хорошо или плохо?

Тиффани умудрилась сесть верхом на одно из стропил, сжимая в руке пилу. Проблема в том, что ей требовались ещё минимум две свободных руки. Вокруг шеи мужчины была туго затянута толстая верёвка, тупые зубья пилы лишь отскакивали от неё, заставляя тело ещё сильнее раскачиваться в воздухе. Вдобавок, этот идиот тоже начал дёргаться, отчего верёвка не только раскачивалась, но и начала перекручиваться, а Тиффани чуть не свалилась вниз.

Вдруг в воздухе сверкнул металл, и Пуст камнем рухнул на пол. Тиффани пошатнулась, но смогла удержать равновесие, она обхватила стропило и наполовину слезла, наполовину соскользнула вниз, к неподвижному телу.

Её ногти царапали обвившую шею мужчины верёвку, но та была тугой и не поддавалась… в этот момент должна была, по идее, зазвучать торжественная музыка, потому что прямо перед Тиффани, сжимая в руке свой блестящий клеймор, вдруг появился Роб Всякограб. Он вопросительно взглянул на Тиффани.

Она мысленно застонала. Да что ж ты за урод такой, мистер Пуст? Что ты за тюфяк, если даже повеситься толком не можешь? Какой от тебя прок? И не оказала бы я миру большую услугу, позволив тебе закончить то, что ты начал?

Вот в этом беда с мыслями. Они будто сами собой возникают, а потом пролезают тебе в голову, в надежде, что ты их подумаешь. Такие мысли надо гнать прочь; иначе они тебя одолеют, сломают, и ты превратишься из ведьмы в хихикающую старую каргу.

Есть такая поговорка: «Чтобы понять человека, нужно пройти милю в его ботинках». Довольно глупая, с точки зрения Тиффани, потому что после этого владелец ботинок, скорее всего, нагонит тебя и предъявит обвинение в краже обуви… если ты только не удерёшь от него, воспользовавшись тем обстоятельством, что он босиком. Впрочем, она понимала, что эта поговорка означает на самом деле, и вот перед ней лежит человек, который буквально в одном вздохе от смерти. У неё не было выбора, вообще никакого. Пусту следовало дать этот вздох, хотя бы ради пучка крапивы, которую тот принёс к трупу своего внука; где-то внутри этого несчастного идиота скрывалась маленькая частичка добра. Очень маленькая, но она была. И спорить здесь не о чем.

В глубине души проклиная себя за мягкотелость, Тиффани кивнула атаману Фиглов:

— Ладно, давай. Постарайся не порезать его слишком сильно.

Сверкнул меч; разрез был нанесён с хирургической точностью, хотя хирург, в отличие от Роба, хотя бы иногда моет руки.

Рассечённая верёвка хлёстко развернулась и отлетела прочь, словно живая змея. Пуст с такой жадностью втянул в себя воздух, что пламя стоявшей у двери свечи на секунду стало горизонтальным.

Тиффани поднялась с колен и отряхнула платье.

— Зачем ты вернулся? — спросила она. — Что ты искал здесь? И что надеялся найти?

Мистер Пуст лежал молча. Он даже ничего не прохрипел в ответ. Он выглядел таким жалким, что его было трудно ненавидеть теперь.

Быть ведьмой означает постоянно делать выбор. Такой выбор, который обычные люди не хотят делать, или даже вообще не догадываются о его существовании. Тиффани протёрла лицо Пуста клочком тряпки, смоченной у колодца рядом с амбаром, и завернула мёртвого ребёнка в кусок холста, который принесла с собой для этой цели. Не лучший в мире саван, но, в общем приличный. Отстранённо напомнив сама себе, что нужно будет пополнить запасы перевязочного материала, она вспомнила, что пора выразить благодарность.

— Спасибо, Роб, — сказала она. — Без тебя я бы, наверное, не справилась.

— Куда там, справилась бы, — проворчал Роб, хотя они оба знали, что это неправда. — Я, ведаешь ли, случайно мимо проходил, и не шпионил за тобой ни чуточки. Это, как его, чистое сов падение.

— Что-то много совпадений в последнее время, — заметила Тиффани.

— Айе, — улыбаясь, кивнул Роб. — Тако есть. Вот и ещё одно сталося.

Смутить Фигла было невозможно. Такие мысли просто не умещались у них в голове.

Роб посмотрел на неё.

— Теперя что?

Вот это всем вопросам вопрос. Ведьма всегда должна иметь такой вид, будто знает, что делать дальше, даже если на самом деле ни малейшего понятия не имеет. Пуст, видимо, будет жить, а бедный малыш жить уже не будет ни при каких обстоятельствах.

— Мы всё уладим, вот что, — сказал Тиффани.

«Только на самом деле не „мы“, а „я“, — думала она, направляясь сквозь утренний туман к заросшей цветами полянке. — Всегда есть только „я“. Как я хотела бы, чтобы хоть раз всё было иначе».

Эта поляна в каштановом лесу цвела всегда, с ранней весны до поздней осени. Здесь росли медовники, лисья перчатка, штаны старика, Джек-попрыгун, дамская сумка, Трижды Чарли, мудрецы, южная пролеска, розовый тысячелистник, дамская соломка, первоцвет, примула и два вида орхидей.

Именно здесь была похоронена старушка, которую все считали ведьмой. Если знать, куда смотреть, можно было разглядеть остатки хижины, если очень хорошо знать, куда смотреть — и саму могилку тоже. А если очень-очень хорошо знать, куда смотреть, то можно было заметить и то место, где Тиффани похоронила старушкного кота: там росла кошачья мята.

Однажды, давным-давно, за старушкой и котом пришла злая музыка, о, да, и крестьяне выволокли её в снег и спалили ветхую хижину, а также её книги, потому что в них были нарисованы звёзды.

А всё почему? Потому что сын Барона пропал, а у миссис Язвы не было семьи и зубов, а ещё, честно говоря, она порой премерзко хихикала. Этого хватило: все решили, что она ведьма, а народ Мела ведьмам не доверяет. Так что они выволокли её на снег, и, пока горела её хижина, и книги искрами взлетали к небу, мужчины насмерть забили камнями кота. Той зимой старуха умерла, потому что она стучала в двери, но никто не открыл ей; а поскольку её где-то надо было похоронить, Тиффани выкопала неглубокую могилу на том месте, где прежде стояла сожжённая хижина.

Но ведь старуха не имела никакого отношения к пропаже баронского сына, верно? Он попал в страну эльфов, и разве не сама Тиффани ходила туда, чтобы спасти его? Но никто больше о той старушке не вспоминал, так? Если пройти мимо её могилы летом, цветы наполняли воздух ароматом, а пчёлы — цветом мёда.

Об этом предпочитали помалкивать. Да и что тут скажешь? Невиданные цветы выросли на могиле старушки и кошачья мята на могилке кота? Это тайна, а может, и приговор, хотя чей приговор, кому и за что, лучше даже не думать, и уж точно — не говорить. Тем не менее, над останками предполагаемой ведьмы постоянно цвели цветы — как такое возможно?

Тиффани никогда не произносила этот вопрос вслух. Семена обошлись недёшево, и топать за ними пришлось аж в дальние Дверубахи, но она поклялась себе, что каждое лето эта красота будет напоминать крестьянам о старухе, которую они затравили до смерти. Она сама не знала, зачем поступила именно так, но в глубине души ощущала, что это правильно.

Закончив копать глубокую, но маленькую могилку посреди быстролюбок, Тиффани огляделась, чтобы убедится, что её не увидит какой-нибудь ранний путник. Потом двумя руками закопала ямку, прикрыв её листьями и посадив сверху забудки.

Не то чтобы тут было для них очень подходящее место, но зато эти цветы растут быстро, и, что важно… за ней кто-то следил. Главное, не оглядываться. Она точно знала, что её невозможно заметить. За всю свою жизнь Тиффани встретила лишь одного человека, более искусного в маскировке, и это была Матушка Ветровоск. Кроме того, вокруг всё ещё клубился туман, а если бы кто-то пошёл по тропе, она бы его услышала. Но это была явно не птица или зверь, их взгляды ощущались иначе.

Ведьмы никогда не оглядываются, потому что предполагается: они и так знают, кто стоит за спиной. Обычно об этом нетрудно было догадаться, и на этот раз все чувства говорили ей, что здесь нет никого, кроме Тиффани Болит, но, каким-то странным образом, она ощущала, что чувства ошибаются.