Мистика

Бобби — так ее звали, к счастью или к несчастью, была настолько же свободна, насколько привлекательна. Именно этими качествами и надо обладать, когда соглашаешься поиграть в вайджа на раздевание со мной и с Карлбертом, который, с одной стороны, лысый, а с другой — толстый. Можно признать, что правила стрип-вайджа несколько специфичны, но суть самой игры заключается в том, чтобы задавать вопросы другой стороне,которая генерирует позитивные ответы. Стоит спровоцировать плохую карму, и ты лишаешься одного предмета одежды. Принимая во внимание свой обширный опыт в устраивании событий, которые приводят к веселой ночке (вдобавок наша с Карлбертом бессовестная готовность жульничать), я рассчитывал, что сладкий леденец Бобби приплывет к нам в руки скорее, чем мы успеем сказать «мадам Блаватская». [102]

Меньше чем через час я все еще был при трусах и носках, а Карлберт в очень серой паре подштанников. Бобби лишилась одной сережки, но приобрела самодовольный вид. Довольно о моих талантах устраивать дела. Я старался не смотреть в сторону Карлберта. Мало того что у него было это имя, так он вдобавок был волосатее Робина Уильямса. Пришла его очередь задавать вопрос, он было призадумался, но потом физиономия его озарилась.

— Джон Уэйн был гомиком? — спросил он потусторонний мир.

Я убрал палец с доски.

— Что это еще за дурацкий вопрос? — возмутился я.

— Это чертовски хороший вопрос. И тот, ответ на который будет «да», если ты не возражаешь.

— Джон Уэйн не был… он не был голубым, — сказал я.

— Потому что он ни разу на тебя не запал?

— Нет! Я хочу сказать, я его никогда не встречал. Но мы говорим о самом Дюке. [103]

Я не фанатею от голливудских легенд — если кто-то и знает, что это за странный город, так это я, — но Джон Уэйн, ради всего святого!

— Джеймс Дин [104]был педиком, — сказала Бобби.

— Джеймс Дин играл с Сэлом Минео, [105]прости господи. Джон Уэйн работал с Джоном Фордом. [106]А уж Джон Форд — всем мужчинам мужчина. — Мои партнеры как-то странно на меня посмотрели. — Стоп, вы не так меня поняли.

— Джон Уэйн, — сказал Карлберт, — похоронен в платье.

— Ты прочитал об этом в Интернете или еще где-то?

— Это правда.

— Нет, не правда.

— Хочешь пари? — Карлберт указал на доску вайджа. — Давай спросим.

— Нет, нет, нет. Не пойдет.

У Карлберта были большие толстые пальцы; одно дело объединиться с Карлбертом с целью обнажить Бобби, но я не был готов к реслингу на пальцах над доской с деньгами на кону.

Карлберт немного подумал.

— Хорошо, — сказал он и сам себе кивнул. — Есть другой способ. Если у тебя хватит денег и духу.

Бобби внимательно на меня посмотрела, в глазах ее было «то ли он — то ли не он», и надулась настолько сексуально, насколько позволяли ее сладкие губки.

Что было делать парню?

Тот парень жил по соседству с Голливудом — извините, мы так в Эл-Эй [107]выражаемся, — прямо за углом через три стрип-бара (будем считать, что их только три). Для моей белой, как лилия, задницы жутковато было находиться в позднее время так близко к «Маленькому Эль Сальвадору». Да и Бобби, которая, когда выяснилось, что съемки свернули на день, настояла на том, чтобы мы взяли ее с собой, нервничала достаточно для того, чтобы позволить мне взять ее шелковистую ручку в свою.

Карлберт постучал в дверь многоквартирного дома. Я обозрел газон перед крыльцом, он был усеян использованными шприцами. На один меньше, чем количество разбросанных там же использованных презервативов. Эл-Эй. Дзен-сад.

— Так чем именно занимается этот твой парень? — спросил я.

— Он — медиум, — сказал Карлберт.

— Смешно.

— Да, и еще карикатурист.

— Медиум-карикатурист?

— Ага, но, насколько мне известно, эти две карьеры не пересекаются. Дело в том, что он еще и коллекционер.

Карлберт не дал мне задать следующий вопрос и постучал снова, а потом так сильно пнул дверь ногой, что она чуть в щепки не разлетелась. Внутри дома послышались шаги.

— Говори о чем угодно, — быстро шепнул Карлберт, — но ни слова о его весе.

— О его весе? — переспросил я.

Дверь открылась. Дверной проем заполнил собой громадный черный мужик в кожаных брюках и с кольцами в сосках. Я говорю так, потому что он был обнажен по пояс. У него было брюхо, как «мешок медиума», [108]и глаза, как щели для монет. А еще на нем была наплечная кобура с очень большим пистолетом.

— Кей Би, — буркнул он. — Чего тебе?

— Здорово, Монтсеррат. Я привел парочку неверующих на урок истории. Мы бы хотели получить представление о твоем личном бренде истины.

Монтсеррат — с его объемом он мог бы быть островом — одарил меня одним ленивым взглядом, но его узкие глазки расширились при виде Бобби в обтягивающей маечке. Он даже облизнулся. А кто бы не облизнулся?

— Ладно, — сказал он, так и не убрав язык. — Заходите.

В крохотной квартирке вонь стояла до небес. Над заплесневелыми остатками пиццы полчища невиданных ночных насекомых бились с чешуйницей. К счастью, от этой мерзкой картины отвлекала армия фотографий, рядами заполнившая длинную стену от потолка до пола. По-видимому, это и была коллекция Монтсеррата. Это было жесткое порно — я даже не знаю, кто за пределами «Цирка Солнца» [109] мог бы такое исполнить, — но самое занятное — на каждом чертовом снимке красовались знаменитости. Кино- и телезвезды прошлого и настоящего, политики, бейсболисты, примадонны американского театра, Флиппер…

Бобби ахнула. Я ахнул еще громче.

— Вы что, девственники? — хмыкнул Монтсеррат.

Карлберт кивнул. Возможно, я должен был оскорбиться, но я был слишком поражен.

Монтсеррату, кажется, было неохота отрывать глаз от Бобби, но Карлберт взял его за руку и увел в дальний конец комнаты. Говорили они шепотом.

Бобби показала на снимок высоко на стене.

— Это… Ричард Никсон? — взвизгнула она.

Я вытаращил глаза и кивнул:

— Ловкач, однако.

— Бедная миссис Никсон, — сказала Бобби.

— Бедный Чекерс! [110]— усмехнулся я.

— Эй, — позвал Карлберт.

Я прошел через комнату. Бобби осталась стоять как приклеенная и пожирала глазами стену. Пусть себе стоит. Монтсеррат испарился.

— Давай деньги, — сказал Карлберт и протянул руку.

Мы поспорили на пять сотен баксов. Карлберт уже успел тормознуть меня у банкомата и заставил снять наличку.

— Ты еще не выиграл.

— Просто дай их мне, — настойчиво сказал Карлберт.

Я почувствовал, что эта комната — не место для споров.

Монтсеррат появился как раз в тот момент, когда я сунул в ладонь Карлберта свернутые в трубочку деньги. В своих могучих руках он держал большой фотоальбом. С неожиданной для него нежностью Монтсеррат открыл альбом и пролистал ламинированные страницы. Найдя искомое, он перевернул альбом и поднял его перед нашими глазами.

Это была глянцевая фотография Джона Уэйна, форматом 8x10. На снимке ему было лет шестьдесят пять — святыня с лицом, побитым временем, как старый ковбойский сапог.

Джон Уэйн: стоит в дверях салуна… кадр из фильма, без сомнений.

Джон Уэйн: герой, икона Америки.

Джон Уэйн: стоит в… в платье из розовой тафты.

Сукин сын, с его ногами и — в платье!

— Это фальшивка, цифровая подделка, — сказал я. — Ты это сделал в фотошопе или еще как-нибудь.

Монтсеррат молча покачал головой.

— Тогда где ты ее взял?