Ночь Седьмой тьмы

Солнечный свет был настоящим. Косым, тонированным и очень реальным. Макс послал ее в свой дом высоко в горах Кенскоффа. Она ждала его возвращения. Ей было страшно.

Ревность. Больше всего остального это была ревность. Макс хотел ее для себя. Непонятно почему, но ей казалось, что она всегда знала это, всегда немного хотела, чтобы это было так. Макс теперь был могуществен. И станет еще могущественнее. Его предательство принесло желанные плоды.

Она держала на коленях некий предмет. Золотой круг, плоский диск чеканного и гравированного золота, тщательно отремонтированный. Крошечные скобы, которые скрепляли половинки вместе, были почти незаметны. Диск выглядел так, словно его никогда не ломали. Она провела по нему пальцем, еще раз и еще, наслаждаясь его твердостью, его ценностью, его могуществом. Свет в слепом обожании танцевал на его поверхности.

Il у avail une fois...В давние времена жил да был... Она улыбнулась. В давние времена стоял в лесу город. Она снова улыбнулась. Старая сказка, которую отец рассказывал ей до того, как Маке отправил его в тюрьму. Она была теперь ее единственным утешением. Улыбка пропала с ее лица. Скоро произойдет что-то ужасное.

Тали-Ниангара стал воспоминанием, руинами в сердце огромных и неизведанных тропических джунглей, Кости его царей давным-давно истлели и обратились в прах в своих саркофагах из слоновой кости. Но символ их могущества был вознесен со Дня моря. Боги ожидали второго рождения.

Анжелина поднесла диск к свету. Она вспомнила историю об Аладдине и его волшебной лампе, о джине, который возникал из глубины сосуда по первому зову, о магии, которую можно было выпустить на свободу простым потиранием медного бока. Теперь магия больше не нужна. Пусть другие верят в волшебство, в древних богов. Со своим золотым кругом, она знала, что может достичь всего этого и много большего.

Анжелина подняла глаза. Часы показывали половину пятого. Макс был на пути домой.

72

В соборе дурно пахло. Под слоями отвердевшего воска и благовоний витали следы более старого, густого запаха, как гниющая плоть, скрытая под не тронутой разложением кожей какого-нибудь давно умершего святого. Церковь не была древней – самые старые ее части были построены в конце девятнадцатого века, – но она приобрела патину древности. Налет чего-то более древнего, чем ее безразличные иконы, более древнего, чем витражные стекла, более древнего, чем само христианство, налет чего-то первобытного лежал на ее камнях. Высоко в одной из двух башен собора вызванивал одинокий колокол; он звонил по мертвым – ровная, скорбная нота, посылаемая раз за разом в пустое небо.

Внизу уменьшенные фигурки священников и их прислужников торопливо двигались по трансепту, готовя сцену для свершения обрядов. Открытый гроб был уже установлен на козлах и покоился, драпированный гаитянским флагом, среди красных и белых цветов.

Священники вышли в то утро к генералу Валрису, встретив его у ворот собора и окропив святой водой его останки под пение Si iniquitateи, в качестве рефрена, De profundis.Предшествуя гробу, они вошли в церковь под звуки Exultabunt Domineв исполнении хора мальчиков. Рубен наблюдал, одинокий и скрытый от всех, как они поставили гроб перед высоким алтарем и зажгли вокруг него свечи.

Дута Хупера похоронили ночью в безsvянной могиле. Джин Хупер погрузили на первый же самолет, который покинул Гаити после отмены комендантского часа. Государственный департамент опубликовал заявление, в котором отрицалась причастность Хупера к американскому заговору против президента Цицерона и осуждалась его казнь. Никто не обратил на это никакого внимания. Сегодняшние похороны должны были стать главным событием, средоточием скорби нации. Или, по крайней мере, провозглашением победы. Комендантский час был отменен, угроза переворота миновала. Как будто.

На высоте двенадцати метров от заставленного стульями нефа Рубен сидел, прижавшись к стене под верхним рядом окон, пестуя мигрень как лекарство от сна. Он находился там с предыдущей ночи, тайком ото всех проведенный внутрь через боковой вход двумя любимыми телохранителями Валриса. Ночь тянулась медленно, наполненная мелкими, бессмысленными звуками пустой церкви и чуть слышным шепотом его собственного дыхания. Его единственным товарищем был маленький красный огонек, горевший на алтаре. С рассветом и он погас.

Наверное, он мог бы убежать, но какой в этом был бы смысл? И куда ем убежать? Если его не будет здесь в полдень, чтобы застрелить президента Цицерона, Смит приведет свою чудовищную машину в действие. Рубен ни на мгновение не усомнился в его способности выполнить свою угрозу.

Рубену не понадобилось много времени, чтобы сообразить, чего добивались Смит и Беллегард. Они подставили его вместе с Хупером для доказательства существования заговора ЦРУ против Цицерона. Присутствие Хупера в стране было чисто случайным, но его ссора с Валрисом сыграла им на руку. Сегодня Рубен убьет президента. Через считанные минуты после этого его обнаружат и схватят, мертвого или живого, вероятнее всего мертвого.

Будет установлена его связь с убийством Валриса, обнародован тот факт, что он работал в АНКД. Пресса всего мира узнает о раскрытии американского заговора. Без сомнения, будут найдены другие заговорщики. Найдены и арестованы. И расстреляны. Через несколько дней Смит и Беллегард будут наблюдать, как власть падает в их подставленные руки, словно тяжелый, спелый плод манго с дерева.

Рубен уже собрал и проверил свое оружие, полуавтоматическую снайперскую винтовку PSG1 Н & К. Убийство должно было выглядеть тщательно спланированным и хорошо подготовленным. PSG1 имела съемный ствол и регулируемый приклад, была снабжена телескопическим прицелом 6 х 42 фирмы «Хенсольдт Вецлер», регулировавшимся на дальность от 100 до 600 метров, и устанавливалась на хорошо сбалансированной треноге, прикрепленной к передней части. Тот факт, что он никогда не стрелял из такого оружия, что он ни в каком смысле не мог считаться подготовленным убийцей, не имел, разумеется, ни малейшего значения. Он не должен промахнуться. Смит подробно рассказал ему о последствиях такого шага. И о его бессмысленности. Колодец был упомянут для чисто психологического эффекта – они с той же легкостью могли пристрелить Давиту.

Рубен посмотрел на часы. Похороны должны были начаться через пятнадцать минут. Уже начали появляться первые гости. Важные персоны, разумеется, прибудут позже, президент – последним из всех. Рубен закрыл глаза от резкой боли в голове, потом опять поудобнее привалился спиной к стене.

Когда время придет, он будет скрыт высоким каменным балконом, одним из нескольких, которые протянулись здесь, наверху, на всю длину. Его позиция находилась почти над самой серединой нефа, позволяя ему держать под прицелом весь алтарь, у подножия ступеней к которому был помещен гроб с телом. В ходе церемонии президент возложит цветы на гроб и поднимается на кафедру, чтобы зачитать обращение к собравшимся и к прессе. Это и будет знаком, по которому Рубен нажмет на спусковой крючок.

Собор понемногу заполнялся. Зажгли свечи, по проходам поплыл запах благовоний, луч света проник внутрь через окно западного трансепта, упав почти с театральной точностью на ложе живых цветов, умиравших вокруг мертвого генерала.

Первыми прибывала всякая мелочь: государственные служащие, местные торговцы, представители неуклонно таявшей иностранной общины Гаити, друзья семьи. За ними появились близкие родственники, некоторые из них плакали, другие хранили странное молчание. И наконец настала очередь людей значительных. Сначала тех, кто рангом пониже: директор Национального банка, президент торговой палаты Гаити, начальник полиции, ректор Гаитянского университета, несколько судей, адвокаты, редакторы газет.

И вот creme de la creme [42]: два генерала, комендант президентской гвардии, адмирал-ан-шеф крошечного гаитянского флота, представители оставшегося дипкорпуса, папский нунций, члены богатейших семей страны, министры кабинета.