Ночь живых мертвецов. Нелюди. Бедствие

— Какого черта?.. — тихо сказал Роджер.

Брэдли заплакал.

В следующее мгновение они были окружены бабочками. Конни тут же вцепилась в руку Роджера, не видя ничего в плотном облаке из мотыльков. Казалось, что они находятся под водой, где каждая капля — бабочка. И она тонула, задыхаясь в этом плотном воздухе, беспомощно царапая руками свое лицо. Конни почувствовала, как две руки обхватили ее ноги — это были руки Брэдли, и тут она потеряла равновесие. Падая, она услышала, как плач Брэдли перешел в испуганный крик.

Она смутно видела над собой Роджера, который изо всех сил размахивал руками. Он сыпал проклятья и бил бабочек насмерть, размазывая их раздавленные тела по своему лицу. Конни осознала, что они обречены. Слишком много было здесь этих маленьких тварей. А потом она почувствовала жгучую боль во всем теле.

Неожиданно Брэдли отпустил ее колени и начал лягаться и беспорядочно бить руками, но большинство ударов доставалось ей. Его голос был полон страдания, и от этого сердце ее сжималось — слышать этот голос было гораздо больнее, чем ощущать укусы бабочек. Конни чувствовала, как маленькие ножки бьют по ее лицу, по рукам, по шее, чувствовала она и жалящие укусы бабочек, которые ползли у нее по спине под кофточкой, заползали в рукава, двигались по голым ногам, кусали и жалили, нападая на каждый дюйм ее кожи. Она отчаянно давила их, катаясь по земле, но на место одной убитой тут же садились две живых.

Обжигающие укусы покрыли ее тело, как одеяло из шипов. Ее руки уже не принадлежали ей — кожа стала будто живая, состоящая из коричневых, белых и серых пятнышек, движущихся в разные стороны, а под ними образовался кровавый багровый фон. Ее кожа ползла, трепеща крыльями, и эта жуткая масса заполняла собой все тело, как пламя, попадая под одежду, на лицо, волосы, спину и ноги.

Роджер взревел от боли и упал на землю рядом с ней. Брэдли внезапно затих, его удары тоже неожиданно прекратились. И тут она как бы со стороны услышала дикий крик, исходящий из нее самой, с ее покрытых бабочками изуродованных губ. Так кричат лишь смертельно раненные звери; это был мученический гортанный вой, и она даже подумала, что это вопит кто-то другой, какое-то несчастное, беззащитное существо, чья-то чужая замученная душа.

А потом до нее дошло. Что-то на мгновение взметнулось в ее мозгу, и ушло навсегда, ее больше не было. Она слышала свой крик, видела, как движутся ее руки, давя одну чудовищную бабочку за другой. Но это была уже не она. Она смотрела на них, опускавшихся на ее тело, как густой мокрый снег, но внутри была совершенно спокойна, ожидая своего конца, Больше они были не способны причинить ей боли. Они уже сделали самое худшее, что могли.

По крайней мере так ей казалось. Но тут она почувствовала такую боль, которую ей никогда еще не приходилось испытывать. Тело Конни дернулось в воздухе, и она села — бабочки добрались до самых чувствительных и нежных мест. Она вскочила на ноги, уже не осознавая того, что делает. Бабочки же роем летели перед ее лицом, кусая глаза, уши, губы и язык. Крича от страшных мук последней агонии, Конни побежала вперед, но через несколько футов земля ушла у нее из-под ног и она с воем свалилась с крутого обрыва прямо в объятия смерти.

6

Джек очнулся и медленно открыл глаза. Веки ныли от боли, и он потер их руками — но это не помогло, боль только усилилась. Уронив руки назад на кровать, он подумал о том, чтобы не задеть Кэти. Инстинктивно желая придвинуться к ее теплому телу, он вдруг понял, что ее здесь нет, и удивился: где же она могла быть? В комнате тихо и совсем темно; наверное, она в кровати, где-то рядом, но еще спит. А может быть, что-то случилось с Аланом...

И тут он вспомнил бабочек, ее оборвавшийся крик и страшную действительность. Джек сел и тупо уставился перед собой. Глаза постепенно привыкли к темноте, а он напряженно пытался вспомнить, что же было на самом деле, а что — только страшным сном. Но как только он смог различить смутные силуэты мебели, то сразу осознал, что весь этот кошмар был действительностью.

Спальня напоминала место сражения: лампы разбиты, картины валялись на полу среди осколков стекла. Покрывалом с кровати была заткнута щель под дверью, а на полу он заметил конверт от пластинки — свое оружие, которым он припечатывал бабочек к стенам, создавая в комнате страшное украшение из их мертвых смердящих тел.

Джек знал, откуда у него эта боль в груди, откуда эта страшная опустошенность. Алан и Кэти были мертвы. Они умерли сразу же, как только налетела первая волна мотыльков, и теперь в груди у него будто лежал огромный холодный камень, что-то мертвое и ледяное, чего никогда уже не оживить.

Он лег на кровать, скорбно закрыл лицо руками и попытался сдержать слезы, крепко сжав веки. Они погибли оба — Кэти и Алан, — погибли ни за что. Это совсем не было похоже на войну, когда там, в джунглях, люди гибли у него на глазах. Тогда они могли врать друг другу и самим себе, говоря, что их присутствие в Азии могло кому-то помочь. И если они врали долго, то могли уже почти поверить в эту ложь. А теперь все было не так: неважно, что думал об этом Джек, но Кэти и Алан погибли ни за что, просто так, без всяких причин. И не было такой лжи, которую он мог бы повторять себе, чтобы хоть немного уменьшить свою боль.

Он со всей ясностью" представил себе кухню, увидел, как Кэти выходит через черный ход на задний двор. Услышал, как Алан что-то весело выкрикивает во дворе, придумав какую-то забавную игру в песочнице. А потом он снова увидел волну бабочек, снова услышал крики и, открыв глаза, рывком сел на кровати, будто в него выстрелили, и он услышал свой собственный крик боли.

Джек вытер холодный пот со лба и верхней губы, повторяя себе снова и снова, что он все сделал правильно, что спасти их было уже невозможно, что он поступил верно, пытаясь спасти себя. Да, подумал он, это единственное, что еще можно было сделать. А они ведь умерли почти мгновенно. И если бы он вышел во двор, то тоже был бы уже мертв.

Этому он научился еще во Вьетнаме — одному из нелепых ужасов войны, к которым со временем удается привыкнуть. Он помнил, как это случилось с Ныобурном. Бедный парень... Ему хотелось воевать не больше, чем всем остальным в роте. А когда пришел приказ об отступлении, Ньюбурна как назло ранило в ногу. Он не мог передвигаться вместе со всеми, и его оставили лежать в лесу. Здесь не рассказывали славных историй о том, как во время отступления кто-то спасает своего раненого товарища, вынося его из пекла на собственных плечах. Когда приходилось уходить, каждый молился только о себе. Не было времени останавливаться и подбирать раненых.

Но все равно мысль о том, что он поступил правильно, была для Джека слабым утешением. Он знал, что это не война и не джунгли, а его задний двор, и что его жена и ребенок — не товарищи по роте. Он все еще чувствовал, что должен был что-нибудь сделать, хотя, возможно, сделать уже ничего было нельзя. И его страх выбежать во двор на помощь, его инстинкт самосохранения теперь заставляли его думать, что он предал их, забыв о своих обязанностях перед семьей. Он был им нужен тогда, но он не помог.

Да, это было так. Конечно, он старался все разумно обдумать, сравнивая с другими случаями, но все было не то, и он, врал себе самым жутким образом. Он поступил, как последний трус, и понимал это. Они умерли из-за него, из-за того, что он остался на кухне, окаменевший от ужаса.

Его собственный страх, из-за которого он остался жить, стоил ему их двух жизней.

Если бы он действовал без промедления, если бы сразу же бросился на их крики, как только услышал их, то, может быть, еще был бы шанс их спасти.

Джек медленно встал с кровати, каждый дюйм его тела горел от боли, каждый мускул ныл от чудовищного изнеможения. «Ладно, — подумал он, — нужно посмотреть, в каком состоянии я нахожусь, и решить, что можно сделать, чтобы выбраться отсюда».

Он подошел к окну, но не увидел ничего. Стекло с внешней стороны было полностью покрыто бабочками. Не очень приятное зрелище — и уж, конечно, не дающее каких— либо надежд. Некоторые насекомые уже пробрались через защитные сетки.