Говорящие с... (СИ)

   - Боже мой! - прошептала Вера и, сомкнув ладони под рубенсовской грудью, обратила свой взор к потолку. Зоя-Оля воровато перекрестились, остальные затаили дыхание, не сводя глаз с раскачивающегося золотистого диска.

   - Ну, господа, - бодро сказал Максим, - похоже нам пришел...

   Но тут Зоя-Оля истошно заверещали, прервав не успевшую развиться оптимистическую речь, Юля с рыданием повалилась на распотрошенный диванчик, а администраторша испустила жуткий контральтовый вой тигрицы, у которой отнимают потомство. Коля-второй громко выразил свое отношение к происходящему с помощью трех наиболее популярных в русском языке букв и рванул цепь с такой силой, что в более недоброкачественном помещении от такого рывка вынесло бы и то, к чему крепилась цепь, да и всю стену в придачу. Увы, Иванов действительно не строил "хрень".

   - Надо же что-то делать! - суетился Гурин на конце своей цепи. - Надо же их как-то... Колька!

   Коля-второй, не прекращавший яростно-дергательных движений, вновь склеил слово из популярных букв, но на этот раз адресовал его не ситуации, а самому Гурину, и состоятельный человек цветом лица стал похож на свежесваренную свеклу.

   - Может, стоит попрощаться? - Сева, сидевший на полу, привалился к сиденью диванчика. - Рыбок жаль - они ведь теперь тоже состарятся.

   - Подожди, еще рано превращаться в скисшие сливки, - прошептала Эша, одной рукой держась за цепь, а другой - за хризолит и глядя на часы. Маятник, казалось, качался чуть быстрее, чем должен был, и длинная стрелка уже переехала к цифре десять, а короткая четко указывала на двойку. Шталь смотрела и пыталась ощутить часы. Пыталась понять, о чем они могут думать. Понять причину их действий. Что им мог внушить Говорящий, при условии, что он тут был? Отвращение к ним, прикованным? Ненависть? Чувство мщения? Или они делают это из любопытства?

   Вот переведу смешных людишек и че будет?

   В голове отчего-то нарисовался дебелый увалень, тычущий пальцами в розетку, картина испортила все попытки прочувствовать душу немецких часов

  так их и разэтак!

  и Шталь поспешно стерла образ, но вместо него появилась Эша Шталь жуткого вида, ибо сидела она в креслице, укутавшись в клетчатый плед, и вязала носок. Лицо Эши Шталь было убрано морщинами, редкие седые волосы затянуты в пучок, а на носу примостились очки. В соседнем креслице сидел Ейщаров и, поглядывая сочувственно, выписывал ей пенсию.

   Эша чуть не взвыла от ужаса, и вновь сосредоточилась на часах, умоляя, упрашивая, угрожая, мысленно падая ниц и гарантируя, что обцеловала бы их сверху донизу, если б у нее была такая возможность. Часть узников начала смотреть на нее довольно-таки дикими глазами - вероятно, кое-что она, увлекшись, произнесла вслух, но сейчас Эше на это было наплевать. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это остановить часы. Но часы не останавливались. Часы оставались глухи к ее мольбам и угрозам и ощущались исключительно часами без желаний и эмоций. Просто часы. Что.

   - Если б я был на их месте, я б тебе в жизни не поверил, - кисло прогундосил Сева где-то рядом, и Шталь на мгновение вывалилась из своего личного вакуума, где пыталась ощутить часы, в ресторанный зал, где вразнобой верещали и говорили разные громкие слова.

   - А что ж делать?

   - Без толку что-то делать, - отозвался Сева голосом тяжелобольного, ожидающего эвтаназии. - Можно только ждать.

   - Ну нет! - Эша рванула цепь - и рванула еще раз. - Отпусти меня! Неужели я тебе не надоела?! Ты такая замечательная. Зачем тебе я - тебе нужна какая-нибудь смирная корова на солнечном лугу...

   - Всего несколько дней на свободе... но это были хорошие дни, правда, - она почувствовала, как Сева подергал ее за руку. - И костюм классный.

   - Заткнись! - прошипела Шталь. - Мы не можем состариться! У меня слишком много амбициозных планов!

   Часы шли. Вначале их стрелки продвигались через минуты хоть и быстрее, чем положено, но как-то робко. Вскоре, впрочем, они осмелели, звон, возвещавший о наступлении нового часа, раздавался все чаще и чаще, сразу же обрываясь, захлебываясь, и стрелки перепрыгивали на следующий час и принимались стричь его со все возрастающей скоростью. Часы превратились в минуты, потом в секунды, движение стрелок уже почти нельзя было различить - по циферблату мелькали две золотистые молнии. Маятник уже не раскачивался, а судорожно подергивался, точно в агонии. Часы хрипели, дребезжали, жужжали, заливались звоном, и, казалось, они сейчас или взорвутся или взлетят и, пробив ресторанный потолок, устремятся в далекий космос. Эшу устроили бы оба варианта.

   Она сразу же постановила себе не смотреть.

   Ни на остальных, ни, уж тем более на себя.

   Ни за что не смотреть.

   Даже когда дергать цепь стало очень неудобно, а отросшие волосы уже ощущались гораздо сильнее, чем одежда, Шталь сидела зажмурившись и старалась отключиться от криков в зале. Один зуб во рту начал шататься, и она судорожно ощупала его языком, потом проверила остальные. Три зуба исчезли напрочь, будто их никогда и не было. Вероятно, за прошедшие годы их подчистую сточил кариес. Не выдержав, она отпустила цепь, чтобы ощупать и все остальное, но почему-то отпустить ее не получилось, и цепь потянулась за рукой, будто была ее продолжением, и Эша глаза все-таки открыла, о чем сразу же сильно пожалела.

   Причина привязанности к цепи выяснилась сразу же. То, что теперь было на кончиках ее пальцев, даже нельзя было назвать ногтями. Это было нечто мутно-белесое, невероятно гибкое, скрученное, перепутанное и настолько переплетшееся со звеньями цепи, что отделить одно от другого было невозможно.

   Потом Эша увидела собственно свои руки и сказала: "Мама!"

   Судя по рукам, ей было лет шестьдесят. Морщинистые, с дряблой кожей и несколькими еще слабо намеченными пигментными пятнами. Это никак не были руки Эши Шталь. Это были какие-то обезьяньи лапы.

   Снова зажмурившись, Эша попробовала обследовать свои изменения свободной рукой, обнаружила, что за годы сильно сбавила в весе, попыталась сдернуть с ноги браслет, но пятка по-прежнему мешала. Поясница пронзительно ныла, побаливали колени и голова казалась налитой свинцом. Очень хотелось на солнце - просто посидеть и погреться, и чтобы никто не трогал. Еще почему-то хотелось погладить кошку. Неважно какую - хотелось, чтоб здесь оказалась кошка, и она смогла бы ее гладить. И кошка бы уютно мурлыкала под ладонью. Глупость какая-то.

   - Часы идут медленнее, - сказал совсем близко чей-то смутно знакомый старческий голос и тут же добавил: - Ой, только на меня не смотри! Я на тебя тоже не смотрю!

   Голос принадлежал Севе и в последней фразе Сева явно врал. Чуть приоткрыв веки, Эша вздрогнула, и на лицо ей ссыпалась тяжелая масса волос, милосердно оградив от окружающего мира зала. Волосы не поредели с возрастом, но их цвет спелых блестящих каштанов стал тусклым, пробитым серебристыми штрихами седины. Приподняв руку, Эша попыталась отбросить с лица пряди. Это ей удалось, но чудовищной длины ногти немедленно намертво запутались в волосах, и теперь в плену оказалась и вторая рука. В голове вспыхнули две мысли - одна глупей другой.

   И как теперь сигарету взять, интересно?

   Господи, это ж сколько за эти годы немытья и неухода в таких волосах могло накопиться перхоти?!

   "Годы идут, Шталь, - произнес следом далекий умудренный голос Полины, - а ты все так же бестолкова".

   Годы идут? Годы прошли! Все ее годы прошли! В шестьдесят лет уже думать не о чем. Вся карьера псу под хвост! Она старая и на цепи - вот итог веселых приключений Эши Шталь, холодильников, хризолитов, тумбочек и самовозвращающихся мячиков... кстати, она так и не узнала, кто беседовал с этими мячиками. А часы так и не говорят с ней. Вернее, она их не слышит. Хотя может и к лучшему, что она их не слышит? Может, они говорят такое...