Жилец

Трелковский искренне восхищался мужеством мужа Сюзанны, который казался ему большим и сильным. Надо бы и ему вести себя точно так же. Правда, сам он был маленьким и тщедушным, хотя тоже не хотел, чтобы им помыкали только из–за его скромных габаритов. С другой стороны, Трелковский никак не мог взять в толк, почему в таком случае они не решились просто побить его? Разумеется, будь он здоровым и сильным, они бы не решились даже попытаться сделать это, но он же был слабым, более того, почти тщедушным. Возможно, они просто решили, что все это неважно, — а это и в самом деле было неважно. Проблема заключалась в том, все ли соседи думали таким же образом?

В его случае — что произойдет с его соседями, если он станет вести себя, как ему заблагорассудится? Но в то же мгновение он вспомнил один из пунктов договора об аренде, в котором прямо говорилось, что играть на музыкальных инструментах в доме не разрешается, а уж на барабане тем более.

Когда у себя в офисе у него случалось что–то подобное, например, он ронял на пол книгу или стакан для карандашей, его коллеги принимались колотить кулаками в стену и кричать: «Вы опять мешаете нам спать?», или «Сколько еще будет продолжаться этот шум?» При этом они, как дети, покатывались со смеху, замечая на лице Трелковского выражение ужаса. Он понимал, что все это делалось в шутку, но все равно, как он ни старался оставаться спокойным, сердце его всякий раз билось так сильно, что готово было вот–вот выскочить из груди. Он улыбался, как будто ему тоже было весело, хотя на самом деле чувствовал себя несчастным.

Как–то однажды Скоуп пригласил его к себе домой.

— Сейчас увидишь, — сказал приятель, — как я отношусь к подобным вещам.

Как только они переступили порог квартиры, он включил проигрыватель и до отказа повернул ручку громкости. Объятый безмолвным ужасом, Трелковский слушал грохот басов, пронзительное визжание высоких тонов и стрекот ударных.

Ему казалось, что он сидит в самом центре оркестра, и у всех, в первую очередь у соседей, должно было возникнуть такое же ощущение. Трелковскому показалось, что от смущения и стыда он покрылся пунцовой краской. В те минуты ему больше всего на свете хотелось лишь одного: убавить громкость и восстановить в комнате тишину и покой.

Скоуп злобно рассмеялся.

— Ну, в чем дело? — спросил он. — Ты что, шокирован? Не обращай внимания — скоро сам увидишь; я знаю, что делаю.

Трелковский мобилизовал всю свою волю, заставляя себя оставаться в кресле. Ну надо же, разве так можно? Что соседи подумают? Ему казалось, что это была вовсе не музыка, а оглушительная, непристойная отрыжка — адский шум, исторгаемый организмом, которому полагалось вести себя благопристойно.

Наконец он потерял всякое терпение.

— Сделай, пожалуйста, потише, — робко попросил он.

— Нет, пусть останется, как есть, — произнес Скоуп стараясь перекричать звуки музыки. — Почему тебя это должно беспокоить? Я тебе сказал, что знаю, что делаю. — И добавил со смехом. — Они уже привыкли к этому.

Трелковский поднес ладони к ушам.

— Но это же слишком громко, даже для нас.

— Ты к подобному не привык, да? Ну так почему бы тебе не расслабиться немного, коль скоро не можешь позволить подобное у себя дома!

В этот момент кто–то постучал в дверь — Трелковский аж подпрыгнул на месте.

— Сосед? — с тревогой спросил он.

— Наверное. Смотри, как надо улаживать такие дела.

Разумеется, это был сосед.

— Прошу извинить меня за беспокойство, месье, — начал тот. — Я вижу, у вас гости… Но не мог бы я попросить вас немного убавить звук; видите ли, моя жена больна…

Лицо Скоупа покрылось пунцовыми пятнами гнева.

— Вот как! Она больна! И что же, по–вашему, в данной ситуации должен делать я? Вообще перестать из–за нее жить? Если она больна, почему бы ей не лечь в больницу? Можете приберечь свои слезливые истории для кого–нибудь другого, на меня они не действуют! Я слушаю свои записи тогда, когда хочу, и так громко, как мне нравится! Я немного глуховат, однако не намерен по этой причине отказывать себе в удовольствии послушать музыку!

Он вытолкал соседа на лестничную площадку и захлопнул дверь у него перед носом.

— И не вздумайте шутки со мной шутить, — прокричал он через дверь. — Я знаком со старшим инспектором полиции!

Затем он с широкой улыбкой на лице посмотрел на Трелковского.

— Ну как, видел? Наилучший способ избавиться от них.

Трелковский ничего не сказал. Он был просто не в силах что–либо сказать. При малейшей попытке произнести хотя бы слово он неминуемо подавился бы им. Он был не в состоянии смотреть на человека, которого бы унижали подобным образом. До сих пор у него перед глазами стояло выражение лица соседа, когда тот буквально отскакивал под ударами разгневанных выкриков Скоупа. Глаза мужчины красноречиво указывали на глубину его смущения. Что он мог сказать своей жене, вернувшись к себе в квартиру?

Станет ли он изображать, что кричал именно он, или попросту признает постыдное поражение?

Трелковский был просто сражен.

— Но если его жена и в самом деле больна… — пробормотал он.

— Ну и что? Да меня ничуть не волнует его жена. Я же не отправляюсь к нему, чтобы попросить вести себя потише, когда болен я сам. И уж больше он сюда не придет, могу гарантировать.

К счастью, Трелковский никого не повстречал на лестнице, когда выходил. Ничего не говоря вслух, он, однако, поклялся про себя, что больше не ступит ногой в дом Скоупа.

— Если бы ты видел лицо Трелковского, когда я вышвырнул того типа, сказал Скоуп Саймону. — Казалось, он не знал, под какой стол залезть!

Оба дружно захохотали. В тот момент Трелковский ненавидел их обоих.

— А может, он и прав в этом, — сказал Саймон. — Взгляни–ка вот на это. — Он извлек из кармана газету и развернул ее. — Как тебе такой заголовочек? «ПЬЯНИЦА В ТРИ УТРА РАСПЕВАЛ АРИЮ ИЗ «ТОСКИ» И БЫЛ ЗАСТРЕЛЕН СОСЕДОМ ИЗ ПИСТОЛЕТА». Интересно, ты не находишь?

Трелковский и Скоуп принялись вырывать у него газету, но Саймон взмахом руки остановил их.

— Не будьте такими нетерпеливыми, — сказал он. — Я сам вам прочитаю. «Для жильцов дома номер 8 по авеню Гамбретта в Лионе прошлая ночь оказалась наполненной активной деятельностью, а для одного из них стала и вовсе роковой. Месье Луи Д., сорока семи лет, холостяк, занимавшийся торговлей мануфактурой, отмечал с друзьями выгодную сделку и основательно напился. Вернувшись к себе домой в три часа утра, он вздумал порадовать жильцов некоторыми оперными ариями, поскольку всегда гордился своим голосом. После нескольких фрагментов из «Фауста» он перешел к «Тоске», когда один из соседей, месье Жюльен П., пятидесяти лет, женатый, виноторговец, попытался было призвать его к порядку. Месье Д. отказался внять призывам и в подтверждение своих намерений продолжить концерт вышел на лестничную площадку, где продолжил пение. Тогда месье П. вернулся к себе в квартиру, взял автоматический пистолет и разрядил обойму в незадачливого пьяницу. Месье Д. немедленно отвезли в близлежащую больницу, где он вскоре по прибытии скончался. Убийца арестован».

Пока Саймон читал, а Скоуп заливисто хохотал, Трелковский чувствовал, как у него в горле образуется громадных размеров ком. Он судорожно сжал зубы, чтобы не разрыдаться на месте. Подобное нередко случалось с ним и раньше, в том числе по самым нелепым причинам, причем его самого подобные сцены смущали гораздо больше, чем окружающих.

В таких случаях его охватывало непреодолимое желание удариться в слезы, отчего он был вынужден многократно высморкаться, хотя и не чувствовал ни малейших признаков простуды.

Он купил номер этой газеты, намереваясь прочитать статью еще раз, уже у себя дома.

Все это время ему было просто невозможно видеть Скоупа или Саймона, слышать поток их анекдотов про поведение соседей. Рассказывая ему все эти истории, оба неизменно требовали от него новых деталей относительно того, как развивается ситуация у него дома. Они сгорали от желания быть снова приглашенными к нему в гости в надежде устроить там грандиозный скандал, который положил бы всему этому делу жестокий конец. Когда Трелковский категорически отказал им в приглашении, они пригрозили прийти просто так, вне зависимости от того, ждет он их или нет.