Голод. Последний вампир

 Что же происходило с ним? Мириам уверяла его, что все это будет длиться вечно. Вечно.

 Он посмотрел на нее — она лежала тихо, голова уютно покоилась на мягкой подушке. Только легко вздымающаяся грудь свидетельствовала о том, что она жива. Ничто сейчас не могло ее разбудить. Красота Мириам, умиротворение, написанное на ее лице, восхитили его. Сонее был так сладок, так неуязвим... Джон не мог припомнить ни одного раза, чтобы Мириам лежала вот так, а он бы бодрствовал.

 Он подошел к ней, поцеловал. В ее беспомощности было что-то ужасно притягательное, возбуждающее. От его поцелуя губы ее слегка раздвинулись. Стали видны кончики зубов. Джон упивался ее беззащитностью, ощущая в себе растущий голод. Он взмок при одной мысли о том, что она в полной его власти, что он волен сделать с ней все, что угодно, — даже убить ее.

 Он коснулся рукой ее жемчужно-белой плоти и слегка надавил пальцами. Холодная и сухая. Губы его скользнули по ее шее, ощущая нежный аромат кожи. Она была гладкой, как мраморная статуя, и такой же неподвижной. Недоуменно бредя по мрачному лабиринту своей злобы, он медленно тряхнул ее за плечи, глядя, как откидывается назад ее голова, открывая горло.

 И он дрогнул. Решение пришло мгновенно. Он ощущал огромное желание — но не просто голод плоти, нет, — то была насущная необходимость взять, украсть у нее то, чего он оказался лишен. И, трепеща от греховности своих мыслей, он приступил к самому своему страшному деянию. Он лег на нее и занялся любовью с ее безжизненным телом.

 Тело ее было само совершенство. Упругое и нежное, всегда откликающееся на ласку. Но сейчас он ощущал его до отвращения податливым. Он провел пальцами по ее животу и вниз по бедру. И то, что она не чувствовала его, не могла ответить, лишь разожгло его желание. Он схватил ее голову и с силой протолкнул свой язык ей в рот. Ее язык был странно шероховатым, как у кошки.

 Ему хотелось разорвать ее своей страстью, вывернуть наизнанку. Войдя в нее, он застонал вслух. Пальцы его сомкнулись на ее горле. Бедра его энергично двигались, он обливался потом — буквально плавал в нем. Охваченный неистовством, он едва замечал, что сдавливает ее горло все сильнее и сильнее; машинально пальцы подчинялись безумному ритму его тела. Удовольствие волнами накатывало на него, почти лишая сознания. И пальцы сжимались... Его возбуждение росло — и он умело сдерживал себя, чтобы продлить удовольствие. Рот ее открылся, острый кончик языка показался между зубов.

 И наконец, он словно взорвался, застыв в судорожном изгибе, — и все кончилось.

 Он опустился и, задыхаясь, спрятал лицо у нее на груди. Тело ее дернулось; он услышал, как она со всхлипом вздохнула. На ее горле расплывались страшные багровые пятна, лицо посерело.

 Откуда-то с улицы доносились голоса детей, в холле тихо пробили часы. Подчиняясь присущему ей чувству времени, Алиса внизу включила пылесос. Джон зарылся лицом в подушку. Жизнь внезапно стала пустой, абсолютно пустой.

 Ему хотелось прильнуть к кому-нибудь — к женщине, живой.

 Раздался резкий вздох, руки ее непроизвольно дернулись к горлу. Ах, если в она проснулась чуть раньше — или чуть позже!

 Она произнесла что-то невнятное. И вновь воцарилась тишина. Он открыл глаза — и оцепенел, увидев ярость, написанную на ее лице. Лишь только глаза их встретились — лицо мгновенно разгладилось. Он постарался выбросить увиденное из головы. Слишком мало человеческого было в тот момент в ее лице.

 — Я чувствую себя просто кошмарно. Я не Спал, -мрачно произнес он.

 Она встала, прошла в ванную и включила свет. Не сказав ни слова по поводу царившего там разгрома, она осмотрела свою шею в зеркале на двери. Вернувшись, она села на край кровати, закинула ногу на ногу и улыбнулась.

 — Ублюдок.

 Он вздрогнул — ее нежная улыбка, и вдруг это слово! — и нервно рассмеялся.

 Развернувшись, она схватила его. Пальцы вонзились ему в спину, воронье карканье будто бы вырвалось из ее горла. Он попытался отвернуть голову, но она была сильнее, гораздо сильнее любого человеческого существа. Единственное, что ему оставалось, это покориться ее рукам и ждать. Внезапно она отстранилась, держа его за плечи. На лице ее застыл, казалось, немой вопрос, мольба. Руки ее расслабились, упали, и она вернулась в ванную, захлопнув за собой дверь. Вскоре он услышал хруст стекла. Всегда очень осторожная, она убирала осколки, чтобы случайно не порезаться.

 Он поймал себя на том, что напряженно прислушивается; он ждал чего-то — злобных криков, угроз? — любого свидетельства их незримой связи.

 Но услышал он только, как она открыла кран. Она готовилась к грядущему дню, оставив свои эмоции при себе. Он встал, нетвердой походкой приблизился к шкафу и стал одеваться. Смачивая щеки одеколоном, он обнаружил, что лицо покрыто густой щетиной. Он даже не знал, есть ли в доме бритва. В каком-то удивлении он провел руками по щекам, ощущая жесткие кончики волос. Из ванной донесся знакомый мотив — Мириам напевала про себя, растираясь полотенцем.

 Он поспешно оделся и выскочил из комнаты — слишком тяжело было там оставаться. На углу Пятьдесят седьмой улицы и Второй авеню он видел парикмахерскую. Он пойдет туда и побреется.

 Бритье оказалось весьма приятной процедурой, а парикмахер — весельчаком. Чтоб продлить удовольствие, он решил также подстричься и почистить ботинки.

 Выйдя из парикмахерской, он почувствовал себя несколько лучше. Яркое солнце, улицы, заполненные спешащими куда-то людьми, упоительно свежий воздух. Впервые за многие годы Джон наслаждался, глядя на женщину — другую женщину, не Мириам. Напряжение постепенно отпускало его. Она была просто одной из толпы — девушка в дешевой юбке и свитере, спешившая к автобусной остановке с бумажным стаканчиком кофе в руке. Грязные волосы, слишком крупные черты лица. Но в очертаниях груди под свитером, в решительности ее походки — во всем ее облике, во всех движениях ощущалась удивительная чувственность. Он похолодел.

 Такой могла быть и Кей.

 Сердце гулко стучало в груди, он задыхался. Глаза ее встретились с его глазами, и в их глубине он увидел таинственную скорбь смертных — выражение, которое он научился различать на лицах других после того, как оно исчезло с его собственного лица.

— Это была двойка?

 Она обращалась к нему.

 — Эй, мистер, какой это был автобус — второй?

 Она улыбнулась, продемонстрировав желтые, не знающие зубной щетки зубы. Проигнорировав ее вопрос, Джон поспешил домой. Там так безопасно. Уже подходя к дому, через открытое окно гостиной он услышал голоса. Сразу же он ощутил безнадежное отчаяние ревности — Алиса с Мириам болтали, ожидая его, конечно, чтобы поупражняться в трио-сонате Генделя.

 Он поднялся по лестнице, миновал холл, вдохнув аромат роз, стоявших на столике, и вошел в гостиную. Мириам, в ярко-синем платье, выглядела восхитительно свежей и красивой. Шею ее украшала синяя лента. Алиса лежала рядом на кушетке, в своей обычной одежде — джинсах и спортивном свитере. Он двинулся к своему месту, чувствуя на себе взгляд Мириам. Пока он не устроился, тело Мириам оставалось напряженным, будто бы готовым к прыжку.

 — Джон, — сказала Алиса, откинув голову назад, — я даже не слышала, как ты вошел. Ты всегда подкрадываешься. — У него просто дыхание перехватило от ее улыбки — улыбки тринадцатилетней девочки. Чудесная игрушка, такая хрупкая, сочная...

 Мириам сыграла на клавикордах громкое арпеджио.

 — Давайте начнем, — сказала она.

 — Я не хочу опять играть эту сонату. Она скучная. — Алиса пребывала в обычном для нее угрюмом настроении.

 — А как насчет Скарлатти — мы играли его на прошлой неделе? —Мириам пробежала пальцами по клавишам. — Мы смогли бы его сыграть, если Джон не подкачает.

 — Все, что он играет, — сплошная скука. Пальцы Мириам порхали по клавишам.

 — Я знаю Корелли, Абако, Баха. — Она бросила Алисе ноты. — Выбери что хочешь. Наступило молчание.

 — Генделя я едва знаю, — заметил Джон. — Он труден для виолончели.