Тайные знаки

Поль истерически расхохотался.

— Ты понимаешь, что городишь? — сказал он с выражением старой умудренной опытом и знаниями учительницы. — Ты понимаешь, что мы живем почти в XXI веке, а не в триннадцатом или пятнадцатом, когда во все это дерьмо верили? Понимаешь?

— Да! — кивнула Марго. — Конечно, этого ничего не будет, но ты — запомни! Чтобы именно утвердиться в том, что ничего не будет. И начнем прямо сегодня. Идет? И прямо сегодня вечером буду думать о том, что надо к тебе полететь.

— А как же я узнаю? — вопросительно посмотрел на Марго Поль.

— Ну… Возможно никак, а возможно тебе какой-нибудь сон приснится. Попробуй передвинуть какой-нибудь предмет, если это в д р у г(!) случится на самом деле. Или напиши на бумаге какое-нибудь слово. Ладно? Только будь аккуратен!

— Хорошо-хорошо, — сказал Поль, чтобы скорее закрыть щекотливую тему. — Как вообще твои дела? Кстати! Я не просто так! Я хотел тебя пригласить на выставку. Я недавно побывал на совершенно потрясающей выствке. Пожалуй, я изменю свое мнение о Валенджи. Он не лучший художник. Николя Горофф — гораздо серьезнее. Он по настоящему волнует. Валенджи хорош, но Горофф… это что-то!

— На выставку? — Марго поморщилась. — Ладно! Поехали!

Поль завел машину, и «Лянча» мягко тронулась.

— Очень хорошие картины, — продолжал Поль. — Я хотел бы, чтобы ты поучилась у этого художника. Он владеет цветом не хуже тебя, а порой даже лучше. Но плюс к тому он умеет восхищаться женской красотой. Хотя наверное, этот совет тебе не пригодится. Наверное, так показать женскую красоту может только мужчина.

Марго оттопырила нижнюю губу и старательно огораживала себя от дурных влияний гнева, вызванного в ней речами Поля. Чтобы не вслушиваться в занудные объяснения брата Ау, она обдумывала случайно замеченную особенность. Радость, выращенная в теле за эти несколько дней, не мешала Марго чувствовать гнев, не мешала испытывать любопытство, веселье или скуку. Стало быть, радость не была чувством!

То есть, если радость не является чувством, то она есть состояние. А стало быть, может быть подмалевком, а точнее грунтом под любые жизненные чувства.

Через двадцать минут Поль припарковал «Лянчу» на улочке Рамбуто.

Они выбрались из машины и по просьбе Марго постарались пройти так, чтобы Аурелия не заметила их сквозь витрины «Ку д`ёй». Выставка была в милой галерейке одной польской мадам.

В витрине был огромный плакат, но Марго не успела внимательно рассмотреть его. Заметила только пятно серебристой репродукции и крупную надпись «Nicolas Goroff». Cледом за Полем и Марго шли две девушке, и неудобно было бы толочься у входа.

— Что за странное имя? — усмехнулась Марго, толкая зеркальную дверь галереи.

— Это русский художник, — пояснил Поль. — Разве это не русское имя?

— Как тебе сказать? — хмыкнула Марго. — Типа… Типа русское.

Едва она подняла глаза, с ней чуть не случилось то, чего мог бы опасаться любой разведцик. Издевка? Насмешка? Ирония? Шутка? Марго не знала, как это назвать. Она увидела свои картины — те, что продала в Питере в последний раз. У нее даже слайдов не осталось. Не успела. Она подошла к первому холсту и, совершенно потрясенная, увидела аккуратную подпись «Никола Горофф».

Хотя на самом деле это была одна из пейзажных работ Марго серого периода. Перламутровый блеск воды, серо-желтый песок свалки, Муся зарытая наполовину в песок, ракушки, чаячьи следы, кусочки плавней, осока… Господи! Неужели все это было? Спасаясь от тоски в клетке глухонемого Евгения, она нарисовала эту ностальгическую работу и следующую с вороной и заснеженным столиком, и еще несколько — они все висели на левой стене галереи.

Марго обошла зал в полугипнотическом состоянии. Кроме ее работ тут были еще чьи-то, довольно похожие по стилю, так что никому бы и в голову не пришло бы обвинить Гороффа в том, что он сильно поменял стиль и выбился из формата.

Завершив беглый осмотр, Марго вернулась к серому перламутровому пляжу.

Ей плевать было теперь и на Гороффа, и на все галереи мира. Посмотреть последний раз на Мусю, зарывшуюся в песок, на ее раскинувшиеся по песку волосы, на ее смутную, как у Джоконды, улыбку.

— Н-да, — сказала Марго, не зная даже, что и чувствовать.

От растерянности она не успела понять, что надо чувствовать. И подумала, что чувствовать-то в общем и не надо. Раз уж не начало чувствоваться само, то и черт с ним.

А вообще? А надо ли чувствовать вообще? В смысле испытывать чувства. Взращивать их в себе: гнев, страх, ужас, злорадство, веселье, зависть, стыд… Что в них хорошего, кроме напряжения организма и зацикливания мозгов?

Вот радость, ее нельзя почувствовать, она состояние, а не чувство. И для нее, кстати, не нужен никакой повод. Она — состояние. Надо как-то научиться быть в состоянии радости. И, возможно, все испытания, перевороты и приключения даны Марго только для того, чтобы она, тупая, поняла — не нужно ничего для р а д о с т и. Только ты сама и твоя радость. Мятное серебристое тепло внутри тебя. Золотистый внутренний свет в твоем внутреннем мире.

— Ну как? — толкнул ее в плечо Поль. — Вот это живопись! Да?

Марго молча обошла выставку, онемевшая и ошарашенная. Курить. Она подошла к Полю.

— У тебя сигареты с собой?

— Да, — кивнул Поль и протянул ей пачку. — Волнует, правда?

Марго кивнула, вытащила сигарету и, давясь от хохота, вылетела на улицу.

Прохохотавшись — о, радость! вот она радость-то! — Марго села прямо на асфальт в простенке между двумя галереями и закурила. Она курила. И печаль сгорала на кончике сигареты, превращаясь в белый невесомый пепел. И так же легко, как легко улетал в ясное парижское небо дым сигареты, думалось Марго о том, что все это — не важно.

Прошлое вернулось к ней странным образом. Вернулось, чтобы подчеркнуть, что оно уже — не ее.

Из галереи вышел ничего не понимающий Поль.

— Тебя поразило, да? — взволнованно спросил он. — И меня. Таких картин я никогда не видел.

— Только теперь я начинаю понимать, — сказала Марго, выдыхая из легких прошлое, — что имел в виду Валерий, когда говорил, что живопись не важна.

— Как же не важна?! — удивился Поль. — Но я ведь ради живописи тебя привез сюда! Чтобы ты посмотрела, как хорошо можно рисовать!

— Видишь ли, Поль, — Марго будто не слышала. — Хорошую вешь не так легко продать, потому что покупателей у нее мало. И стоит она дорого. Попробуй продать «Джоконду»! Если у тебя есть терпение, то ты дождешься своего часа, потому что побеждают упрямцы. Но вот проблема — тебе нужно д о ж и т ь до этого часа.

Марго увидела, что на сигарете вырос пепельный столбик, стряхнула его, придавила бычок об угол плитки, поднялась на ноги и аккуратно кинула окурок в модную блестящую пепельницу возле дверей галереи.

— Пойдем, — потянула она Поля за рукав.

— Я не понимаю тебя, — нахмурился Поль. — Ты можешь выражаться яснее?

— Могу, — сказала Марго. — Я хочу сказать, что я решила бросить курить. И еще. Скажи мне, у Аурелии есть шрам на… на… на правой руке?

— Есть. А что? — не понял Поль. — Они поругались с матерью накануне аварии, Ау разбила рукой стекло балконной двери и сильно порезалась. А что? В чем дело?

— Так. Брат, — вздохнула Марго. — Кстати! Можно я тебя буду звать Братом?

Поль раздраженно пожал плечами и пошел в сторону улицы Рамбуто. К машине! А Марго подумала, что ей не надо ехать с Полем.

— Я вернусь пешком, Брат! — крикнула Марго ему вслед.

И легкая, опустошенная побрела по улицам Парижа. Она бродила целый день, пытаясь почувствовать, чего хочет этот город, как он думает, что привык чувствовать. Марго казалось теперь гораздо более важным пропитаться ритмом этого города, чем зависать над никому не нужными холстами.

Николай Горофф! Ха-ха! Николай Горофф!

Постепенно ходьба по улицам выработала запас адреналина, вызванный выставкой Николая Гороффа, и Марго упрямо вернулась к теме роботов. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, она решила во что бы то ни стало найти Андрэ Бретона. Он ближе всех подобрался к роботам. И, возможно, сам уже стал роботом. Или был им давно.