Корабль ночи

– Пошли отсюда, – сказал Кип.

Они поднялись по сходням на траулер, втащили их на борт, отвязали и выбрали лини. Застучал мотор; траулер отвалил от подводной лодки и зарыскал в поисках свободного прохода через рифы. Мур оглянулся. Нос подводной лодки был задран к самому небу и напоминал морду зверя. Совсем недавно он, Мур, был под водой один на один с этим чудовищем, цеплялся за него; совсем недавно его, Мура, беззащитная плоть – нервы, мышцы, кости – льнула к этой бронированной твари, к этому скоплению шкотов, тросов, механизмов, заклепок, стальных бимсов… Боже правый!

Он не мог отвести от лодки глаз. Кто ты? Откуда? Зачем объявилась?

На баркасе царило молчание. Солнце пекло нещадно, а до спасительной бухты было еще плыть и плыть.

Бросающие в дрожь звуки, вдруг донесшиеся изнутри подводной лодки, до сих пор эхом гремели в ушах у Мура. Неужели Кип прав и это действительно было море? Он слышал похожие звуки под водой, когда раскапывал перископ. Но тогда ему почудилось, что они идут откуда-то изнутри этой штуковины, словно что-то со страшной силой размеренно билось о металл.

Стараясь выбраться наружу.

3

Вода в гавани была спокойной, Кисс-Боттом не пропускал сюда морскую зыбь и волны. Мур стоял на носу баркаса и смотрел, как форштевень стремительно рассекающего морскую гладь корабля разваливает его отражение на две, три, четыре части. Показались причалы; там ждали местные мальчишки, готовые поймать и закрепить носовые и кормовые швартовы. Сквозь завалы всякого хлама на верфях, где прибой без устали накатывал на прибрежный песок, через колючий кустарник и траву пробирались крабы. Там же темнел наполовину погребенный в песке остов рыбацкого ялика, но теперь никто уже не помнил, чье же это было суденышко. На полукружье песка, обнимавшем гавань, лежали рыбачьи лодки, на деревянных шестах сушились сети, под пальмами одинокий рыбак наблюдал за приближением баркаса.

Суда покрупнее стояли у пристани, терлись боками о старые автомобильные покрышки, защищавшие ветхие деревянные конструкции причала. На воде переливались на солнце всеми цветами радуги пятна солярки, среди них плыла дохлая рыба, такая же радужная. Через мгновение баркас подмял ее носом.

– Всю свою жизнь я провел на этих островах, Дэвид, – сказал Кип, подходя к нему вплотную и перекрикивая шум работающих двигателей. – Но на моей памяти здесь не случалось ничего подобного. Я это к тому говорю, что тебе страшно повезло – мог ведь и концы отдать. – Он сердито нахмурился, поняв, что Мур его не слушает.

Кип родился в семье бедного рыбака на Хэтчер-Ки, маленьком островке примерно в ста милях от Кокины, названном так потому, что на одном из его пляжей откладывали яйца черепахи

. (Кипу до сих пор частенько снилось, что он снова мальчишка и носится с приятелями по горам желтовато– белого песка неподалеку от берега, на который накатывают увенчанные белыми гребнями волны прибоя.) Потом его отец сломал руку и плечо, наскочив на не обозначенный на картах затонувший пароход. Кости срослись неправильно, и отцу пришлось бросить рыбную ловлю. Семья собрала пожитки и переехала в кингстонские трущобы, где во множестве теснились скособоченные лачуги, а по улицам безостановочно двигался песок. Чтобы выжить здесь, приходилось делать соломенных куклят – для туристов – или, как в случае Кипа, за гроши работать экскурсоводом. За самым Кингстоном, на опушке леса, жили тетя и дядя Кипа, люди странные. Их верования, привычки, заведенный в доме порядок пугали Кипа, казались противоестественными – и необъяснимым образом меняли будничный облик хозяев. Кип терпеть не мог ходить к ним в гости.

Мать Кипа, женщина неграмотная, с великим трудом читавшая по складам, настояла на том, чтобы сын учился. Если ты научишься читать, твердила она, ты научишься думать. Только тот, кто умеет думать, может выжить в этом мире. И Кип взялся за учение. Пока какая-то женщина занималась с ним, отец сидел отдельно от них в крохотной комнатушке, любуясь игрой света и слушая призывный рокот далекого моря.

Кип уехал в Соединенные Штаты, во Флориду, и стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Там с ним случилась неприятность: какой-то ухмыляющийся белый с лошадиной физиономией напал на него, избил и забрал все деньги, которые Кип заработал, подметая полы в общественном бассейне Майами. Это переполнило чашу его терпения. Днем он жадно впитывал все, что мог увидеть и услышать на улице, а по ночам взахлеб читал книги, все, какие сумел купить или одолжить. Некоторые из них произвели на него сильнейшее впечатление – например, «Длинная рука закона», повесть о жизни лондонских «бобби». И вот Кип на борту океанского лайнера пересек Атлантику, сошел на берег в Ливерпуле и устроился матросом на портовый буксир. Поначалу было трудно, белые «старички» с буксира всячески насмехались и издевались над ним, но постепенно Кипу удалось завоевать если не их дружбу, то по крайней мере уважение – ведь он работал за троих. Потом, на счастье Кипа, британское правительство развернуло программу защиты правопорядка, и в шестидесятых он вернулся на острова в офицерском чине, получив образование и накопив жизненный опыт. На Больших Багамах он встретил свою будущую жену, потом родился их первенец, Эндрю. Потом Кипу предложили стать констеблем на Кокине. Он принял предложение в силу неопределенности будущих обязанностей, а также из желания сделать в этой жизни хоть что-нибудь стоящее.

Жизнь на Кокине показалась им с Майрой прекрасной, мирной и спокойной, и они остались. Сразу после того, как они переехали, родилась Минди, а еще через пять лет Эндрю – ему тогда уже сравнялось семнадцать – на борту китобойного судна отбыл в Штаты, чтобы найти свою дорогу в жизни. Кип увидел, что все повторяется, но, хотя очень скучал по сыну, понимал: не стоит отодвигать неизбежное. Таков уж этот мир.

Баркас выключил двигатели и причалил к пристани. Мальчишки привязали швартовы к специальным тумбам. Мур взял Кипа под руку:

– Смотри, кто идет.

– Его превосходительство пожаловали, – хмыкнул Кип, наблюдая за приближавшимся к ним негром в темном костюме и белой рубашке.

Мур перелез через борт и спрыгнул на пристань. Неподалеку двое готовили наживку для предстоящей рыбалки. Их ножи были в крови. Работая, они время от времени поглядывали на странный объект, застрявший среди рифов.

– Что это? – спросил у Мура негр с блестящим золотым зубом во рту. Он покосился на риф. – Повезло кому-то, большую рыбину поймал…

– Верно, – отозвался Мур. – Рыбка чертовски большая.

– Мур! – окликнул человек в темном костюме, пробираясь между штабелями ящиков и контейнеров, сохнущими сетями и бочками с рыбьими потрохами, облепленными мухами.

Кип следом за приятелем вышел навстречу мэру. Нюх у Рейнарда был, как у ищейки: стоило произойти чему-нибудь такому, что Кип представал не в лучшем свете, и мэр оказывался тут как тут.

– Откуда это? – поинтересовался Рейнард у Мура, глядя поверх плеча Кипа на силуэт лодки у Кисс-Боттома. Мэр щеголял в чистом, опрятном костюме, но тугой узел темно-синего галстука был вывязан из рук вон плохо, а воротник и рукава рубашки заметно обтрепаны. Когда он хмурился, морщинки у носа и ниже редкой седой шевелюры превращались в глубокие трещины, отчего лицо Рейнарда приобретало сходство со старым написанным маслом портретом.

– Боже милостивый! – воскликнул он, не глядя ни на хозяина гостиницы, ни на констебля. – Вы знаете, что это такое?

– Она всплыла из Бездны, – ответил Мур. – И – да, я знаю, что это…

– Она открыта? – повернулся мэр к Кипу.

– Нет.

– Похоже, застряла? Благодарение Господу, что она не пришла в гавань, а то нам пришлось бы чертовски дорого платить за это, джентльмены. Отсюда она кажется совершенно невредимой…

– Да, – согласился Мур. – Все две сотни футов.

Мэр скривился, словно проглотил что-то горькое.

– Что вы намерены предпринять, констебль?