Демон отверженный

Черт и еще раз черт. Она снова предавалась воспоминаниям.

Опустив плечи, я подняла с пола амулет, положила его на стол.

— Ма, — сказала я, кладя ей руку на плечо, чтобы вернуть к реальности. — Ма, посмотри на меня?

Она улыбнулась. Зеленые глаза налились кровью, лицо отекло от слез.

— Доброе утро, Рэйчел, — отозвалась она весело, и я вздрогнула от этого несоответствия лица и голоса. — Рано ты сегодня встала, еще в школу нескоро. Может, пойдешь еще поспишь?

Черт, вот это уже нехорошо. Придется звонить ее доктору, подумала я, но тут принюхалась и учуяла, что слышится под запахом горячего металла. У меня похолодели щеки, и я всмотрелась в бесстрастное лицо матери. Пахло жженым янтарем.

В тревоге я пригляделась к амулету, который подобрала с пола. Потом подтянула стул и села лицом к маме. Ал этой ночью не показался, но если Том его направил не ко мне, а…

— Мама! — Я смотрела ей в лицо. — Ты как себя чувствуешь? — Она заморгала, я ее встряхнула слегка, сильно испугавшись. — Мама, здесь был Ал? Здесь был демон?

Она хотела что-то сказать, потом отвлеклась на фотографию в альбоме, перелистнула страницу. И мне стало по-настоящему страшно. Том не рискнет послать Ала ко мне, он знает, что я поймаю демона в круг и отправлю обратно. Вот потому он напустил демона на маму.

Я его убью. Убью гада к хренам собачьим!

— Мама! — Я оттолкнула альбом, закрыла его. — Мама, Ал здесь был? Что он тебе сделал?

На секунду ее взгляд стал осмысленным, она посмотрела на меня.

— Нет, — ответила она беззаботно. — Зато твой папа приходил. Велел сказать тебе, что хотел просто с тобой поздороваться…

Черт побери, черт побери! Ну хуже не придумаешь.

Я посмотрела на амулет, узнала его, и начала что-то понимать. Мама круги не очень умела ставить, предпочитая своей работе надежную работу кого-нибудь другого. Она поймала Ала с помощью этого амулета, иначе бы ее здесь не было. Я огляделась — всюду был порядок, а не тот разгром, который обычно оставлял Ал у меня в кухне.

— Мам, — сказала я, беря ее руку в свои и кладя к себе на колени. — Это был не папа. — Кто бы мой папа ни был. — Это был демон в его обличье. Все, что он тебе сказал, — ложь. Все это ложь, мама.

В ее глазах стало появляться какое-то понимание. Я одновременно с облегчением и со страхом спросила:

— Что он с тобой сделал, ма? Он до тебя дотронулся?

— Нет, — ответила она, касаясь пальцами использованного амулета. — Нет-нет. Я знала, что на самом деле это не он, и потому посадила его в круг. Мы всю ночь говорили. Говорили и говорили о том, что было до его смерти.

Меня пробрало холодом, и едва удержалась, чтобы не встряхнуться.

— Мы были так тогда счастливы. Я знаю, что если бы не удержала этого демона здесь, он бы пошел к тебе, а я поняла, что ты поехала куда-то развеяться. Я с самого начала знала, что это не папа — папа никогда так не улыбался. Так жестоко и мстительно.

Часто дыша, я посмотрела на ее руки, будто на них могли остаться следы этого испытания. Но нет, ничего с ней не случилось. То есть случилось, и давно, но сейчас она была невредима. Физически, по крайней мере. Она всю ночь проговорила с Алом, чтобы он не напал на меня. Благослови ее господь.

— Хочешь кофе? — спросила она. — Я недавно сварила.

Она посмотрела на свою чашку, совершенно чистую, явно не использованную. На лице ее мелькнуло потрясение, потом досада, когда она увидела кофеварку и поняла, что кофе так и не сварила.

— Пойдем ты ляжешь, — сказал я. Мне хотелось спросить ее о своем биологическом отце, но сейчас она меня перепугала до судорог. Видала я у нее приступы, но не такие. Надо было звонить ее доктору, искать ее медицинские амулеты. — Пойдем, мам. — Я встала, попыталась помочь подняться ей. — Все будет нормально.

Она не захотела вставать, начала плакать, и я разозлилась на Ала до озверения. Как он смеет являться в дом моей матери и доводить ее до такого! Я должна была ее перевезти ночевать в церковь. Должна была что-то сделать!

— Мне так его не хватает, — сказала она, и от слез в ее голосе у меня перехватило горло. Я села обратно. — Как он нас любил, нас всех!

Я обняла ее, подумав, что жестокая штука жизнь, если дочери приходится утешать мать.

— Все хорошо, мама, — прошептала я, и ее узкие плечи затряслись в рыданиях. — Все уже позади. Демон это нарочно, чтобы тебе сделать больно. Но все позади, и больше это не повторится, обещаю. Можешь пожить у меня, пока найдут способ удержать его взаперти.

Страх удавом обернулся вокруг моей души — и стиснул кольца. Чтобы это прекратить, мне придется взять имя Ала. Другого выбора теперь нет.

— Смотри, — сказала она, шмыгая носом и подтягивая к себе альбом. — Помнишь это лето? Ты тогда так обгорела, что никуда высунуться не могла. Робби не хотел тебя обидеть, когда называл вареным раком.

Я попыталась закрыть альбом, но она не дала.

— Мама, не надо их смотреть, ты же расстраиваешься, — сказала я и застыла, услышав, как открылась входная дверь.

— Алиса? — спросил сильный, мужественный голос, и у меня сердце екнуло, когда я его узнала. — Алиса, видит бог, это не я. Я ей не говорил, поверь мне. Это Трент. И если он немедленно не уберет свою морду из твоего дома, я его зеленую шкуру по зеленой траве…

Я уставилась на дверь, и пульс колотился молотом, когда вошел Таката, злой и энергичный, сжав длинные пальцы в кулаки, лицо покраснело, дреды мотаются. Он был в джинсах и черной футболке, в которых казался тощим и обыкновенным. Увидев маму в моих объятиях, он оборвал речь и застыл на месте. Впалые щеки посерели, и он сказал без всякой интонации:

— Это не твоя машина. Это машина Трента.

Мама тихо плакала. Я сделала глубокий вдох.

— Я свою не могла найти, взяла эту.

Меня бросило в жар. Я вспомнила, как его техники слушали мой спор с Трентом — и тут все встало на свои места.

— Ты? — хотела я сказать, но только пискнула. Одна только могла быть причина, почему он сюда приехал и вошел так, будто имел право. У меня щеки загорелись, и я бы вскочила, если бы мама не вцепилась в меня, заставляя сидеть. — Ты!

У Такаты сделались круглые глаза, он качнулся назад, взметнул руки с длинными кистями, будто сдаваясь.

— Прости меня. Я не мог тебе сказать, я обещал твоим родителям. Ты себе представить не можешь, как это было трудно.

Это тебе было трудно? — подумала я.

Мать твою так. «Красные ленты» — это, значит, обо мне. Я не отрывала от него взгляда, и теперь ясно видела чувство вины. Да будь оно все проклято, вся его карьера состояла в том, что он свою вину — передо мной и перед мамой, что бросил нас, — выставлял на всеобщее обозрение.

— Нет. — Мама раскачивалась взад-вперед, в своем персональном аду, и я с ней. — Ты и мама… нет. Не может быть.

Мама заплакала тяжелыми, сотрясающими тело рыданиями, и я ее прижала ближе, раздираемая двумя порывами: обнять ее и наорать на Такату.

— Я больше не могу, — булькала она, пытаясь вытереть лицо. — Все не так должно было быть. Надо было совсем не так! — воскликнула она, и я ее отпустила. — Ты не должен был сюда приезжать! — кричала она, высвобождаясь из моих рук и глядя на Такату. — Она не твоя дочь, она дочь Монти! — Мама задыхалась, покрасневшие глаза пылали гневом, волосы разметались кругом. — Он все ради нее и Робби бросил, когда ты уехал за своей музыкой. А он бросил свои мечты, чтобы нас поддерживать! Ты сделал выбор, и назад тебе возврата нет. Рэйчел не твоя! — Она покачнулась, я попыталась поддержать ее. — И пусть это прекратится! — завопила она, и я пошатнулась, когда она с размаху, не глядя, заехала мне рукой. — Уходи! Уходи! Прекрати это все!

Я попятилась, налетела на кухонный стол спиной, испуганная — я не знала, что делать. Мама стояла, обняв себя за плечи, опустив голову. Она рыдала, и я боялась до нее дотронуться.

Таката на меня не смотрел. Стиснув зубы, сверкая непролитыми слезами, он подошел к ней и без колебаний обнял ее длинными жилистыми руками.