Племя тьмы (Авт. сборник)

Несмотря на его вопли, индейцы быстро расходились. Старик, дойдя до своей хижины, наклонился и исчез внутри. Некоторые еще стояли и смотрели, на их лицах было что-то вроде сострадания к этим помешанным европейцам. Но это только распалило Черрика.

— Слушайте, что я скажу! — визжал Черрик; пот разлетался брызгами, когда он вертел головой, перебрасывая безумный взгляд с одной удаляющейся фигуры на другую. — Слушайте, вы, ублюдки!

— Не волнуйся… — Стампф попытался успокоить его.

Это подействовало на Черрика как детонатор. Без предупреждения, он вскинул ружье, прицелился и выстрелил в дверной проем, в который вошел старик. Птицы с шумом взлетели с соседних деревьев, собаки удирали, не чуя ног. Из двери хижины донесся слабый крик, но вовсе не старика. Заслышав его, Стампф повалялся на колени, держась за живот: его тошнило. Лежа лицом в землю, он не мог видеть миниатюрную фигурку, которая появилась в дверях хижины, и, шатаясь, вышла на свет. Даже когда он поднял голову и увидел, как ребенок с разрисованным красной краской лицом судорожно хватается за живот, он не поверил своим глазам. Но это было так. Была кровь, сочащаяся между тонких детских пальчиков, и было перекошенное близкой смертью детское личико. Мальчик упал на утоптанную землю у порога, по его телу пробежала предсмертная судорога, и умер.

Где-то между хижинами негромко всхлипывала женщина. На мгновение мир качался на острие — между тишиной и воплем, между спокойствием и нарастающей яростью.

— Ты, вонючий ублюдок, — процедил Локки сквозь зубы. — Быстро в машину. Стампф, подъем. Мы не будем тебя ждать. Вставай сейчас, или можешь оставаться насовсем.

Стампф все еще смотрел на тело мальчика. Подавив стон, он поднялся на ноги:

— Помогите.

Локки протянул ему руку.

— Прикрой нас, — бросил он Черрику.

Черрик кивнул, бледный, как смерть. Некоторые индейцы вышли посмотреть на отступление белых; несмотря на происшедшую трагедию, их лица были так же непроницаемы, как и раньше. Только рыдающая женщина — видимо, мать погибшего мальчика, — покачивалась среди неподвижных фигур, оплакивая свое горе.

Ружье дрожало в руке Черрика. Он уже просчитал: если дело дойдет до открытого столкновения, у них мало шансов уцелеть. Но даже сейчас, видя отступление врага, индейцы не делали ничего. Только молчаливо обвиняли. Черрик решился бросить взгляд через плечо. Локки и Стампфу оставалось пройти не более двадцати ярдов до джипа, а дикари еще не сделали ни шагу.

Когда Черрик снова обернулся к деревне, ему показалось, что все племя как один испустило тяжелый громкий вздох, и от этого звука Черрик почувствовал, что сама смерть рыбьей костью впилась ему в горло, слишком глубоко, чтобы ее вытащить, и слишком крепко, чтобы проглотить. Она застряла там, в его теле, вне логики и воли. Но он забыл про нее, заметив движение в дверях хижины. Он был готов повторить свою ошибку и крепче сжал ружье. Из дверей вышел старик; переступил через труп мальчика, лежащий у порога. Черрик снова обернулся: добрались они наконец до джипа? Но Стампф еле ковылял; вот и сейчас Локки поднимал его на ноги. При виде приближающегося старика Черрик попятился на шаг, потом другой. А старик шел уверенно. Он быстро пересек деревню и подошел вплотную к Черрику, так что его морщинистый живот, без каких либо следов ранения, уперся в ствол ружья.

Обе его руки были в крови, свежей крови, стекающей по локтям, когда он выставил перед Черриком свои ладони. Разве он прикасался к мальчику, подумал Черрик, когда выходил из хижины? Если да, то это было совершенно неуловимое прикосновение, которое Черрик не смог заметить. Так или иначе, смысл происшедшего был очевиден: его обвиняют в убийстве. Впрочем, Черрик был не из пугливых; он пристально взглянул старику в глаза, отвечая вызовом на вызов.

Но старый черт ничего не делал, только стоял с растопыренными ладонями, и со слезами в глазах. Черрик вновь почувствовал ярость. Он ткнул пальцем в грудь старика.

— Тебе меня не запугать, — сказал он, — понял? Не на того напал.

Когда он это говорил, в лице старика произошло какое-то еле уловимое изменение. Это, конечно, была игра света, или тень птицы, но все же под глубиной морщин вдруг проглянуло лицо мальчика, умершего у дверей хижины; казалось даже, что на тонких губах старика промелькнула улыбка. В следующее мгновение, так же внезапно, как и появилось, видение исчезло.

Черрик убрал палец с груди старика, вглядываясь в его лицо в ожидании новых фокусов; затем вновь отступил. Он сделал три шага назад, когда слева вдруг что-то зашевелилось. Резко повернувшись, он вскинул ружье и выстрелил. Пуля впилась в шею пегой свинье, которая мирно паслась среди своих сородичей возле хижин. Она, казалось, перевернулась в воздухе, и рухнула в пыль.

Черрик вновь направил ружье на старика. Но тот не двигался, только открыл рот: из его горла вырывался звук предсмертного визга свиньи. Пронзительный крик, и жалобный, и смешной, заставил Черрика вновь вспомнить о джипе. Локки уже завел двигатель.

— Давай, быстро, — сказал он.

Черрик не заставил себя уговаривать, и прыгнул на переднее сиденье. Внутри было жарко, тело Стампфа воняло болезненными выделениями, но безопаснее, чем в деревне.

— Это была свинья, — сказал Черрик. — Я подстрелил свинью.

— Знаю, — ответил Локки.

— Этот старый ублюдок…

Он не договорил. Он смотрел на два своих пальца, которыми тыкал в старика. — Я дотронулся до него, — пробормотал он в недоумении. На пальцах была кровь, хотя на теле старика ее не было.

Локки не прореагировал на слова Черрика, развернул джип и направил машину прочь от деревни, по дороге, которая, казалось, еще больше заросла с тех пор, как они ехали по ней час назад. Видимых признаков преследования не было.

Небольшая фактория к югу от Аверио являлась своего рода центром цивилизации. Здесь были белые лица и чистая вода. За Стампфом, состояние которого на обратном пути ухудшалось, ухаживал Дэнси, англичанин с манерами графа в изгнании и лицом отбивной котлеты. Как-то, будучи трезвым, он провозгласил себя доктором, и, хотя не было свидетельств в пользу этого, никто не оспаривал его права возиться со Стампфом. Немец метался в бреду, как буйный, но маленькие ручки Дэнси с тяжелыми золотыми кольцами, похоже, справлялись с горячечными выпадами пациента.

Пока Стампф бился под сетью от москитов, Локки и Черрик уселись в полутьме лампы, и, выпив, поведали о своей встрече с племенем. С ними был Тетельман, владелец складов в фактории, которому, когда он выслушал их историю, было что рассказать. Он хорошо знал индейцев.

— Я здесь уже не первый год, — сказал он, подкармливая орехами паршивую обезьянку на своих коленях. — Я знаю, как у этих людей устроены мозги. Может показаться, что они глупы и даже трусливы. Поверьте мне, это не так.

Черрик что-то промычал. Неугомонная, как ртуть, обезьянка уставилась на него своими бессмысленными глазами.

— Они и не попытались двинуться на нас, — сказал он, — хотя их было в десять раз больше. Это что, не трусость?

Тетельман откинулся в своем скрипящем кресле, сбросив зверушку с колен. Его лицо с оттенком охоты было угасшим и изможденным. Только губы, которые он периодически окунал в стакан, имели какой-то цвет; Локки он показался похожим на старую блудницу.

— Тридцать лет назад, — сказал Тетельман, — вся эта территория была их родной землей. Никто их не трогал. Они ходили, куда хотели, делали, что хотели. А для нас, белых, джунгли были загрязнены и заражены болезнями: мы не претендовали на них. И, конечно, мы были по-своему правы. Они действительно загрязнены и заражены болезнями; но в то же время они скрывают то, в чем мы так сейчас нуждаемся: ископаемые, нефть.

— Мы уплатили за эту землю, — пальцы Черрика нервно скользили по сколотому краю стакана. — Это все теперь наше.

— Уплатили? — Тетельман презрительно усмехнулся. Обезьянка застрекотала у него в ногах, как будто слова Черрика позабавили ее не меньше, чем хозяина. — Нет, вы уплатили за кота в мешке, и теперь вам придется с ним повозиться. Вы уплатили за право вышвырнуть отсюда индейцев, насколько вам это удастся. Вот куда пошли ваши доллары, мистер Локки. Правительство страны ждет не дождется, пока вы — или такие как вы — не избавите его от всех этих племен на субконтиненте. Нет нужды изображать из себя оскорбленную невинность. Я здесь уже слишком долго…