Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

— Ты хорошо сделал, папа, что не посоветовался со мной как с матерью. Теперь все свершилось. Да благословит Господь твой выбор.

— Но какой выбор, скажу я тебе, мама! Правда, за благородство его происхождения я и ломаного гроша не дам. Однако такая девушка, как наша, не станет обижаться, если ее будут называть «сударыней». И все же что значит быть богатым банкиром! Видишь ли, мама, мы — фабриканты, с нашим барахлом, в конечном итоге сами стоим не больше обыкновенного барахла. А банкир в мире бизнеса был и остается чем-то в превосходной степени и тому подобное. Махнет старый Хан рукой в сторону Вены — и мигом при дворе все приходит в движение (что прикажет господин Хан?). Кивнет он в сторону Берлина — и снова все мигом гнут спины чуть ли не до земли. Такому не страшны ни черт, ни англичане. Вот что я хочу сказать, мама. Что ты думаешь по этому поводу?

— Я считаю, что ты сделал превосходный выбор! — серьезно ответила госпожа Бантес и опустила взгляд в тарелку с супом.

Фридерика мрачно посмотрела на мать и, вздохнув, сказала: «И ты, мама?»

Пока шел разговор, комендант все тем же пристальным взглядом изучал письмо. «Черт возьми, капитанчик, вы все не можете начитаться? Ваш суп остынет!» — воскликнул господин Бантес.

Вальдрих очнулся, взглянул еще раз на письмо и быстро отбросил его в сторону, словно оно было пропитано ядом. Теперь он ел, а этот лист бумаги уже читали другие. Папу Бантеса раздражало то, что Фридерика не становилась веселее. Сначала он относил все на счет неожиданности, лишившей девушку дара речи, и не оставлял ее в покое, изощряясь в своих шутках, как это часто случается с живыми, веселыми людьми пожилого возраста. Однако при всех его стараниях это не находило никакого отклика в душе Фридерики. Только бухгалтер, кассир и инспектор из любезности улыбались.

Вконец раздосадованный, он спросил Фридерику напрямик: «Девочка моя, скажи ты мне наконец, угодил я тебе или нет? Или ты считаешь все это моей глупой выдумкой? Ответь же своему папе! Впрочем, ты по-другому запоешь, птичка, когда увидишь молодого Хана». — «Вполне возможно, дорогой папа! — возразила Фридерика. — Я и в мыслях не смею усомниться в благожелательности ваших намерений. Пусть вас успокоит это объяснение». — «Ну, это достойно всяческого уважения, Рикхен. Так и должна думать о подобных вещах умная девушка. Мама сама мне однажды призналась, что в свое время тоже так думала. Итак, наполним бокалы! Пусть живет невеста, а рядом с ней — жених!»

Папа чокнулся с дочерью. Остальные присоединились к ним. Казалось, в доме снова воцарилось всеобщее веселье.

«Вся нелепость этой шутки заключается в том, что молодой Хан отсутствует именно сегодня! — продолжал говорить господин Бантес. — А он — прекрасный, симпатичный молодой человек, скажу я вам. И очень общительный и обходительный. Притом выучка у него получше, чем у его отца. Бьюсь об заклад, что стоит тебе только увидеть его, как ты уже никуда от него не денешься. Готов спорить, что ты бросишься папе на шею и будешь благодарить его за это». — «Возможно, папа. Если все так и произойдет, как ты описал, я поступлю именно так. Но пока я его не увижу, я прошу — а вы, дорогой папа, знаете: в день рождения мне нельзя отказывать! — так что прошу ни слова больше об этом незнакомце до тех пор, пока я не увижу его собственными глазами».

Господин Бантес наморщил лоб и после небольшой паузы сказал: «Прошу прощения, фрейлейн. Хоть это и очень наивная просьба, но я ее, тем не менее, выполню. Твоя мама не просила в свое время о подобных вещах». — «Дорогой, — обратилась госпожа Бантес к своему мужу. — Только никаких упреков в адрес Фридерики. Нельзя забывать, что сегодня день ее рождения и никому не позволено ее обижать». — «Ты права, мама! — ответил старик. — Разумеется, он скоро пройдет. Новолуние уже близко, а там и погода изменится».

Тем самым — хотя и не без некоторой начальной принужденности — разговор удалось перевести в другое русло, и в доме снова восстановилась атмосфера прежней непринужденности и веселья. Только на сердце у капитана, несмотря на все шутки и веселье, оставался какой-то холодок. Госпожа Бантес, словно заметив это, против обыкновения часто наполняла его бокал. Фридерика посмотрела несколько раз на него пристальным, изучающим взглядом. И в те мгновения, когда их взгляды встречались, им казалось, будто их души втайне о чем-то спрашивают друг друга; в глазах Вальдриха можно было прочесть немой упрек, а душа Фридерики видела в этом взгляде желаемый ответ.

Остальные общались иным способом, то есть просто болтали, и добродушно-благожелательное настроение папы снова достигло своей кульминационной точки. Случилось так, что когда все встали и двинулись вокруг стола, чтобы запечатлеть обязательный поцелуй ни лице прекрасной королевы праздника, Вальдрих и Фридерика встретились как раз перед тем местом, где стоял папа Бантес.

«Послушай, Рикхен, — шаловливо сказал старик, — представь себе теперь, что на месте нашего Георга сидит некто, чье имя, пока его здесь нет, я не рискну назвать даже под угрозой смерти. Представь себе это — и твой поцелуй сразу станет не похожим на обычный. Ты только попытайся, глупышка».

Вальдрих и Фридерика стояли друг перед другом. Он взял ее за руку. Пристально-серьезно и несколько меланхолично глядя друг на друга, они поцеловались. Старик комичными прыжками отбежал в сторону, чтобы подсмотреть поцелуй. Он состоялся. Но, отступив друг от друга на шаг, они еще крепче схватились за руки. Вальдрих побледнел, а глаза Фридерики заблестели от слез. Они еще раз прижались друг к другу губами. Казалось, что после этого поцелуя они разойдутся, но их губы снова быстро соединились. После этого, громко всхлипнув, Фридерика выбежала из комнаты, а Вальдрих неуверенной походкой подошел к окну и стал рисовать пальцем по запотевшему стеклу.

Старик вертел головой по сторонам, застыв в какой-то неестественной позе. «Что здесь, черт побери, происходит? Что с девушкой? — воскликнул наконец он. — Что с ней такое случилось?»

Госпожа Бантес молча опустила глаза на свое бриллиантовое кольцо на руке; она знала, что происходило с Фридерикой, и поэтому сказала господину Бантесу: «Папа, пощади девочку. Пусть она выплачется». — «Но, но, — попытался что-то сказать он, однако в следующее мгновение бросился вслед за Фридерикой со словами: — Что с тобой, дитя, почему ты плачешь?»

Но она продолжала всхлипывать, сама не зная почему.

— Ах, ведь все это вздор и тому подобное! — воскликнул отец. — С тобой что-то случилось. Тебя обидели? Может быть, мама…

— Нет.

— Черт меня возьми, не я ли? Что? Скажи мне, не я ли? Из-за шутки? Ты плачешь из-за нее?

Госпожа Бантес мягко взяла его за руку и отвела от Фридерики, напомнив ему при этом: «Папа, ты не сдержал своего слова и обидел ее. Ты не выполнил ее просьбы и снова — ты же сам догадался…» — «Кое о ком напомнил? Ты права, я не должен был этого делать. Ну, полно, Рикхен: этого больше не повторится. Разве можно в подобных случаях так близко принимать к сердцу слова папы?»

Фридерика успокоилась. Госпожа Бантес подвела ее к арфе. Вальдриху пришлось ее настроить. Принесли флейту. Вальдрих и Фридерика попытались сыграть по новым нотам. В сопровождении флейты она играла блестяще. Таким образом, удался еще один прекрасный, доставивший всем удовольствие вечер.

Папа Бантес сдержал слово. Ни словом он не обмолвился впоследствии о «некоем господине», хотя по-прежнему считал все эти условности «глупыми выдумками». Все, однако же, думали теперь только о нем.

По утрам, в обеденный час и перед ужином господин Бантес регулярно подходил теперь к барометру и постукивал по нему пальцем, заставляя ползти ртутный столбик вверх и надеясь таким образом обеспечить хорошей погодой путешествующих больных людей. Вальдрих, равно как и госпожа Бантес, тоже чаще обычного косились на пророческую трубку Торричелли.

— Погода заметно улучшается! — сказал однажды господин Бантес супруге, будучи с ней наедине в комнате. — Облака рассеиваются. Я думаю — он уже в пути.