Спящий в песках

По спине Тии пробежал холодок страха, ибо огни в такой час и в таком месте могли означать лишь одно. Но она, не поддаваясь панике, поспешила вверх по склону и, добравшись догребня кряжа, внимательно всмотрелась в мрак. Ей удалось разглядеть группу людей – человек десять-двенадцать – с факелами в руках. Они подошли к гробнице, и вскоре царица услышала негромкое клацанье металла о камень.

Сердце Тии заколотилось так сильно, что своим стуком почти заглушало звяканье кирок и лопат. Она не знала, что напугало ее сильнее: исходившая от этих людей угроза или совершаемое ими неслыханное святотатство. Взглянув вниз, на утоптанную почву, в которой, как она знала, покоились останки обоих ее родителей, вдовствующая царица шепотом взмолилась Богу всемогущему и всеведущему, дабы он не допустил осквернения их праха. Потом, чувствуя, что сердце ее готово выскочить из груди, Тии медленно спустилась по склону, отвязала лошадь и взобралась в седло. Чтобы тронуть коня с места, ей потребовалось собрать всю свою храбрость, ибо она понимала, что грабители, скорее всего, убили караульных и выставили в ущелье, на единственной дороге, связывавшей долину с городом, свою стражу. Наконец решившись, Тии пришпорила лошадь и помчалась во весь опор, уже не беспокоясь о производимом ею шуме. На въезде в ущелье наперерез ей из теней метнулись две человеческие фигуры. Один из нападавших даже ухватил ее за край плаща, но она успела расстегнуть пряжку, и ему досталось лишь одеяние. Тии во весь опор промчалась по теснине и устремилась дальше, навстречу мерцавшим близ Нила огням дворца. Но на полпути ей встретился отряд верховых. По бритым головам она узнала жрецов. Узрев пред собой великую царицу, они поспрыгивали с седел, дабы пасть ниц, но Тии приказала им не мешкая скакать в долину, дабы пресечь разграбление священных гробниц.

Негодованию и ярости жрецов не было предела: весть о неслыханном святотатстве потрясла их еще больше, чем встреча на ночной дороге с великой царицей.

– Какое мерзкое злодеяние! – воскликнул предводитель отряда. – Наш новый глава, верховный жрец Амона и твой брат, будет поражен этим известием.

Проводив взглядом умчавшихся в долину жрецов, Тии подумала, что весть о кощунстве действительно повергнет брата в ужас, ибо именно верховный жрец всегда нес ответственность за нерушимость вечного покоя усопших властителей Египта. Кроме того, совершенное святотатство еще более укрепит Инена в его вере в приближение предреченного в книгах времени великих бедствий и поругания святынь. Но она не стала искать брата, чтобы обсудить это происшествие, да и он, похоже, не искал с ней встреч. Впервые после памятного разговора у бассейна Инен и Тии увиделись лишь в день погребения Аменхотепа, когда его тело перевозили из храма в гробницу. И он, и она участвовали в церемонии, однако брат даже не взглянул в ее сторону, заняв свое место в голове колонны, тогда как новый фараон и царские плакальщики двигались позади погребальных дрог и огромного обоза с сокровищами. К тому времени, когда Тии прибыла к склепу, сокровища уже были унесены вниз и лишь огромный золотой саркофаг еще оставался снаружи. Жрецы под водительством Инена пропели гимны Осирису, после чего саркофаг сняли с дрог и поставили перед входом в усыпальницу. Принять его вышли двое жрецов в масках – один из них изображал Сета, другой Исиду. Лишь когда зазвучал погребальный кант, Инен наконец повернулся лицом к царственным родственникам усопшего. Впрочем, он по-прежнему не встречался взглядом с сестрой и лишь холодно взирал на нового царя – Аменхотепа Четвертого.

Затем над толпой скорбящих возвысился его голос:

– Осирис, света владыка, людей наставник великий,

Звезд правитель премудрый, к тебе я ныне взываю,

К тебе, кто убит был братом и брошен в море в ковчеге,

К тебе, о бог, расчлененный, но вернувшийся править миром.

Прими своего потомка, плоть от плоти и кровь от крови,

Владыка живых и мертвых, прими его в свое царство.

Пусть ныне и пусть вовеки он не познает тлена,

Но вечную жизнь познает и пребудет с тобою вечно...

Потом Инен умолк, бросил, что не укрылось от Тии, суровый взгляд на ее сына и снова повернулся к гробу, высоко воздев жезл – знак обретенного им высокого сана.

Медленно и осторожно жезл опустился к золотой крышке саркофага, украшенной изумительным по совершенству рельефным изображением покойного фараона.

– Сердце его проведи сквозь ночь! – Возгласил жрец, коснувшись жезлом левой стороны груди золотого царя.

Он поднял посох снова и снова опустил, на сей раз коснувшись губ.

– И отверзи сомкнутые уста,

Силу дыхания им верни,

Дабы жизнь сохранилась в нем навсегда!

Инен снова умолк. Несколько мгновений он стоял, склонив голову, а потом воздел руки, и вместе с ним скорбный канон затянул жреческий хор. Гроб подняли и в сопровождении жрецов понесли в усыпальницу.

Жреческий хор продолжал петь и после того, как носильщики вернулись из мрака на поверхность, оставив саркофаг в подземной погребальной камере.

Начался завершающий этап погребального ритуала – запечатывание гробницы. Вход в подземелье перекрыли каменными плитами, скрепили кладку раствором и, наконец, завалили тоннель битым камнем, так что на поверхности не осталось никаких следов погребения.

Хор смолк, и Инен, повернувшись к новому фараону, склонился перед ним в низком поклоне.

– О могущественный отпрыск звездорожденных богов, твой отец ныне пребывает в обители Осириса, и исконный обычай повелевает совершить ритуал благодарения. Поступишь ли ты согласно традиции и заветам предков?

Царь Аменхотеп покачал головой.

– Тебе ведомо, о жрец Амона, что я не поклоняюсь вашим богам и не соблюдаю языческих обрядов. Я прибыл сюда не ради исполнения церемоний, а дабы проводить отца в последний путь и убедиться, что его гробница надежно сокрыта и запечатана.

Инен едва заметно поджал губы. Впрочем, более он ничем не выдал своих чувств и бесстрастным тоном спросил:

– Надеюсь, владыка, ты удовлетворен тем, как совершено захоронение.

Фараон кивнул.

– Все было сделано как подобает, в полном соответствии с правилами. Однако боюсь, что обычных мер может оказаться недостаточно. Тебе, о мой дядя, наверное, доложили, что под покровом ночи в долину проникли святотатцы-грабители. Ты, как верховный жрец, отвечаешь за обеспечение покоя усопших, и я не хочу, чтобы вечный сон моего отца был потревожен нечестивцами.

И снова Инен низко поклонился.

– Ничто, о фараон, не потревожит твоего божественного отца в его сне вечной жизни.

На припухших губах Аменхотепа промелькнула едва заметная улыбка.

– Рад это слышать, – кивнул царь и, бросив последний взгляд в сторону сокрытой гробницы, повернулся и направился к своей колеснице. Придворные и слуги поспешили следом. Из всей царской свиты на месте захоронения осталась лишь Тии. Инен по-прежнему стоял как вкопанный, но, когда царский кортеж уже удалялся, на миг встретился с сестрой взглядом, в котором она увидела то ли просьбу, то ли предостережение, то ли намек на некую еще не раскрытую тайну. Она едва не направилась к брату, но тут он снова повернулся к своим жрецам и заговорил с ними.

«Еще не время, – подумала вдовствующая царица – Я встречусь с ним по прошествии семидесяти дней. Встречусь – и, может быть, расстанусь навсегда».

Однако, когда миновал срок траура, верховный жрец не дал о себе знать. Недоумевая, Тии отправилась в храм, но брата не оказалось и там. Никаких вестей от него не поступило и на семьдесят первый день, и на семьдесят второй... Лишь через десять дней после оговоренного срока гонец вручил вдовствующей царице запечатанное секретное послание.

Однако оно оказалось не от брата, как ожидала Тии, а от сына, просившего срочно прибыть на дорогу, ведущую за холмы, для встречи с ним.

Прибыв куда было указано, вдовствующая царица увидела своего сына и отряд воинов.